* * *
(Примерно в то же время…)
– Пап, а пап, почему меня так зовут?
– Как?
– Гретой…
– Ты же знаешь, в честь бабушки. Ее так звали, поэтому мы и тебя так назвали… Вот что, детка, давай ешь. Нечего за столом разговаривать!
Грета какое-то время старательно ковыряет вилкой в тарелке.
– Пап, а можно меня по-другому переназвать?
– Зачем?
– Девчонки дразнятся: Гретка-креветка… Можно я буду Марина? Или Наташа?
– Грета Витальевна, не говори глупостей! У тебя самое замечательное имя. Редкое, запоминающееся. Бабушка твоя была очень добрая и очень красивая. Все ее любили. Ты вырастешь, тоже станешь такой же красивой, и все будут тебя любить. Кушай, детка, не отвлекайся.
Грета снова ковыряется в тарелке. Перспектива того, что все будут ее любить, даже противные девчонки, которые теперь дразнятся, ей нравится. Но имя все равно смущает. У всех имена как имена – Лена, Света, Зульфия. Ну, Зульфия понятно – она приехала откуда-то с юга. А она-то всю жизнь в Москве живет. Почему же она Грета?
– Пап, а бабушка что – нерусская была?
– Почему же, – усмехается отец, – самая что ни на есть русская. Из деревни Ладыкино Рязанской области.
– Почему же ее тогда Гретой назвали?
Отец улыбается, смотрит на дочь, даже откладывает газету.
– Это дед Никанор учудил, прадед твой. Упрямый был. Вечно с бабой Тасей воевал, все по-своему поставить норовил. Когда у них первая дочка родилась, он ее хотел Марьей назвать в честь бабки своей. Да только бабка та была, как сказывают, мягко говоря, не особо красивой. Вот баба Тася наперекор мужу взяла и записала дочку Любовью, чтоб была красивая, как актриса Любовь Орлова… Да, дед на нее сильно осерчал, но ничего не поделаешь – тогда все строго было: как записали, так и будет на всю жизнь. Через пару лет рождается у них вторая дочка, мама моя, значит. Договорились ее Ириной, что ли, назвать. И вот дед берет документы, идет в сельсовет, возвращается оттуда с бумагой, выкладывает ее перед бабкой и говорит: "Пляши, Таисия, все по-твоему вышло. Хотела актрису – получай еще одну. Я ее Гретой записал, чтобы как Грета Гарбо была". Уж как его бабка упрашивала, только он ни в какую. Так мать всю жизнь Гретой Никаноровной и проходила. И, между прочим, именем своим редким гордилась. Баба Тася ее в детстве Галей звала, а она ее все время поправляла: "Мам, я никакая не Галя, я Грета!" Гордая была, вся в деда. И очень красивая. Это все признавали. Может, ей и правда имя помогло… Вот так-то, дочка. А ты говоришь – Марина. Ладно, кушай давай.
Грета какое-то время молчит, переваривает рассказ отца. Потом решается на вопрос:
– Пап, а что такое сельсовет?
– Хм, как бы это тебе объяснить… Ну, это раньше в каждой деревне был такой главный дом. Вот как у нас в районе управа. Понимаешь?
Грета кивает. Чего ж непонятного, когда вон она – управа, в двух кварталах от их собственного дома. Мимо нее всегда проходишь, когда идешь в магазин за мороженым.
– Ну вот, сельсовет – это как управа. Только в деревне.
– Пап, а кто такая эта Грета… Гарба?
– Актриса такая американская была. Давно, до войны еще. Очень красивая.
– Красивее, чем мама?
– Что ты, как же может быть кто-то красивее, чем мама, – смеется отец.
Красивая актриса из Америки, думает Грета, – это хорошо. Будет что девчонкам ответить на их дразнилки.
– Пап, а почему ты мне раньше про эту Гарбу не рассказывал?
– Не знаю. Мала была еще, не поняла бы.
– А теперь я большая? – Шестилетней Грете уже давно кажется, что она совсем взрослая, но приятно, что и отец это, наконец, заметил.
– Конечно большая. Вон какая выросла. А все потому, что кушаешь хорошо… Так что хватит разговоров за столом, давай ешь.
– Ну, па-а-ап, я больше не хочу…
– Вот и отлично. Не хочешь – заставлять не будем. Марш из-за стола, и не забудь помыть руки! – отец снова скрывается за газетой.
Ну, марш так марш. Грета слезает со стула и плетется в ванную. А все-таки какой замечательный получился обед! Сколько папа всего интересного рассказал. И Гарба эта загадочная. Жаль, что разговор окончен, столько еще всего хочется спросить. Но Грета знает – когда отец отсылает из-за стола, лучше на кухню больше не возвращаться. Однако можно ведь спросить и еще у кого-нибудь…
– Ксюш, кто такая Грета Гарба?
