* * *
Я ожидал отклика на мои "Процедуры увольнения", но не дождался. Прошел день. Второй. Третий. Неделя. Очевидно, Стюарт не позаботился прочесть изменения – хотя у него было шило в заднице насчет закончить их немедленно, в тот же день, будто это была самая важная в мире вещь.
Просто для страховки, чтобы проверить, я его спросил о них, поймав возле стола Хоуп. Я спросил, уверен ли он, что там все правильно.
– Да-да, – ответил он рассеянно, отмахнувшись от меня. – Все в порядке.
Он не читал.
Или... может, и прочел.
У меня снова знакомо засосало под ложечкой. То, что я пишу – так же анонимно, как и то, что я говорю? Так же незаметно? Я об этом не думал, но это было возможно. Более чем возможно.
Я вспомнил свои "си" по английскому языку.
Составляя инструкции к очередному экрану GeoComm, я написал:
"Когда все экранные поля будут заполнены верно, нажмите клавишу [ENTER], и ваша мамаша встанет раком и подставит вам задницу – так ей больше нравится".
Комментариев не последовало.
Раз никто меня не замечал, я сделал еще один шаг и стал приходить на работу в джинсах и футболках, удобных уличных шмотках вместо официальной рубашки и галстука. Ни выговоров, ни замечаний. Каждое утро я поднимался на лифте в джинсе среди белых рубашек и красных галстуков, и никто ни слова мне не сказал. Я нацепил рваные "Левис", грязные кроссовки и футболку с рок-концерта на встречу со Стюартом и Бэнксом, и ни один из них этого не заметил.
В середине октября Стюарт отправился в отпуск на неделю, оставив у меня на столе список заданий и сроков. То, что его не было – это было облегчение, но даже то мизерное общение с людьми, которое у меня было, остановилось на неделю. Пока его не было, я ни разу ни с кем не говорил. И со мной никто не говорил. Я был невидим, незамечаем, полностью исчез.
Когда в пятницу вечером я вернулся домой, мне отчаянно хотелось с кем-нибудь поговорить. С кем угодно. О чем угодно.
Но у меня никого не было.
От отчаяния я просмотрел старый журнал и нашел номер порнотелефона – одного из тех, где женщина говорит о сексе по три доллара за минуту. Я набрал номер – просто чтобы что-нибудь сказать человеку, который мне ответит.
Ответил включенный магнитофон.
Глава 12
Когда утром в понедельник я приехал на работу, за столом Дерека кто-то сидел.
Я буквально встал столбом, настолько я был поражен. Это был парень примерно моих лет, может, чуть старше, с каштановой бородой и густыми длинными волосами. Одет он был по правилам – белая рубашка, серые брюки, но галстук у него был широкий, шелковый и ярко раскрашенный, с изображениями туканов, сидящих на ананасах. При виде меня он улыбнулся, и улыбка у него была такая же яркая, открытая и естественная.
– Привет, задрыга! – сказал он.
Я кивнул в ответ, не зная, что сказать.
– Я – Дэвид. – Он встал, протянул руку, и я ее пожал. – Меня перевели из отдела регистрации. А ты, значит, Боб?
Я снова кивнул.
– Ты пришел на работу вместо Дерека? – тупо спросил я.
Он расхохотался.
– Какую работу? Эту должность упразднили. От нее все равно осталось одно название. Этому типу только дали досидеть до пенсии из жалости.
– Я всегда удивлялся, что же он делает.
– Все удивлялись. Как ты с ним ладил?
Я пожал плечами.
– Я не слишком хорошо его знал. Я всего только месяца четыре тут работал...
– Да ладно, брось. Все знали, что он мудак.
Я невольно улыбнулся.
– Ладно, – признал я. – Мы не были закадычными друзьями.
– Нормально, – сказал Дэвид. – Ты мне уже нравишься.
Я подошел к своему столу и сел, и мне было хорошо. Так давно я уже ни с кем не разговаривал, что даже этот небольшой контакт был для меня потрясением, и мой дух взмыл вверх по той нелепой причине, что со мной в одной комнате теперь был человек, который меня замечал.
