* * *
На следующий вечер после разгрома автомагазина, где работал Джуниор – мы разливали масло и тормозную жидкость на цементный пол, высаживали окна, крушили аппаратуру, лупили кувалдами по машинам, – Филипп решил, что можно взять выходной, слегка развеяться. Мы это заслужили. Джон предложил пойти в кино, и идея была одобрена единогласно.
На следующий день мы встретились у кинотеатра.
Там на шести экранах шли четыре фильма, и хотя обычно мы приходили к согласию почти обо всем, тут мы долго не могли решить, какой фильм выбрать. Томми, Джуниор, Бастер, Джеймс и Дон хотели посмотреть новую комедию. Остальные желали пойти на ужастик.
Я полагаю, что эти два фильма делили первое место в рейтинге недели.
Филипп купил билет, и пока контролер в дверях отрывал контроль, мы все безмолвно просочились мимо него. Ужастик уже начался, до комедии было еще десять минут, и мы разделились на две группы, и каждая прошла в свой зал.
Кино было ничего себе, но не шедевр, хотя Биллу оно понравилось неимоверно. Интересно, каков будет его рейтинг в "Энтертеймент тунайт".
Было у меня такое чувство, что каждый четвертый признает его "выше среднего или выдающимся".
Выйдя после кино, мы четверо стали ждать остальных. Билл сказал, что хочет есть, и мы посмотрели на расписание над кассой – узнать, когда кончится комедия. Выяснив, что у нас есть еще двадцать минут, мы, не торопясь, побрели в "Баскин-Роббинс". Мимо нас прошли две блондиночки, чирикая на жаргоне.
– Вот этой бы я сунул в рот свой рожок с мороженым, – сказал Стив.
– Которой? – спросил Джон.
– Любой из них. Обеим.
Мы засмеялись.
Филипп остановился.
– Изнасилование – власть! – сказал он.
Остальные тоже притормозили и переглянулись, не понимая, шутит он или всерьез.
– Изнасилование – оружие!
Он говорил серьезно. Я посмотрел на него с отвращением.
– Не гляди ты на меня святошей! Все дело в этом – сила и власть. Это то, чего нет у нас. Незаметных. Это то, что мы должны научиться брать.
– Ага, – подхватил Стив. – К тому же когда ты последний раз кого-нибудь имел?
– Великолепная идея! – саркастически сказал я. – Вот как мы заставим женщин нас замечать. Просто изнасилуем.
Филипп посмотрел на меня спокойным взглядом:
– Нам уже приходилось.
Это меня остановило. Я в шоке посмотрел на Филиппа, на Стива, на остальных. Я убивал, я нападал, я громил. Но это все было для меня вполне оправданным, вполне законным. А это... это неправильно. И то, что мои друзья, братья, товарищи-террористы на самом деле насиловали женщин, заставило меня посмотреть на них в ином свете. Впервые я понял, что не знаю этих людей. Впервые я оказался с ними не в фазе.
Наверное, Филипп почувствовал мое смятение. Может быть, оно отразилось у меня на лице. Он мягко улыбнулся и потрепал меня по плечу.
– Мы – террористы, – сказал он. – Ты это знаешь. А террористы это делают.
– Но мы же – Террористы Ради Простого Человека. Чем это поможет простому человеку? Чем это продвинет наше дело?
– Пусть эти сучки знают, кто мы, – ответил Стив.
– Это дает нам власть, – ответил Филипп.
– Не нужна нам такая власть!
– Нужна. – Филипп стиснул мое плечо. – Я думаю, пришло время твоей инициации.
Я вырвался.
– Нет!
– Да. – Филипп оглянулся. – Давай вот эту.
Он показал на молодую азиатку, вышедшую из галантерейного магазина с небольшой сумкой. Женщина была великолепна: высокая, как модель, со скульптурными чертами лица, темными миндалевидными глазами и красным напомаженным ртом, длинные черные волосы висели почти до талии. Тонкие блестящие брюки в обтяжку четко обрисовывали контур трусов.
Филипп увидел выражение моего лица.
