Сейчас она обитает в старом лайнере Макдоннел Дуглас MD-11, к главному входу которого ребята пристроили дощатый пандус. Самолёт окрестили "Доступным Маком", или, сокращённо "ДостаМаком". Сейчас вместе с Рисой там живёт ещё около десятка ребят, которых угораздило растянуть лодыжку или ещё что-нибудь в этом же роде. Внутренность самолёта разделена занавесками на отдельные отсеки, благодаря чему создаётся иллюзия личного пространства. Рисе отдан салон первого класса старого лайнера - спереди от входного люка. У неё больше "жилплощади", чем у остальных, но Рисе невыносим сам факт того, что её таким образом выделяют среди всех прочих. Да весь этот проклятый самолёт постоянно напоминает ей о том, что она не такая, как все; и хотя её травмированный позвоночник - это, можно сказать, почётное боевое ранение, девушке не нравится, что теперь она до конца своих дней приговорена к особому отношению со стороны окружающих.
Единственный другой самолёт, у которого есть пандус - это Лазарет, где работает Риса. Так что выбор у неё в плане доступности помещений невелик, и поэтому она предпочитает по большей части находиться снаружи - если жара не слишком допекает.
Каждый вечер в пять часов Риса ожидает Коннора под крылом бомбардировщика "Стелс", который все называют "Тихой Сапой". И каждый вечер Коннор опаздывает.
Мощные крылья бомбардировщика отбрасывают густую тень, а его оболочка, призванная сделать его незаметным для радаров, буквально высасывает жар из воздуха. Это самое прохладное место на всём Кладбище.
Наконец, Риса видит приближающегося Коннора - его легко отличить по голубой камуфляжной форме - больше ни у кого из обитателей Кладбища такой нет.
- Я уже думала, что ты не придёшь, - говорит Риса, когда Коннор входит под тенистое крыло Тихой Сапы.
- Мне нужно было пронаблюдать за разборкой двигателя.
- М-да, - отвечает Риса с усмешкой. - Разве не все парни оправдываются тем же самым?..
Груз забот давит на Коннора, избавиться от них он не может даже в обществе Рисы. Он говорит, что только в те минуты, когда они вместе, он чувствует себя нормальным человеком, но на самом деле Коннор никогда до конца не расслабляется. Собственно, Риса с самой их первой встречи ни разу не видела, чтобы он хоть на минуту расслабился. Даже то, что в большом мире о них ходят красивые легенды, не спасает положения. История Коннора и Рисы уже пустила глубокие корни в современном фольклоре, ибо что может быть романтичнее, чем любовь двоих отверженных? Они - Бонни и Клайд новой эры, и их имена кричат с футболок и ярких наклеек на бамперах автомобилей.
И вся эта шумиха - лишь из-за того, что они пережили взрыв в заготовительном лагере "Весёлый Дровосек", лишь из-за того, что Коннору невиданно повезло: он оказался первым расплётом, вышедшим из "живодёрни" одним куском. Конечно, широкая публика считает Коннора погибшим, а Рису пропавшей без вести - как полагают, она либо умерла от травм, либо скрывается где-то в резервации, дружественно настроенной к беглым расплётам - если таковые резервации ещё существуют. Интересно, размышляет Риса, а не пришёл бы конец всем этим романтичным сказкам о ней, если бы эта самая публика узнала, что она торчит здесь, в пустыне Аризоны, пропылённая и обожжённая солнцем?
Под брюхом Тихой Сапы веет лёгкий бриз и бросает в глаза Рисы очередную порцию пыли, как будто той, что уже есть, мало. Девушка моргает, чтобы избавиться от помехи.
- Готова? - спрашивает Коннор.
- Всегда готова.
Тогда парень опускается на колени перед креслом Рисы и начинает массировать её бесчувственные ноги, пытаясь улучшить циркуляцию крови. Этот физический контакт - часть их ежедневного ритуала. Сугубо медицинский, он в то же время необыкновенно интимен. Однако сегодня мысли Коннора блуждают где-то в другом месте.
- Что-то беспокоит тебя больше, чем обычно, - молвит Риса. Это утверждение, не вопрос. - Колись.
Коннор вздыхает, поднимает на неё глаза и задаёт вопрос вопросов:
- Почему мы здесь, Риса?
Она задумывается.
- Ты в каком смысле спрашиваешь? В философском - мол, для чего мы, человеки, живём на Земле, или чисто почему мы занимаемся массажем здесь, где нас могут видеть все кому не лень?
- Да пусть видят, - говорит он. - Мне без разницы.