Может быть, мое состояние обратимо.
– Так что же у тебя за работа? – спросил я.
– Все та же регистрация, – ответил он. – Только теперь для вашего отдела. Я думаю, они изобрели эту должность, чтобы выпихнуть меня на этаж вверх. В моем отделе ни один из этих старых пердунов не хотел со мной работать.
Я рассмеялся.
– Я вполне серьезно.
Я улыбался. Пусть народ в его отделе не хотел с ним работать, но я точно мог уже сказать, что мне это будет по душе.
И я оказался прав. Мы с Дэвидом поладили немедленно. Мы были близки по возрасту настолько, что принадлежали к одному поколению, но еще он был человеком легким и дружелюбным, одним из тех, кто естественно открыт и доступен, и мы сразу заговорили так, будто знали друг друга годами. У него не было ничего, что он не мог бы со мной обсуждать, ни одного мнения, которое он придержал бы при себе. Между нами не было той стены официальности, которая отделяла меня от всех других.
Он меня не только заметил и признал; кажется, я ему понравился.
Это было в среду перед тем, как он задал Тот Вопрос. Я знал, что это случится, я был к этому готов, но все равно это было неожиданно. Была вторая половина дня, я вычитывал опечатки в инструкциях к GeoComm, которые отпечатал в тот день раньше, а Дэвид отдыхал, откинувшись на стуле и жуя чипсы.
Он кинул кусочек себе в рот и посмотрел на меня.
– Так у тебя есть подружка?
– Есть, – ответил я. – То есть была, – поправил я сам себя. И в животе у меня как-то странно что-то вздрогнуло.
Очевидно, мои чувства были написаны у меня на лице, потому что Дэвид быстро сдал назад.
– Ты прости, я не собирался лезть в душу. Если не хочешь об этом говорить...
Но я хотел говорить именно об этом. Я ни с кем не говорил о нашем разрыве, и вдруг я почувствовал, что мне обязательно необходимо рассказать кому-нибудь.
И я все рассказал Дэвиду. Ну, не все. Насчет моей Незаметности я промолчал, но рассказал, как мы постепенно стали отдаляться, когда я получил эту дурацкую работу, и как я упрямо не хотел пойти ей навстречу, и как я однажды пришел домой, а ее уже не было. Я думал, что мне после этого рассказа станет легче, но стало только хуже. Воспоминания были свежими, события тоже, и копание в них только усиливало боль, а не изгоняло ее.
Давид покачал головой.
– Круто. Просто умотала и оставила записку?
Я кивнул.
– Ну а что было потом, когда ты за ней поехал? Что она сказала, когда тебя увидела?
– Чего? – мигнул я.
– Что она сказала, когда ты к ней заявился? – Он посмотрел на меня и помрачнел. – Ты же поехал за ней? Или нет?
А надо было? Этого она и хотела? Как доказательство, что она мне нужна, что я ее люблю, что не могу без нее? Должен я был броситься за ней, как герой какой-нибудь, и завоевать ее снова? И было у меня такое тяжелое чувство, что да, должен был, что именно этого она и хотела, что этого она и ждала. Я посмотрел на Дэвида и медленно покачал головой.
– Нет. Не поехал.
– Ну, парень, ты дал. Все проворонил. Теперь тебе ее никогда не вернуть. Давно это было?
– Два месяца.
Он покачал головой.
– Она себе уже нашла другого. Ты упустил возможность, друг. Ты пытался с ней связаться хотя бы?
– Я не знал, куда она направилась.
– Надо было позвонить ее родителям. Они знали бы.
– Она сказала, что хочет начисто обрезать все контакты и не видеть больше друг друга. Сказала, что так легче:
– Они всегда что-нибудь такое говорят. Но что они говорят и что хотят сказать – это две разные вещи.
Какое-то движение возникло у дверей. Стюарт.
