В доме было тепло, очень чисто, пахло травами из связок по стенам. Юра имел глупость назвать связки вениками и тут же выслушал лекцию про то, какие "веники" полезны и от чего используются.
– Федор Тимофеевич, а вот приезжают к вам сюда зимой?
– Ну кто же может приезжать? Сын в службе, дочь замужем, внуки учатся…
– Я имею в виду, на дачи люди приезжают?
– По субботам-воскресеньям, иногда.
– А вот четвертого числа, не припомните?
– А могу я спросить, зачем вам весь этот спрос? Или военная тайна?
– Вообще-то тайна… Но вы же знаете, убийство случилось четвертого.
– Теперь понятно, кого ищите… А то заладили, что "дачу"! А у самих и вид не дачный…
– Так не видели в тот день никого?
– Почему не видел? Видел. Два человека приезжали. Они вышли из серой машины и потом сели в серую машину. Машина стояла вон там.
– Простите, Федор Тимофеевич… Было это неделю назад… Вы точно помните?
– Обижаете, молодые люди. В армейской разведке учат на совесть. И учат замечать детали. Знаете, как меня учили? Разжимается кулак, и на ладони лежит несколько предметов: пуговицы, коробки спичек, обрывки бумаги. Предметы надо описать. А потом, часа через три, тебя вдруг спрашивают: а какого цвета была пуговица, которая лежала ближе всех к большому пальцу? Отвечаешь… Спрашивают: а она по цвету была больше похожа на эту или на эту? Вот так. Что-что, а наблюдательность нам все же развивали. Так что я вам точно докладываю: останавливалась машина! В это время ходит мало машин, я уж, наверное, запомнил! – почему-то рассердился вдруг старик.
– Так, может, вы и номер помните? – пошутил Юра.
– Записывайте номер. А 30 85. Серый "москвич".
Почти минуту парни сидели неподвижно, частью переваривали услышанное, частью просто обалдели.
– Что, не верите?!
– Федор Тимофеевич, ну как вы…
– Как, как… Армейская разведка, вам это ясно?! Вот, смотрите…
И старец мгновенно извлек из ящика старомодного, 50-х годов, комода огромный армейский бинокль.
– А ну, наводи! Во-он туда, на ту сосну! Навел? Докладывай, какие зарубки видишь!
– Пять зарубок вижу… Вон шестая, буквой "вэ" латинской…
– Номер машины сможешь прочитать?
– Простите, Федор Тимофеевич, номер прочитать смогу.
– Ну то-то… Да вы пейте чай, ребята, пейте! Службу свою вы, думаю, пока справили.
– Ф-фу-у… Вот не ожидали, честное слово… Федор Тимофеевич, а что делали эти двое? Куда пошли?
– В шестнадцать пятнадцать прошли во-он туда… Откуда вы сами пришли, к тем садоводствам. В шестнадцать тридцать пять прошла электричка. В семнадцать двое вернулись. В машине сидел третий, никуда не уходил. Сели они и сразу укатили.
– Узнать вы их можете, этих трех?
– Двоих точно могу. Который в машине сидел, не знаю, врать не хочу.
И с этого момента Володя и Юра исчезают со страниц нашей правдивой повести. Исчезают потому, что дальше начинают действовать совсем другие люди, идет игра совсем других масштабов. Вот Федор Тимофеевич еще понадобится нам, ох как понадобится…
Во-первых, серый "москвич" с номером… Легко узнать, что такой "москвич" есть и что он принадлежит одной почтенной организации… Настолько почтенной, что узнать, кто пользовался этим "москвичом", реально может только член той же почтенной организации, и то далеко не любой.
Во-вторых, люди, которых можно и опознать. Но опознать можно только по фотографиям, а достать фотографии может тоже только член этой весьма почтенной и по заслугам "уважаемой" организации.
Переходя по цепочке, вся информация достигла ушей Фрола, и тот вскоре уже беседовал с одним человеком, как раз имеющим в этой организации доступ ко многому.
Илларион Мутовкин был трусом, но фотографию достал. После чего Онанищенко рассказал посланцам Фрола про то, как надо выращивать ранние помидоры, и опознал людей на фото.
А Илларион Мутовкин, приседая и икая от страха, узнал, кто планировал операцию по устранению, такого-то числа, с использованием такой-то машины. И хоть немалая фигура Илларион Мутовкин… был. Был, пока не пришел к власти Нанду и не послал его, по здоровой генеральской привычке, то ли чистить сортиры, то ли мести улицы, а может быть, и просто на х… Но хоть и был Илларион фигурой крупной, но и он исчезает из нашего повествования.