– Давай, вали ее.
– Но...
– Если не будешь, мы это сделаем.
Остальные с энтузиазмом закивали.
– Средь бела дня!
– Тебя никто не увидит.
Я знал, что он прав. Меня так же не будут замечать за изнасилованием, как за любым другим занятием.
Женщина миновала нас и направлялась к переулку в середине квартала.
– Эту женщину сейчас изнасилуют, – сказал Филипп. – Ты или мы. Решать тебе.
На это я поддался, в своем самодовольстве веря, что быть изнасилованной мной – это лучше, чем Филиппом, Стивом или Джоном. Я же хороший, просто поступаю по-плохому. И будет не так ужасно, если это сделаю я, а не другие.
Джон хихикнул:
– Лезь на нее. И кинь ей палку за меня тоже.
Я сделал глубокий вдох и пошел к женщине. Она не видела меня, пока я не оказался совсем рядом, пока не схватил ее за плечо и поволок в переулок, закрыв рот другой рукой. Она уронила сумку, оттуда высыпались черные кружевные трусы и красная шелковая комбинация.
Ужасное было чувство. Наверное, в неисследованных глубинах моего подсознания агрессивного самца варилась мысль, что ей это может понравиться, что пусть это будет мучительно в смысле чувства, физически это может доставить ей удовольствие. Но она была в слезах, в ужасе и явно в гневе, и, прижимаясь к ней, я уже знал, что ей будет противно и это, и я сам.
Я остановился.
Этого я не мог.
Я ее выпустил, и она упала на асфальт, всхлипывая и судорожно ловя ртом воздух. Я чувствовал себя последним дерьмом, уголовником, которым я и был. Желудок свело судорогой, меня тошнило. Да что со мной такое? Как я вообще мог в это ввязаться? Как я мог оказаться настолько слаб морально, настолько жалок, чтобы не пытаться отстоять свои моральные убеждения?
Я был не тем человеком, кем себя считал.
Перед моим мысленным взором возник образ Джейн, которую какой-то незнакомец затаскивал в переулок и насиловал.
У этой женщины есть муж? Приятель? Дети? Родители есть?
– Ты упустил свой шанс, – сказал Филипп. Он бежал в переулок, расстегивая штаны.
Я бросился к нему, но голова моя кружилась, меня тошнило, и я привалился к стене.
– Не смей!
Он посмотрел мне в глаза:
– Ты знал правила игры.
Он схватился спереди за ее брюки, рванул и оторвал лоскут.
Остальные террористы смеялись. Женщина жалобно хныкала, отчаянно пытаясь не дать стянуть с себя брюки, защищая остатки своего поруганного достоинства, но Филипп встал на колени и грубо раздвинул ей ноги. Я услышал звук рвущейся материи. Она кричала, плакала, по ее покрасневшему лицу лились слезы, и была она маленькой перепуганной девочкой, и никем другим. И в глазах ее был ужас – голый, презренный ужас.
– Отпусти ее! – крикнул я.
– Нет.
– Я следующий! – крикнул Стив.
– Нет, я!
Я вышел из переулка, шатаясь. За спиной я слышал их смех и ее крики.
Я не мог с ними драться. Я ничего не мог сделать.
Я вышел и сел на узкий выступ под окном "Баскин-Роббинса". Стекло витрины холодило спину. Я заметил, что руки у меня трясутся. Я все еще слышал ее крики, хотя они были заглушены шумом города, людей, машин. Открылась дверь, и из нее вышел Билл с большим рожком шоколадного мороженого в руках.
– Сделал? – спросил он.
Я покачал головой. Он нахмурился:
– Нет?
– Не смог, – ответил я, борясь с тошнотой.
– А где все?
– Там.
– А! – Он лизнул мороженое и направился к переулку.
Я закрыл глаза, пытаясь слышать только шум машин. Филипп – зло? Все мы – зло? Я не знал. Всю мою жизнь меня учили, что зло банально. Такая теория возникла из-за нацистов и их институционализированного ужаса, и за всю мою жизнь я до тошноты слышал, что зло не бывает талантливым, зрелищным или величественным – только маленьким, обыденным, ординарным.