– Эй, девочки, – сунул он голову в дверь. – Хватит вам трепаться. Возвращайтесь к работе.
Я быстро схватил ручку и нагнулся над инструкцией.
– А у меня перерыв, – ответил Дэвид, поедая очередной чипе. – Еще пять минут.
– Тогда отдыхайте в комнате отдыха, где вы не будете мешать... – пауза, пока он вспоминал мое имя... – Джонсу.
– Ладно.
Дэвид медленно встал и ухмыльнулся мне, выходя из комнаты вслед за Стюартом.
Я улыбнулся в ответ, но у меня внутри все шло кувырком.
Что они говорят и что хотят сказать – это две разные вещи.
И было у меня тяжелое чувство, что он прав.
* * *
На фривее была пробка – на скоростной полосе столкнулись три машины, и домой я добрался только около половины седьмого. Я поставил машину в гараж и поднялся по лестнице к себе домой. Открывая дверь, я сунул руку в почтовый ящик и посмотрел почту. Счет от газовой компании, "Пеннисейвер" за эту неделю... и что-то вроде открытки.
Открытки? Кто может мне послать открытку?
Джейн?
Надежда взмыла к небесам. Может быть, она устала ждать, пока я ее найду. Может быть, она решила связаться со мной. Может, она без меня скучает, как я без нее.
Я быстро сорвал конверт и увидел на изображении воздушного шара в голубом небе слова:
"С днем рождения!"
Я развернул открытку.
На белом фоне с изяществом лазерного принтера было написано:
"Сднем рождения от твоих друзей в "Отомейтед интерфейс, инкорпорейтед" ".
Сердце у меня упало.
Формальное поздравление с работы.
Я смял открытку, бросил ее через перила лестницы и смотрел, как она падает до самого дна.
У меня послезавтра день рождения.
А я почти забыл.
Глава 13
в свой день рождения я вводил информацию в компьютер и сохранял на диске, вводил и сохранял. Дэвид заболел, и я был в офисе один. Вечер я провел у телевизора. На работе никто по случаю моего дня рождения ничего не предпринял. Я и не ожидал другого, но наполовину ожидал звонка от Джейн – или хотя бы открытки. Она знала, как важен для меня мой день рождения. Конечно, не было ничего. Самое грустное было, что мои родители тоже про день рождения напрочь забыли. Ни подарка, ни открытки, ни даже телефонного звонка.
Я пытался им позвонить несколько раз, но линия была занята, и в конце концов я это бросил.
Я подумал, что через пять лет мне будет тридцать. Помню, как тридцать лет исполнилось моей маме. Ее друзья устроили ей день рождения сюрпризом, и все весело напились, и мне разрешили лечь спать попозже. Мне тогда было восемь, а мама мне казалась такой старой.
Я тоже старел, но, странное дело, я этого не чувствовал. Если верить профессору культуральной антропологии, лекции которого я посещал, в американской культуре нет обряда посвящения, формальной инициации мужчины, четкой грани между детством и взрослостью. Может быть, поэтому я во многих отношениях чувствовал себя ребенком. Я не чувствовал себя так, как, должно быть, ощущали себя в моем возрасте мои родители, не видел себя таким, какими видели себя они. Да, я живу жизнью взрослого, но чувства мои остаются чувствами ребенка, отношение к жизни и интересы – как у подростка. Я на самом деле не вырос большой.
А мне уже двадцать пять.
Всю ночь я думал о Джейн, думал о том, чем мог бы стать для меня этот день рождения, чем должен был стать и чем не стал.
Спать я пошел, надеясь против ожидания, что телефон зазвонит.
Он молчал.
Где-то после полуночи я заснул.
Глава 14
День Благодарения настал и миновал, и я про вел праздник у себя дома наедине с собой, глядя по телевизору очередную "Сумеречную зону" на пятом канале и гадая, что сейчас делает Джейн.