И даже капитан почтенной организации пидорасиков появляется на страницах нашей повести исключительно для того, чтобы однажды на трассе его машину зажали между двумя другими, самого капитана скрутили и повели погулять в лес, и там он, приседая, ляская зубами и пуская под себя струйку, назвал несколько фамилий. Капитану посоветовали не делиться впечатлениями об этом случае; он последовал совету и потому прожил по понятиям людей его круга довольно долго, может быть, даже еще несколько лет.
На этом, собственно, и завершилась тихая, непыльная работа вокруг Женьки, дачи Лоха, серого "москвича" и прочих сущностей этого рода. Потому что всем, кому надо знать, знали, что полковник почтенной организации Миловзоров – человек Асанова. И что деться Миловзорову некуда, потому что он и в доле по прииску, и подельник по копям драгоценных камней в Саянах и на Алатырском хребте.
Веревочка начала виться ранним вечером в дачном массиве и свилась в петлю для заместителя губернатора Сергея Асанова.
Глава 11
О пользе деревянных избушек
28-29 мая 1998 года
Там, где шел Михалыч с людьми, снег начал падать почти ночью. Но стало страшно уже ранним вечером. Низкие тучи почти что касались верхушек лиственниц, и лиственницы шелестели и гудели. Слабо шелестели, однообразно, потому что не было на них еще ни хвоинки, но уж как получалось… Люди шли словно в узком промежутке между одинаково мощными, одинаково тяжелыми слоями тверди. Совершенно исчезли не только зайцы, но и вездесущие, буквально кишащие лемминги. Очень чувствовалось, что неизбежно ненастье, – вопрос только, как скоро нагрянет.
Недалеко от устья Исвиркета сделали привал. Погода действовала на людей, не раздавалось шуток, смеха. Разговоры все велись степенные и, пожалуй, даже напряженные.
После привала стало еще темнее, глуше. В воздухе висела какая-то неясная тревога, какое-то ожидание… знать бы, ожидание чего. А живность вся окончательно куда-то попряталась: не было ни птиц, ни зверей.
Срывались отдельные снежинки, таяли в воздухе или только коснувшись земли, и не хотелось ночевать под открытым небом. Миша Теплов предлагал всерьез дойти за день до зимовья. Сергей Будкин был не против и даже высчитывал, когда можно туда прийти, если "вчистить как следует". Паша был не против, да как все… Все ли смогут так идти, намекал Паша, поглядывая в сторону Михалыча.
– Э-ге-гей! Э-ззй!
– Ну кто там сзади орет?!
– Михалыч, не сердитесь, эвенки это… И вообще – не сердитесь.
– Как не сердиться, Игорь? Непогодь, понесло нас… А тут еще и эти на нашу голову.
– А может, как раз и помогут?
– И такое тоже может быть…
Два всадника на оленях догоняли идущих. Взрослый парень и мальчик лет двенадцати, еще один олень на поводке. На головах оленей, на шапках, на оленьих дошках таял снег.
– Что, снег уже идет?!
– Здравствуй, насяльник.
– Здравствуйте, здравствуйте! Ловко вы нас догнали! Вы наш лагерь видели?
– Видел видели… Плохо, насяльник, шибко плохо.
– Что "плохо"? Я вот думаю, погода плохая, снег может быть. Это плохо. Правда, Сергей?
– Э, насяльник, ты меня забыл совсем. Меня Николаем зовут, а это Афоня… Афанасий. Что плохо – снег совсем сильный ходи. Такой снег скоро здесь тоже будя. Мы думай, лючи здесь такой снег жить не могут. Тебе, насяльник, надо дальши ходи, где зимовье…
– А если в лагерь вернуться? Вы позволите рюкзаки загрузить на оленей? Тогда мы быстро дойдем…
– Не, насяльник, быстро не дойдем. Целый день надо ходи, а ты и так день ходи, отдыхай надо. А снег уже идет, там ты без лыжев не ходи. В такой снег лючи должен на месте сиди, не ходи.
– А потом, – перебил вдруг подросток, – Николай пока не говори, я говори – тебя предупредить надо. У тебя в лагере – совсем плохой люди есть. Они у Чижика раньше бывали. Теперь непонятно кто…
– А что они в лагере делают?
– Не знаем что. Там парень был, его связали, однако.
– Потом что?
– Потом спирт пить стали, шуметь стали. Мы поехал… Тут пока снега нету, сюда поехал. Там (взмах руки на юг) давно много снега лежи… Нам туда ходи пока не надо.
Все давно уже побросали рюкзаки, сгрудились вокруг Михалыча и эвенков. Снежинки таяли на красных лицах.
– Ну, что будем делать, мужики?
– Прорываться к зимовью надо, вот что…
– Да, лучше бы туда. А дойдем ли?
– Ходу туда… Ну, скажем, шесть часов. Дойдем!
– Мы уже на ногах восемь часов. И если прямо туда – это же пятьдесят шесть километров…
– По прямой?