– Актриса такая древняя, – отвечает сестра, не прекращая что-то писать в тетради.
– Ксюш, а какая она?
– Не волнуйся, на тебя не похожа… Гретка, не видишь, я занимаюсь!
– Ну, Ксю-ю-юш…
– Ладно, только отстань! – Сестра встает из-за стола, снимает с полки стопку журналов, достает один из них, листает, потом дает Грете. – Вот она, твоя Грета Гарбо. Недавно совсем статью про нее читала, вот, видишь, здесь. Нравится?
Фото в журнале черно-белое, на нем женщина со странной прической в красивом платье и странной шапочкой на голове, похожей то ли на лыжную, то ли на купальную.
– Нравится, – говорит Грета. – Ксюш, а можно я журнал возьму? Я потом обязательно отдам.
– Ладно, бери. Хоть совсем забирай. Я уже просмотрела, да и нет там ничего интересного… Все, Грет, пожалуйста, иди сама поиграй. Мне заниматься надо.
Сама так сама. Грета идет в прихожую, где висит большое зеркало. Смотрит на себя. Смотрит в журнал, где женщина в шапочке. Нет, не похоже. Нужно над собой поработать. Грета берет расческу и начесывает волосы, чтобы стояли, как на фото. Результат ее не вполне удовлетворяет, но так уже значительно лучше. Такого красивого платья у нее нет, зато вот он, Ксюшин шарф, в который можно так замечательно завернуться. Чего-то еще не хватает… Она влезает в Ксюшины туфли – туфли огромные, но такие красивые! И последний штрих. Шлепая туфлями, она идет в ванную и берет купальную шапочку. Возвращается к зеркалу, натягивает шапочку, но не совсем как при купании, а чтобы начесанные кудри торчали, как на фото. Теперь все замечательно! Она вертится перед зеркалом и так и эдак, представляя себе, что она актриса на сцене. Собственное отражение ей так нравится, что она даже тянется к нему, чтобы его поцеловать. Прикасается к зеркалу, и тут вдруг ей кажется, что стекло теплеет и отражение отвечает ей на поцелуй живым поцелуем. Она отскакивает и видит, что в зеркале вместе нее отражается настоящая Гарба с фото – улыбается загадочной улыбкой, словно зовет к себе. Это уже слишком.
– Па-а-апа! – Грета в ужасе бросается к отцу на кухню. Конечно, шарф запутывается в гигантских Ксюшиных туфлях, и она со всего разбегу грохается на пол. От внезапной боли, обиды и страха слезы сразу хлещут в три ручья. Такой, рыдающей на полу в коридоре, ее и обнаруживают выскочивший из кухни отец и выбежавшая из комнаты сестра.
– Опять мои вещи брала! – возмущается Ксюша.
– Да ладно тебе, – говорит отец, подхватывая Грету с пола и убаюкивая, как маленькую. – Дочка, что случилось-то? Ты цела? Сильно ушиблась?
Грета мотает головой:
– Папа, там в зеркале… эта… Гарба! Прогони ее, пожалуйста!
– Конечно прогоню! Смотри, раз, два, три… Видишь, никого нет. Только мы с тобой, да Ксюха.
Грета с отцовских рук опасливо косится в зеркало. И правда, никакой Гарбы.
– Эх ты, фантазерка моя, – треплет ее отец по купальной шапочке. – Вытирай-ка скорее свои слезки… И знаешь что, не пойти ли нам за мороженым? Как тебе такая идея?
Грета радостно кивает. Слезы тут же перестают течь. Мороженое – это отличная идея. И даже собственное имя ей теперь, пожалуй, тоже нравится. Она видела, что похожа на Гарбу. Она вырастет и станет такой же красивой. Она станет актрисой, и все будут ее любить. И дразниться никто не будет. А теперь – за мороженым!
Глава 1. Открытие
…Трон между двумя белыми колоннами. На троне женщина в красной мантии и зеленом плаще. В левой ее руке весы, в правой – меч. Глаза ее широко открыты, взгляд прожигает насквозь. Сейчас она примет решение, и никто не уйдет от ее суда.
Это Высший Аркан Таро Справедливость, который многие по ошибке именуют также Правосудием. Вам кажется, что вы узнали женщину с весами. Вы думаете, что это Фемида, богиня правосудия. Но Фемида слепа, как и Фортуна. На глазах ее повязка – символ одновременно неподкупности и безразличия, того, что закон превыше всего.
Нет, перед нами не Фемида. Это ее дочь Дике, богиня правды и справедливости. В отличие от матери она ясно видит, чтó следует делать. Весы и меч в ее руках – это две стороны ее натуры: точность и строгость. Ее весы всегда находятся в равновесии между правом и долгом.