Мы были маленькие, обыденные, ординарные.
Были ли мы злом?
Филипп считал, что мы – добро, верил, что мы можем делать все, что захотим, и это будет правильно. Нет морального авторитета, перед которым мы в ответе, нет этической системы, которой мы обязаны придерживаться. Мы над всем. Мы сами решаем, что добро, а что зло.
И я решил, что это не добро.
Почему мы не все с этим согласились? Почему у нас разные убеждения? Почти во всем остальном мы думали и чувствовали заодно. Но в этот момент я был так же чужд моим собратьям Незаметным, как и нормальным людям.
Филипп говорил, что я вор еще цепляюсь за мораль и условности общества, которое оставил позади.
Может, он и был прав.
Через несколько минут они вышли из переулка. Я хотел зайти, посмотреть, что с женщиной, как она, но остался сидеть, прислонившись спиной к витрине "Баскин-Роббинса".
– А кино, наверное, уже кончилось, – сказал Филипп, поправляя ремень. – Давайте вернемся к кинотеатру.
Я кивнул, поднялся, и мы пошли обратно. Я по дороге заглянул в переулок, но ничего не увидел. Наверное, она убежала в другую сторону.
– Ты один из нас, – сказал Филипп. – Ты тоже в этом участвовал.
– Разве я что-нибудь сказал?
– Нет, но подумал. – Он посмотрел на меня. – Мне нужно, чтобы ты был с нами. Я не ответил.
– Ты убиваешь, но не насилуешь?
– Там было другое. Личная вражда.
– Все личное! Мы сражаемся не с отдельными людьми, а с системой. И должны нападать, когда и где можем.
– Я это понимаю не так, – сказал я.
Он остановился.
– Значит, ты против нас.
Я замотал головой:
– Я не против вас!
– Тогда ты с нами. Я не ответил.
– Ты с нами, – повторил он.
Я кивнул. Медленно. Да, наверное. У меня не было выбора.
– Да, – ответил я.
Он улыбнулся и обнял меня за плечи.
– Один за всех и все за одного! Как три мушкетера.
Я заставил себя улыбнуться, хотя улыбка вышла кривая и немощная. Чувство было такое, что я измазался в липкой грязи, и противна была его рука у меня на плечах, но я ничего не сказал.
Я был с ними. Был одним из них.
Что еще у меня было?
Кем еще мог я быть?
И мы пошли в сторону кинотеатра.
Глава 5
Мы жили в собственном мире – подпольном мире, занимающем то же пространство, что и обычный, только отстающем от него на пару тактов. Это напомнило мне эпизод из "Внешних границ", когда время остановилось и все в мире застыли, кроме мужчины и женщины, которые остались этим не затронуты и жили вне времени, между секундами.
Только те люди, с которыми мы сталкивались, не были застывшими во времени.
Они просто нас не замечали.
Странное это чувство – когда тебя не видят люди, с которыми ты соприкасаешься. Я уже привык к тому, что я – Незаметный, но это было другое. Будто я был по-настоящему невидимкой, призраком. До того я ощущал себя частью мира. Меня не замечали, но я существовал. Теперь же... я будто не существовал, или существовал на другом уровне. Будто обычная жизнь – это кино, а я – зритель: могу смотреть, но не участвовать.
И лишь тогда я чувствовал себя живым, когда был с другими террористами. Мы были оправданием существования друг друга. Мы были островком реальности в нереальном мире, и по мере того как во мне росло чувство отчуждения от мира людей, я все больше и больше времени проводил с террористами и все меньше и меньше – один. Приятно было, когда остальные были рядом как доказательство, что я не одинок. Шли дни, недели, мы все чаще ночевали друг у друга, не расставаясь на ночь, а держась вместе круглые сутки.
И не то, чтобы мы, все одиннадцать, сбились в кучку в холодном и враждебном мире. Нам было весело вместе. Были плюсики, небольшие преимущества жизни. Мы заходили в рестораны, заказывали что душа пожелает, сидели сколько хотели, и ни разу нам не пришлось платить. Мы заходили в магазины и брали любые вещи, которые нам были нужны. Мы бесплатно ходили в кино и на концерты.