– Нет, всего пути. Но все-таки…
– Не дойдем – погибнем, Михалыч. Выход один – идти надо.
– Перекур сделаем, Игорь?
– Не, Михалыч… Мы и так рискуем.
Будкин дико озирал стоявших, словно бы незнакомых.
– Мужики, а с Мишкой как же?! Бросим?!
– Нет, Сережа, не бросим. Но сейчас, перед большим снегом, ничего мы не сделаем, пойми. И сами пропадем, и Михаилу не поможем.
– А когда?!
– Я так понимаю, когда кончится непогода. Ну что, мужики, как решать будем?
– Надо идти… – решил Теплов.
– Надо идти к зимовью… Назад пойдем – только хуже.
– Восемь часов хода – а там уже снег. Вон, эвенки все в снегу.
– Значит, общее решение? И привала не делаем?
– Жить важнее, Михалыч…
– Тогда вперед!
Эвенки взяли на оленей рюкзаки, стало все же легче, прибавился темп. А снег все не падал и не падал. Срывались все те же отдельные снежинки, словно людей пугали – вот как еще может быть. Но только за устьем Исвиркета воздух вдруг как будто потемнел, с каким-то неожиданным шуршанием. Шуршание шло словно бы ниоткуда, одновременно со всех сторон… а так оно и было, потому что это сталкивались друг с другом, падали на землю снежинки и уже целые хлопья.
Алеша Теплов подставил ладошку, лизнул холодную белую пирамидку, зачем-то сказал:
– Пошел снег…
Очень скоро смертельно уставшие люди шли среди крутящихся в воздухе, мягко шелестящих хлопьев. Облепленные хлопьями снега, все стали похожи на снеговиков. Становилось все труднее идти, потому что и снега становилось все выше, и люди все сильнее уставали. Михалычу приходилось хуже всех, вот тут-то сказывались годы. Он все чаще останавливался отдохнуть и сразу же пропадал в крутящихся снежных пространствах. Женя останавливался, поджидал отца и тоже начал отставать. Отряд растянулся, задние не видели передних. Следы были, конечно, видны, но при таком снеге держаться они долго не могли. Пространство сузилось, исчезли горы по краям долины Исвиркета. Даже шум реки доносился глуше, временами надо было изрядно напрягаться, чтобы услышать гул реки сквозь неостановимый мягкий шорох.
Появилась реальная опасность не найти зимовья – так как стояло оно в стороне, очень может быть – вне видимости с тропы. И была опасность растерять друг друга по дороге. Только эвенки исчезли куда-то, увезя почти все имущество идущих. Для эвенков везде был "трахт".
Михалыч продышался, подготовился… И побежал в голову колонны, обгоняя по снегу идущих. Обогнал Серегу Будкина, Алешку с Андреем, Андронова.
– Куда вы, шеф?!
– Погодите, ребятки…
Вроде бы все были позади, да вот цепочка следов не кончалась. Мало того, что следы нескольких оленей – тут все ясно. Но еще и человек здесь шел, вот следы – явно свежее, чем оленьи.
– Парни, там кто впереди?
– Как будто Пашка Бродов… Больше не может быть никого.
– Ну ладно… Подождем отстающих?
– Подождем… А что? Михалыч, вы всех хотите вместе согнать? А все равно люди идут с разной скоростью.
– Я, мужики, и имею в виду, что с разной скоростью… Кто замыкает, а?
– Обычно вы и замыкаете…
– Народ, давайте так… Ведь главное – чтобы все дошли, верно? А когда именно дойти – не так важно?
– Михалыч, не надо слов, все понятно. Мы пойдем вперед, сделаем тепло, чай сварим. Но тут потеряться – делать нечего, вы же видите…
– Вижу, парни, а что делать? Я так понимаю, что надо с часок ждать нас, отставших, а потом палить из карабинов и костер жечь у входа в зимовье.
– Костер не получится, завалит его снегом во мгновение. А вот оленей у эвенков взять и пойти встречать – это мы можем. Тогда уж лучше послать самих эвенков, они все в сто раз лучше сделают.
– Давайте так… Значит, Андрей, Алеша, Сережа – давайте в первом эшелоне. Друг друга не теряйте, а мы отстаем.
И еще две геологические эпохи двигались они через снег. Снег был уже до щиколоток, потом нога уходила в него сантиметров на тридцать. Сгущалась тьма, словно должна наступить настоящая ночь, как в тысячах километров южнее. Видимость была метров десять, не больше. Игорю казалось, что они идут уже века, что мир свелся к этому снегу, крохотному серому пространству, необходимости переставлять ноги, выдирая их из снега.
Склон пошел вверх, шум реки вроде приблизился. Река ворчала, как что-то живое, так, что Михалыч невольно положил руку на карабин. И усмехнулся, проследив за Игорем, который сделал то же самое.