Родителям я пытался позвонить раньше, несколько раз, надеясь набиться на приглашение на праздничный обед, но все время никого не было дома. Они приглашали нас с Джейн на День Благодарения последние три года, но мы каждый раз отвирались занятиями, работой или еще чем-нибудь. На этот раз, когда я хотел пойти, когда мне это было по-настоящему нужно, приглашения не было. Я, в общем, не удивился, но некоторое чувство обиды побороть не мог. Я понимал, что мои родители ничего плохого в виду не имели, что они не то чтобы нарочно меня не пригласили – просто они могли решить, что и на этот раз у нас с Джейн свои планы, но у меня-то никаких планов не было, и я отчаянно хотел, чтобы они мне какие-то предложили.
Я все еще им не сказал, что расстался с Джейн. Я им с тех пор даже не звонил. Мы никогда не были очень уж близки, и подобный разговор заставил бы меня чувствовать себя весьма и весьма неловко. Я уже слышал миллион вопросов: как это случилось? Почему случилось? По чьей вине? А вы, ребята, собираетесь как-нибудь это наладить? И мне не хотелось такое с ними обсуждать. Я просто не хотел иметь с этим дело. Пусть лучше узнают позже, из вторых рук.
На случай, если я поеду к ним в Сан-Диего на День Благодарения, я приготовился лгать, что Джейн приболела в последнюю минуту и сейчас у своих родителей. Довольно неуклюжая и жалкая отговорка, но я не сомневался, что мои родители ее проглотят. В таких вещах они были очень доверчивы.
Но я никак не мог с ними связаться. Конечно, я мог бы сам себя пригласить. Просто явиться сюрпризом в четверг утром. Но почему-то мне это было трудно сделать.
Так что я остался дома, валяясь на кушетке и глядя "Сумеречную зону". На праздничный обед я сделал себе макароны с сыром. Был я чертовски подавлен, и никогда в жизни не чувствовал себя таким одиноким и таким покинутым.
Понедельника я ждал чуть ли не с нетерпением, и его наступление принял почти с благодарностью.
В понедельник утром Давид был уже на месте, положив ноги на стол, и жевал что-то вроде сдобной булочки. Я рад был его видеть после четырех дней, проведенных в полуизоляции, но в то же время на меня легла эмоциональная тяжесть, когда я сел на свое место и увидел груду бумаг перед собой.
Я любил Давида, но видит Бог, как я ненавидел свою работу.
Я посмотрел на него и сказал:
– Вот это и есть ад.
Он доел булочку, смял обертку и кинул ее в мусорную корзину между нашими столами.
– Читал я как-то рассказ, где ад – это был коридор, набитый всеми мелкими тварями, которых ты за свою жизнь убил. Все мухи, которых ты прихлопнул, пауки, которых раздавил, улитки, которых разламывал. И ты должен ходить по этому коридору из конца в конец, из конца в конец. Голым. Вечно. – Дэвид усмехнулся. – Вот этонастоящий ад.
Я вздохнул:
– Близко к тому.
Он пожал плечами:
– Чистилище – может быть. Но ад? Вряд ли.
Я взял ручку, посмотрел на последний пакет написанных мной инструкций к GeoComm. Меня уже тошнило документировать эту дурацкую систему. То, что было когда-то крупным шагом вперед, серьезным служебным ростом, стало ярмом на моей шее. Я уже тосковал по тем дням, когда моя работа была не столь определенной и задания менялись. Пусть моя работа тогда была более бесцельной и незначительной, но все равно она не была такой оглупляющей.
– А по-моему, вполне, – сказал я.
* * *
Было четыре часа, и работающие по скользящему графику уже потянулись к лифтам мимо нашего офиса, когда Дэвид откинулся на стуле и посмотрел на меня.
– А что ты делаешь сегодня после работы? – спросил он. – Есть планы?
Я знал, к чему он ведет, и первым моим инстинктивным порывом было отбрехаться, сказать, что я не могу сегодня с ним пойти, куда бы он ни собирался. Но так давно я уже ничего не делал и никуда не ходил ни с кем, что я вдруг сказал:
– Ничего. А что?