Но во всем этом было что-то неспокойное; чего-то не хватало – по крайней мере мне. И несмотря на все наши попытки убедить себя в обратном, несмотря на все наши усилия уверить себя, что мы довольны, что мы счастливее кого угодно, я не думаю, что хоть кто-нибудь из нас искренне в это верил.
Конечно, мы никогда не скучали, никогда не томились бездельем. Мы были средними представителями нации, и Америка была создана для нас. Мы любили ходить по магазинам. Мы любили есть в ресторанах. В парках развлечений мы развлекались, приманки для туристов нас манили, популярная музыка была у нас популярна, впечатляющие фильмы впечатляли. Все это было рассчитано на наш уровень.
А когда нам надоедала законопослушная жизнь, мы могли всегда грабить, красть и громить. Мы всегда могли быть террористами. После изнасилования мы на пару недель затаились. О нем не сообщали в газетах или по телевизору – вряд ли о нём вообще знали; но не опасность поимки заставила Филиппа взять тайм-аут.
Он хотел вновь завоевать мое доверие. Глупо, но это было так. Ему было важно мое мнение. Почти все остальные от этого события пришли в восторг. Они листали "Плейбой" и "Пентхауз", "Хастлер" и "Кавалер", выбирая тип женщин, которые будут следующими, но Филипп ясно дал им понять, что больше сексуальных нападений не будет. По крайней мере пока. Тем временем он пытался меня убедить, что изнасилование – вполне законное оружие в нашем арсенале. Он, кажется, сознавал, что мое мнение о нем сильно упало, что у меня нет того уважения к нему, какое было раньше, и он очень старался восстановить себя в моих глазах.
Это не был, конечно, взрыв самолюбия. Такое личное отношение заставляло меня ощущать собственную важность. И должен заметить, что его доводы были убедительны. Я понимал его логику, и даже соглашался с ней – на теоретическом уровне. Но я твердо верил, что нельзя наказывать невиновных одиночек за зло, приносимое той группой, к которой они принадлежат, и, мне кажется, я сумел дать ему понять мою точку зрения. Я заставил его согласиться, что к изнасилованию азиатки политика имела лишь очень малое отношение, и он заявил, что теперь мы будем использовать изнасилования лишь тогда, когда оно будет полностью и конкретно отвечать какой-то нашей цели.
А если надо будет сбросить пар, будем ходить к проституткам или еще что-нибудь вроде этого.
Мы согласились, что это правильно.
* * *
В июле мы совершили наш первый крупный теракт и попали на телевидение.
Мы ночевали у Билла в его комфортабельном доме на три спальни в Фаунтейн-Вэлли, и утром проснулись от шума бензопилы. Шум был оглушительно громким и пугающе близким. Я выскочил из спального мешка и открыл дверь спальни.
В коридоре стоял Филипп, держа пахнущую горелым маслом бензопилу, и размахивал ею, как Человек С Кожаным Лицом. Увидев меня, он широко улыбнулся.
Из спальни вслед за мной выскочил Джеймс с перепуганными глазами. Остальные повыскакивали из гостиной и других спален.
Филипп опустил пилу и выключил ее. Улыбка его стала еще шире.
– Одеваться, ребятишки! Мы едем в город.
У его ног лежали молотки и отвертки, монтировка, топор и бейсбольная бита. У меня в ушах еще стоял визг пилы.
– Чего? – спросил я.
– Одевайтесь – и на выход, – повторил он. – У меня есть план.
Мы поехали в Лос-Анджелес тремя машинами, Филипп на своем "додже" вел колонну. Дело было в воскресенье, на дороге было свободно. Ночью было ветрено, и сейчас одновременно были видны и горы Сан-Габриэль, и Голливудские холмы. Горизонт Лос-Анджелеса выглядел, как в кино или в телевизоре на фоне бледно-голубого неба, и только легкая дымка скрывала детали домов.