И ему это действительно безразлично, потому что личная жизнь на Кладбище, можно сказать, отсутствует как понятие. Даже в маленьком бизнес-джете, резиденции Коннора, на иллюминаторах нет шторок. Нет, Риса понимает, что вопрос Коннора относится не к их ежедневному ритуалу и не к извечной философской проблеме человечества. Это вопрос о выживании.
- Я имею в виду, почему мы всё ещё здесь, на Кладбище? - поясняет Коннор. - Почему власти не транкировали нас всех и не забрали отсюда?
- Ты же сам говорил - потому что они не рассматривают нас как угрозу.
- А должны бы. Они ведь не дураки. Значит, есть какая-то причина, почему они до сих пор не разнесли тут всё по кочкам.
Риса наклоняется, поглаживает напряжённые плечи друга.
- Ты слишком много думаешь.
Коннор улыбается.
- Когда мы только познакомились, ты обвиняла меня в том, что я слишком мало думаю.
- Ну, значит, твой ум навёрстывает упущенное.
- После всего того, через что нам довелось пройти, ты чего-то другого ожидала?
- Ты больше нравишься мне в качестве человека действия.
- Действия надо как следует продумывать. Ты сама меня этому учила.
Риса вздыхает.
- Научила на свою голову. Это чудовище - моё собственное порождение.
Оба они кардинально изменились в свете того, что произошло в "Весёлом Дровосеке". Рисе нравится думать, что их души раскалились, словно железо в кузнечном горне, но иногда ей кажется, что они, скорее, были просто сожраны жадным пламенем. И всё же ей радостно: она выжила и стала свидетелем далеко идущих последствий того судьбоносного дня, одним из которых явился Параграф-17...
Собственно, законопроект по снижению возрастного ценза на целый год - с восемнадцати до семнадцати лет - был подан в Конгресс ещё до инцидента в "Весёлом Дровосеке". Никто даже не рассчитывал, что Параграф-17 пройдёт - а широкая публика и вовсе о нём не подозревала до тех пор, пока о событиях в заготовительном лагере не заговорили по всем каналам новостей и пока лицо бедного Лева Калдера, невинного мальчика в незапятнанно белых одеждах, не замаячило на обложках всех журналов. Ясноглазый, аккуратно подстриженный парнишка улыбался всем со школьной фотографии. Как такой идеальный ребёнок стал хлопателем - этот вопрос заставил задуматься многих родителей; потому что если это могло случиться с Левом, то кто может гарантировать, что твоё собственное дитя в один прекрасный день не превратит свою кровь в жидкий динамит и в припадке ярости не взорвёт себя ко всем чертям? А то, что Лев отказался взрываться, встревожило людей ещё больше, потому что теперь они не могли просто отмахнуться - мол, парень отморозок и все дела. Приходилось признать, что у Лева есть душа, есть совесть, а это значит, что в его превращении в хлопателя немалую роль сыграло само общество. Вот тут-то, словно для того, чтобы успокоить всеобщее чувство вины, Параграф-17 и получил силу закона: по достижении подростком 17 лет его нельзя расплести.
- Опять Лева вспоминаешь? - спрашивает Коннор.
- Как ты догадался?
- Потому что каждый раз время останавливается и твои глаза становятся тёмными, как обратная сторона Луны.
Она нагибается и касается его рук. Коннор, который в задумчивости забыл о своих обязанностях, снова принимается ублажать её непослушную циркуляцию.
- Знаешь, ведь Параграф-17 прошёл только благодаря ему, - говорит Риса. - Интересно, что он сам об этом думает?
- Спорим, его по ночам мучают кошмары.
- Или наоборот, - предполагает Риса, - он видит в этом светлую сторону.
- А ты?
Риса вздыхает.
- Когда как.
Параграф-17 задумывался как хорошее дело, но со временем выяснилось, что не так всё радужно. Само собой, когда на следующий день после его принятия из лагерей выпустили тысячи семнадцатилеток, это воспринималось как победа, триумф гуманности и сострадания, большой шаг на пути к запрещению расплетения, но в приступе эйфории люди закрыли глаза на проблему в целом. Практика расплетения никуда не делась, просто коллективная совесть общества успокоилась: мы сделали кое-что в этом направлении - вот и ладно.
И тогда в прессе началась массированная атака, посыпались рекламные объявления, призванные "напомнить" людям, как всё было хорошо сразу после принятия Соглашения о Расплетении. "Расплетение: естественное решение!", - кричали рекламы. Или: "Трудные подростки? Если вы любите их, то дайте им уйти!". И, конечно, любимый слоган Рисы: "Выйдите за пределы своего "я" - познайте состояние распределённости!"