Карта Справедливость в раскладе Таро – это напоминание и обещание. Напоминание об ответственности и обещание воздаяния. Если карта легла в прямом положении, то справедливость непременно будет восстановлена. Потому что мир в конечном итоге справедлив – он отвечает добром на добро, злом на зло, равнодушием на равнодушие. Все мы рано или поздно получаем по заслугам.
Перевернутое же положение карты указывает на то, что, вероятно, скоро нам преподнесут довольно жестокий, болезненный и унизительный урок. Он не доставит удовольствия, хотя, возможно, и пойдет на пользу. Придется столкнуться с последствиями собственных действий, ведь что посеешь, то и пожнешь! Не на кого пенять, если урожай окажется горьким. Впрочем, Справедливость всегда предоставляет шанс: исправь допущенные ошибки – и еще сможешь насладиться покоем в будущем. Перевернутая Справедливость также может предупреждать о том, что скоро вся наша жизнь окажется во власти некой недоброй силы или человека, пожелавшего взять правосудие в свои руки.
Справедливость обещает нам время неожиданных открытий. Мы узнаем, что в мире все обстоит совсем не так, как казалось раньше, да и сами мы на поверку оказываемся совсем не такими, как думали о себе прежде. Тот, кто взыскует у судьбы справедливости, должен быть готов к тому, что первый счет предъявят ему самому. Будь честен – с самим собой, с теми, кого любишь, с теми, кто оказался рядом. Прими на себя ответственность за собственные решения, не пытайся перекладывать вину, тогда, возможно, и награда тебя не минует.
Ты хотел узнать истину – так получай ее! Тебе больно, потому что иллюзии исчезли? А чего ты ожидал от Справедливости? Прими мир таким, какой он есть, и задумайся, как жить дальше. Но если захочешь, если найдешь в себе силы что-то изменить, не забудь сначала отдать старые долги. И тогда, возможно, женщина на троне улыбнется тебе. Ведь не одна Фортуна умеет улыбаться. У Справедливости свое чувство юмора. Вот только мы далеко не всегда готовы его оценить…
Такси миновало старый корпус МИИГАиКа, свернуло в Нижний Сусальный переулок (короткий отросток, завершающийся тупиком с переходом в метро и к пригородным поездам Курского вокзала) и, не доезжая до конца, юркнуло налево, сквозь открытый по случаю сегодняшнего большого приема шлагбаум "Армы". Проехав по территории еще метров сто, остановилось. Антон расплатился и, стараясь не попасть итальянским ботинком из тонкой кожи в предательскую январскую лужу, вышел. С удовольствием распрямился, стряхивая оцепенение, втянул ноздрями холодный вечерний воздух и, как всегда в такие моменты, почувствовал себя восхитительно живым, бодрым и готовым к действию. Он отлично сознавал, что причиной этого являются не столько бодрящий воздух и хорошее настроение, сколько три таблетки (две синенькие и одна розовая), которые он принял перед выходом из дома, но относился к этому вполне философски. Он также знал, что через некоторое время и неизвестно сколько бокалов и стопок действие этих трех таблеток кончится, и тогда настанет черед следующих двух (коричневой и еще одной розовой), которые ждут своего часа в кармане безупречного дизайнерского пиджака. И это его также вполне устраивало. Попробуйте-ка в сорок шесть, да еще при таком нездоровом образе жизни поддерживать себя в тонусе без стимуляторов.
От природы Антон был жаворонком. Однако те времена, когда он вскакивал в шесть утра и сразу бросался к мольберту, обуреваемый желанием писать, давно прошли. Жизнь модного московского художника идет по иному расписанию. Встает он поздно, потому что накануне вернулся среди ночи, если не под утро. Потому что богатые и знаменитые по-настоящему живут как раз вечерами и ночами. Вот почему такое расписание – признак успеха. Доказательство того, что он не только сумел подняться на вершину, но и вот уже десять лет продолжает удерживаться на ней, что, как известно, гораздо сложнее.
"Портрет (холст, масло) от Антона Соколова – лучший подарок самому себе. Это зримый образ ваших достижений. Ваше истинное лицо. Фамильные ценности, переходящие из поколения в поколение. Ваше послание миру и грядущим векам…" Вероятно, вы слышали эту рекламу на радио, видели на билбордах. Много ли имен современных художников вы сможете назвать? Вряд ли больше пяти, если вы только не профессиональный художник или искусствовед. И среди них непременно будет имя Антона Соколова. Скорее всего, вы не видели ни одной его картины, а имя встречали в светской хронике, но ведь важна лишь узнаваемость бренда. Она определяет уровень продаж.