– Есть тут клуб на Гамильтон-бич, куда я собираюсь. Полно девок. Я думал, ты не против туда заглянуть.
Вторая стадия. Приглашение.
Мне хотелось согласиться, и краткую долю секунды я думал, что это может повернуть ход моей жизни, может меня спасти. Я пойду с Давидом в клуб, мы станем добрыми приятелями, близкими друзьями, он мне поможет встретить какую-нибудь женщину, вся моя жизнь изменится одним плавным поворотом.
Но моя истинная натура победила, и я покачал головой, улыбаясь с сожалением.
– Хотел бы, но не могу. У меня есть планы.
– Какие планы?
Я покачал головой.
– Не могу.
Он посмотрел на меня и медленно кивнул.
– Понимаю.
* * *
После этого мы с Дэвидом уже не были настолько близки друг другу. Не знаю, его это вина или моя, но существовавшая между нами связь вроде бы сломалась, близость испарилась. Конечно, это не было так, как с Дереком. То есть мы с Дэвидом по-прежнему разговаривали. Дружелюбно. Но друзьями мы не были. Как будто мы подошли к порогу дружбы и отступили назад, решив, что лучше остаться просто знакомыми.
Вернулась ежедневная рутина. Она никуда и не уходила, но с тех пор, как в моем офисе появился Давид, мне удавалось не обращать на нее внимания – в определенной степени. Теперь, когда я отступил на периферию жизни Дэвида, а он – на периферию моей, отупляющая скука моих рабочих дней снова заняла авансцену.
Я был неинтересным человеком с неинтересной работой и неинтересной жизнью.
И квартира моя, как я заметил, тоже была безликой и неинтересной. Почти вся мебель была новой, но типовой: не уродливая, не прекрасная, но где-то посередине. В каком-то смысле уродство было бы предпочтительнее. По крайней мере наложило бы на мой дом отпечаток чего-то живого. А так – фотография моей гостиной могла спокойно быть включена в мебельный каталог. Она была такой же стерильной и безликой, как выставка мебели.
А спальня вообще была как из любого мотеля.
Очевидно, если у этого дома и был характер, он был обязан им Джейн. И с ней он и исчез.
Вот оно, решил я. Я переменюсь. Я стану другим, стану оригинальным, стану своеобразным. Пусть писают кипятком старые девы из гражданской службы, никогда я снова не вернусь в колею незаметности. Я буду жить шумно, одеваться броско, поставлю себя. Если быть Незаметным – моя природа, я пойду против нее, я заставлю себя замечать.
В уик-энд я пошел по мебельным магазинам, купил диван, кровать, столики и лампы – все вразнобой, из самых диких и не сочетающихся стилей, которые только мог найти. Я засунул их в багажник "бьюика", привязал к крыше, отвез домой и поставил там, где им уж никак не место: кровать – там, где ел, диван – в спальню. Это вам не ординарно, не средне и не банально. Попробуй такого не заметить. Я обошел всю квартиру, довольно разглядывая нелепый декор.
Я отправился к "Маршаллу" и закупил себе новый гардероб. Кричащие рубашки и офигительного покроя брюки.
Пошел в "Суперкат" и сделал себе прическу "ирокез".
Я это сделал. Я переменился. Я переделал себя. Это был новый я.
А на работе в понедельник никто ничего не заметил.
Я прошел через автостоянку в вестибюль, чувствуя себя по-дурацки выделяющимся – на выбритой голове посередине лакированный гребень "ирокеза", мешковатые ярко-красные штаны, ядовито-зеленая рубашка и флуоресцентный розовый галстук. Но никто не посмотрел на меня второй раз. Даже две секретарши с пятого этажа, стоящие около лифта, не прервали разговор, когда я мимо них прошел. Ни одна из них не посмотрела в мою сторону и вообще не обратила на меня внимания.
Даже Дэвид не заметил разницы. Он поздоровался, когда я вошел в офис, потом доел свою булочку и стал работать.
Я был Незаметным, что бы я ни делал.