Риса быстро поняла, что, к сожалению, человечество склонно верить в то, что ему внушают. Может быть, не сразу, но если одно и то же твердить сто раз, то даже самые безумные идеи начинают восприниматься как вполне здравые.
Эти мысли возвращают её к вопросу, заданному Коннором. Расплётов после принятия Параграфа-17 стало меньше, а люди ведь привыкли получать любые органы по первому требованию. Так почему же Кладбище до сих пор не опустошили? Почему они всё ещё здесь?
- Мы здесь, - говорит Риса, - потому что мы здесь, вот и всё. Надо благодарить судьбу и не морочить себе голову. - Она ласково касается плеча Коннора, давая понять, что пора заканчивать массаж. - Вернусь-ка я лучше в Лазарет. Наверняка там полно работы: то ссадины, то фингалы под глазом, а то, глядишь, какой-нибудь бедолага свалился с температурой. Спасибо, Коннор.
Он уже столько времени делает этот совершенно необходимый Рисе массаж, а она по-прежнему чувствует неловкость от того, что ей приходится прибегать к посторонней помощи.
Он расправляет её закатанные брюки и ставит ступни девушки обратно на подножку кресла.
- Никогда не благодари парня за то, что он лапает тебя где попало.
- И вовсе не где попало, - бормочет она.
Коннор хитро улыбается, но ничего не отвечает - пусть Риса сама толкует эту улыбку, как ей заблагорассудится.
- Я люблю быть с тобой, - говорит она, - но, думаю, любила бы ещё больше, если бы ты действительно был со мной, а не где-то в другом месте.
Коннор поднимает руку, чтобы притронуться к её лицу, но останавливается, меняет руку и касается её не правой, а левой ладонью - той, с которой был рождён.
- Прости. Это всё...
- ...твоя думалка навёрстывает упущенное. Знаю. Но мне так хочется, чтобы наконец пришёл тот день, когда мы будем вместе - и никаких тёмных мыслей! Тогда тогд можно будет сказать, что мы победили.
Она катит к Лазарету, ловко маневрируя по неровной почве пустыни - как всегда, самостоятельно. Она никогда не позволяет, чтобы её катил кто-то другой.
7 • Коннор
Представитель ДПР появляется на следующий день - на три дня позже договорённой встречи. Он растрёпан, грузен и пропотел насквозь.
- А ведь ещё даже лето не наступило, - говорит ему Коннор, намекая, что лето не за горами, и если ДПР наконец не начнёт шевелиться, то здесь, на Кладбище, будет очень много очень злых расплётов. В смысле - тех, кому посчастливится не откинуть копыта из-за жары.
Встреча проходит в бывшем "Эйр-Форс-Уан" - ушедшем в отставку самолёте президента Соединённых Штатов. Когда-то здесь была личная резиденция Адмирала, но теперь помещение используется только как конференц-зал.
Прибывший представляется:
- Джо Ринкон, но зовите меня Джо. В ДПР формальностей нет.
Зовите-Меня-Джо усаживается у стола и достаёт блокнот и ручку - делать заметки. Он уже посматривает на часы, как будто всё это ему уже страшно обрыдло и он рад бы поскорее убраться отсюда.
Но у Коннора наготове длиннющий список запросов и жалоб, касающихся всех сторон жизни Кладбища. Почему поставки продовольствия такие скудные и приходят так редко? Где лекарства, которые они заказывали? А что насчёт кондиционеров и запчастей для генератора? Почему их не уведомляют, когда ожидать самолёта с новой партией беглецов и, если уж о них речь, почему вновь прибывающих становится всё меньше? Пять, десять человек, тогда как раньше за один раз обычно появлялось не меньше пятидесяти? Правда, если принять во внимание постоянную нехватку продуктов, то бог с ними, с новенькими, но всё же положение тревожит Коннора. Если Сопротивление спасает всё меньше расплётов, это значит, что юнокопы - или ещё хуже, орган-пираты - добираются до них первыми!
- Что вы там в ДПР ушами хлопаете? Почему мы не получаем ничего из того, что нам необходимо?
- Беспокоиться не о чем, - уверяет Ринкон, но эта его реплика - тревожный звонок для Коннора; он ведь ни словом не обмолвился о том, что его что-то беспокоит. А Ринкон поясняет: - Просто всё ещё идёт реорганизация.
- "Всё ещё"? Какая-то бесконечная у вас реорганизация! И что же вы там так долго реорганизовываете?
Ринкон вытирает потный лоб рукавом.
- Нет, правда, беспокоиться не о чем.