Он не считал, что продался, что разменял свой талант на известность и коммерческие заказы. Во-первых, потому что не был изначально особо высокого мнения об этом самом таланте. А во-вторых, потому что ему не было стыдно за свою работу. Это была честная работа, и он делал ее действительно хорошо. Антон Соколов умел писать портреты и любил писать портреты. В его активе были твердая, набитая годами упражнений рука, мастеровитый академический мазок, достаточно среднее (в этом он также всегда отдавал себе отчет) чувство цвета – поэтому цвета на его портретах всегда были благородными, чуть приглушенными, и впоследствии это стало восприниматься как часть его фирменного стиля. Но, помимо этого, присутствовало и еще нечто – слабое, едва уловимое, однако всегда различимое, если поставить рядом работы настоящего мастера и крепкого ремесленника с Арбата. Не то чтобы большой талант, но все же некая необычная способность, которая была у него всегда, сколько он себя помнил, а всерьез проявилась, пожалуй, в экспедиции по Русскому Северу, куда он поехал после второго курса за компанию с друзьями-этнографами. Он и до этого часто улавливал в лицах людей некий отблеск, словно отражение иного, более возвышенного и чистого образа (а иногда, напротив, чего-то низменного и животного, даже пугающего). Студент художественного училища Соколов считал это работой своего яркого художественного подсознания и использовал в основном для написания точных, слегка обидных и всегда жутко смешных шаржей, которые пользовались большим успехом у его друзей. И вот в заброшенной русской деревне, сидя на перевернутом ведре и на коленке набрасывая черты сидящей напротив местной морщинистой старухи с удивительно спокойными и понимающими глазами, он вдруг понял, как это работает и как можно этим управлять. Голова позирующей старухи на фоне окна выглядела будто на картине в раме или, скорее, даже как отражение в зеркале. И если теперь представить, что рама зеркала находится перед лицом портретируемого, то можно увидеть – мысленно, конечно, мысленно, – отражением чего является это лицо. В данном случае перед воображаемым зеркалом он увидел бюст гордой римской патрицианки II века, хорошо знакомый ему из курса истории искусств. Черты римлянки, подсказанные памятью, соединились с чертами заурядной деревенской старухи – и случилось маленькое чудо. На беглом карандашном портрете старуха вышла очень похожей на себя, но при этом казалась намного более живой, сильной, значительной, помолодевшей и одновременно более спокойной и мудрой. Словно древняя и прекрасная языческая богиня на секунду вошла в это дряхлое тело, преобразила его и взглянула из слезящихся глаз своим вечно молодым взглядом. Это была несомненная удача, лучшее из того, что он нарисовал за год. И при этом, самое главное, он точно помнил, как это сделал. В следующей деревне он попробовал повторить тот же прием мысленной зеркальной визуализации, используя в качестве натуры местного алкоголика Петюню, личность по-своему весьма примечательную, хотя облика и малохудожественного. В мысленном зеркале отразился греческий воин III века до н. э. работы неизвестного эллинистического скульптора, копия XIX века из коллекции копий Музея имени Пушкина (на память Антон никогда не жаловался). Преображенный Петюня, взглянув на собственный портрет, нарисованный заезжим студентом, долго молчал, потом заплакал и пообещал завязать. Навсегда. Всухую. Просил отдать портрет ему, чтобы он мог на него смотреть, если станет невмоготу. Антон портрет не отдал. Он понял, что пошла серия, а с серией шутить нельзя. Из той поездки он вернулся с тридцатью карандашными портретами заурядных деревенских баб, алкоголиков, стариков и старух, при взгляде на которых зрителю хотелось снять перед ними шляпу и встать по стойке смирно. Мастер курса, заслуженный художник РФ Пал Сергеич Колыванов до сих пор Антона никак не выделял, даже, напротив, намекал, что с искусством ему, видимо, не по пути, а хорошему маляру всегда будут рады на стройках Родины. Но теперь, перебрав стопку его новых рисунков, хмыкнул и произнес, как всегда неразборчиво, словно у него каша во рту:
– Ну, значит, на выставку…
Выставка была юбилейная. На открытии ожидался сам мэр. Все работы для выставки были отобраны еще за полгода до того, но Пал Сергеич, неожиданно проявив совершенно не присущие ему напор и энергию, а также подергав за неизвестно откуда взявшиеся ниточки связей, выбил для Антона не просто место на выставке, а даже небольшую такую персональную стеночку, пусть и в скромном самом дальнем уголочке… Нет, нельзя сказать, что наутро после открытия выставки он проснулся знаменитым. Но именно с тех пор его имя вошло в тот список молодых подающих надежды талантов, за которыми рекомендуется следить любителям и знатокам живописи. Всего остального он добился сам при помощи терпения, труда, а также хорошего знания основ маркетинга. День за днем он строил свой уникальный бренд, постоянно совершенствуя свою необычную технику внутренней визуализации и одновременно обзаводясь связями, заказчиками, мастерской, студией, учениками и подражателями и, наконец, художественным салоном и личной галереей со скромной вывеской "Антон Соколов. Портреты современников".