Следуя за машиной Филиппа, мы съехали с фривея на Вермонт-Авеню, проехали через исписанные ребячьими бандами кварталы, мимо дышащих на ладан бакалейных лавок и обветшалых гостиниц сомнительной репутации. Потом мы свернули на Сансет и через Голливуд проехали в Беверли-Хиллз. Бензопила с инструментами лежали у меня в багажнике, и на каждой выбоине они грохали, на каждом повороте перекатывались. Бастер сидел рядом со мной на пассажирском сиденье, держа на коленях фотоаппарат "никои". Филипп велел ему принести фотокамеру.
– Как ты думаешь, что он задумал? – спросил Бастер.
Я пожал плечами:
– Кто может знать?
– А здорово, правда? Тебе нравится? – Старик хохотнул. – Сказал бы мне кто, что я в моем возрасте буду разъезжать с... с бандой, устраивая драки и поднимая шум, я бы ответил, что... что человеку надо прочистить у себя на чердаке.
Я засмеялся.
– Я такой сейчас молодой! Ты понимаешь? Правду сказать, я ощущал то же самое. Я был молод – по крайней мере, если сравнивать с Бастером, но быть террористом – это дело другое. Это возбуждало, радовало, наполняло восторгом. Хорошо мне было в это утро, просто танцевать хотелось, и я знал, что у других так же.
– Ага, – сказал я и кивнул. – Понимаю. Мы проехали коричневый плакат ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В БЕВЕРЛИ-ХИЛЛЗ, миновали несколько магазинов импортных автомобилей. Филипп замигал сигналом правого поворота и высунул руку из окна, показывая через крышу на указатель на углу: РОДЕО-ДРАЙВ.
На эту улицу он повернул и припарковался. Я встал за ним и вышел. Конечно, о Родео-Драйв я слыхал, но никогда не был, и это было не совсем то, что я думал. Магазины выглядели обыкновенно, буднично, похожие на магазины в деловой части любого большого города, без того блеска и роскоши, которые ожидаешь от самого эксклюзивного торгового района в мире. Все это вместе било чуть более убого, чем внушала репутация этого места, и, несмотря на имена на вывесках -
Гуччи, Картье, Армани, – я все равно был слегка разочарован.
Филипп подошел к моей машине в сопровождении Дона, Билла и Стива.
– Открывай багажник, – сказал он. – Будем доставать барахло.
– А какой у нас план? – спросил я, открывая багажник.
– Ограбим магазин "Фредерикс".
– "Фредерикс"? – нахмурился я. – Зачем? С какой целью? И куда денем краденое белье?
– Зачем? Для смеха. С какой целью? Показать им, что мы можем. Белье? Оставим себе, что захотим, а остальное выбросим. Подарим. Оставим на улице, отдадим на благотворительность.
– Как Робин Гуд! – встрял Стив.
– Ага, как Робин Гуд. Отберем у известных и отдадим Незаметным. – Филипп вытащил из багажника бензопилу. – "Фредерикс" известен по всей стране, а поскольку он торгует сексуальным бельем, достаточно известен, чтобы попасть в новости. Это будет замечено.
Тут как раз подошли остальные террористы.
– Чего? – спросил Джон. – Грабим "Фредерикса"?
– Ага, – сказал я, беря бейсбольную биту.
– Давайте почистим всю эту гребаную улицу! – предложил Джуниор, и в глазах у него появился блеск, которого я раньше не видел и который мне не слишком понравился.
Филипп отрицательно мотнул головой.
– Копы появятся к тому времени. Мы берем один магазин, делаем, что успеваем, а потом уносим ноги.
Я посмотрел вдоль Родео-Драйв. Уже было больше десяти утра, но все магазины были еще закрыты. Было непонятно, то ли они открываются после полудня, то ли вообще в воскресенье не работают. По тротуару дали две пары и одинокий прохожий. Иногда проезжали машины.
– Поехали, – сказал Филипп. – А то уже поздно. Давайте к делу.
Он шагнул в сторону, и остальные стали брать инструменты из багажника.