За год Коннор научился понимать происходящее в ДПР лучше, чем ему самому бы хотелось. Когда он был всего лишь рядовым беглым расплётом, он свято верил, что Движение Против Расплетения - это хорошо налаженный и отлично смазанный механизм, но оказалось, что это очень далеко от истины. Единственное, что функционировало без сучка и задоринки - Кладбище. Полностью заслуга Адмирала, и Коннор старается следовать в его кильватере.
Эх, ему бы сразу догадаться, что ДПР - совсем не то, чем кажется! Ведь недаром они без проволочек приняли предложение Адмирала о назначении Коннора начальником Кладбища, вместо того чтобы прислать более опытного взрослого. Если они так охотно навесили на подростка столь ответственную работу, значит, в ДПР что-то очень неладно.
Прошли те суматошные времена, когда на Кладбище новенькие прибывали через каждые два-три дня. Убежище в аризонской пустыне могло похвастаться двумя тысячами детишек, а ДПР присылало всё необходимое регулярно и без проволочек. Затем вступил в силу Параграф-17, и Коннору приказали немедленно отпустить всех семнадцатилетних - а они составляли тогда довольно значительную долю обитателей Кладбища. Но Коннор не послушался начальства и стал отпускать детей медленно, партиями, иначе... бедный Тусон! В нём разом оказалось бы около девятисот бездомных подростков. Собственно, уже то, что руководство ДПР распорядилось выпустить всех этих молодых людей за один заход, должно было насторожить Коннора.
Коннор отпускал их в течение двух месяцев, но ДПР урезало свои поставки сразу, как будто эти освобождённые подростки в мгновение ока перестали быть их проблемой. Так, со всеми ушедшими семнадцатилетками, а также теми, кого Адмирал устроил на работу и теми, кто дезертировал, когда с едой случались перебои, Кладбище потеряло больше половины своего населения. Осталось всего около семисот человек.
- Вы тут, я вижу, насадили целый сад, к тому же разводите кур, так? - говорит Ринкон. - Вы, должно быть, обеспечиваете теперь себя сами.
- Ничего подобного. Зелёная Аллея даёт примерно треть необходимых нам продуктов. Так что когда ДПР задерживает поставки, мы вынуждены... заимствовать продукты из грузовиков, доставляющих товары в Тусон.
- О господи, - говорит Ринкон, чем и ограничивается. А потом принимается грызть кончик ручки.
Коннору, чьё терпение вот-вот лопнет, надоедает ходить вокруг да около.
- Вы собираетесь сообщить мне что-нибудь конкретное? Потому что у меня нет времени на пустые разговоры.
Ринкон вздыхает.
- Ладно, так и быть, Коннор, открою карты: мы думаем, что о существовании Кладбища стало известно властям.
Коннор своим ушам не верит: да что этот шут гороховый такое несёт!
- Конечно, им всё известно! Я сам вам сказал, что юнокопам всё известно! С самого первого дня, как я здесь управляюсь, я вам твердил, что нам надо убираться куда-нибудь в другое место!
- Да-да, мы над этим работаем, но пока мы не можем вкладывать ценные ресурсы в предприятие, которое в любую минуту может накрыть Инспекция по делам несовершеннолетних.
- Значит, вы попросту бросаете нас здесь к чертям собачьим?!
- Я этого не говорил. Похоже, у тебя тут всё под контролем. Если повезёт, то, может статься, юнокопы вообще никогда сюда не заяв...
- "Если повезёт"?! - Коннор вскакивает из-за стола. - Сопротивление должно действовать, а не надеяться на то, что "повезёт"! А вы разве действуете? Чёрта с два! Я посылал вам свои предложения о том, как внедрить своих людей в заготовительные лагеря, как добиваться освобождения детей, не прибегая к насилию - потому что насилие лишь отвратит общество от нашего дела и приведёт к ещё большему насилию. И что? От вас я слышу только "Мы над этим работаем, Коннор" да "Мы возьмём это на заметку, Коннор"! А теперь ты мне советуешь уповать на удачу?! Речь о нашем выживании! А ваше чёртово ДПР даже не почешется!
Ринкон воспринимает его слова как повод закончить встречу, то есть сделать как раз то, чего ему хочется с самого момента прибытия сюда.
- Слушай, я всего лишь курьер! Чего ты ко мне-то привязался?
Однако Коннор дошёл до состояния, при котором он не в силах совладать с самим собой. Кулак Роланда летит прямо в морду Зовите-Меня-Джо Ринкона и попадает тому в глаз. Ринкон врезается спиной в переборку. От его былого пренебрежения не осталось и следа; он смотрит теперь на Коннора так, словно опасается, что тот одним ударом не удовлетворится. Вот тебе и противник насилия! Коннор опускает кулак.
- Это наш тебе ответ, курьер, - говорит он. - Будь добр, передай его тем, кто тебя послал.