– Смотрите, шеф!
За пеленой снега, в грязно-серых потемках, вроде бы заблестел огонек.
– Пап, это волчьи глаза!
– Красные? Один такой огромный глаз? То втрое меньше, то в три раза больше?
– Я смеюсь, папа! Мы дошли…
– Да, с чувством юмора у меня уже плохо. Но ты прав, сынок, мы, кажется, уже дошли…
Михалыч поднес к самому носу руку с часами. Было уже двадцать девятое мая, два часа ночи, а вышли они двадцать восьмого мая, в девять часов утра. За это время был один привал – обеденный, а вообще они прошли почти шестнадцать часов, сделав пятьдесят шесть километров по звериной тропке, а последние двадцать километров – по снегу.
Эвенки пришли к зимовью примерно пять часов назад, их застал Паша Бродов. Но эвенки в зимовье делать ничего не стали и вообще жить в зимовье им совершенно не хотелось. Они достали из вьюков палатку, поставили ее возле зимовья и стали на костре, прямо в этой палатке, варить чай. Парни позвали Бродова пить чай, и он пошел, но с некоторой опаской. Но и Пашка не мог не согласиться, что в поставленной эвенками палатке есть своего рода первобытный уют.
Но, разумеется, сам Бродов начал с того, что растопил печку, – дров пока хватало, перенес в зимовье рюкзаки, стал греть в чугунке воду для еды, в огромном чайнике – для чая.
Через полчаса он вышел за дверь, вгляделся в снег и, не увидев ничего, выпалил в воздух. Ответа не было.
– Почто палишь? – высунулся из палатки Афоня.
– Товарищей жду. Вдруг заблудятся?
– Почто могут заблудиться? Трахт, – убежденно пожал плечами эвенк.
Паша понимал, как дика для эвенков мысль, что кто-то может потеряться, заблудиться, не выйти к людям, не найти нужного места. Но он-то жил в других реалиях и через полчаса выпалил еще раз. И трудно описать радость Павла при звуке ответного выстрела.
Первые десять минут Андрей, Алеша и Сережа не пытались даже снять одежду. Так и сидели в полушубках, только отряхнувшись кое-как. Снег стаивал, у ног тупо сидящих на лавках образовывались лужицы.
– Ребята, чай будете?
– Будем…
Но Алексей так и заснул, пока Павел наливал им чай, а Андрей и Серега были ненамного лучше.
– За остальными когда пойдем?
– Ох, Паша, подожди…
Но через несколько минут они пошли. Остался Сергей, спящий Алешка. Парни боялись отойти уж очень далеко и прошли километра два. Не было в этих пределах Михалыча с Пашей и Игорем. Или шли медленнее, чем думалось, или попросту сбились с пути.
– Через полчаса пойдем надолго…
– Может, оленя возьмем?
– Зачем?
– А если совсем дело плохо?
– Ну давай. А пока давай нальем солярки, сделаем маяк. Серега последит.
– Дело!
Афанасий не хотел просыпаться, а проснувшись, не хотел давать оленя. Он все говорил про тракт, про то, что нужно подождать. В конце концов сам стал собираться, страшно недовольный всем на свете. И тут шарахнул выстрел – совсем недалеко, метрах в двухстах.
Высыпали на улицу, Андрей пальнул ответно, пошли навстречу по своим следам. Только Афоня пробормотал "ну вот…" и пошел спать. Михалыч ухитрялся улыбаться, хотя похоже это было на то, что человека посадили на раскаленную плиту, а он и улыбается – исключительно назло врагам. У Игоря лицо было черное. Не в смысле обмороженное – на легком морозе, без ветра, не обморозился никто. А черное от усталости. Женя тоже едва держался на ногах.
Повторилась сцена с сидящими на лавках, засыпающими, не донеся чай до рта ребятами. Михалыч каркающим голосом велел всем ложиться спать.
– Не советую есть, даже чай, если горячий, нельзя много… Может быть обморок. А завтра будет ломота. Сильная боль во всем теле, вот увидите…
В зимовье было тепло и сухо. Там, за дверью, все шептало, шелестело. Иногда сильно шелестело по крыше: накапливался снег, под собственной тяжестью съезжал. В зимовье было почти темно. Слабый-слабый свет падал из окна, еле-еле – от открытой печки.
– Жень… Привали дверь… – донесся сонный голос Михалыча из недр спального мешка.
Шеф помнил о безопасности, но сил у него уже не было. И сунуть в скобы брус он попросил того, кто еще держался на ногах.
Проспали почти десять часов, не сговариваясь, не планируя. Михалыч оказался прав – у всех страшно ломило все тело, и двадцать девятого мая отряд вставал очень тяжело.
Сергей пытался выйти из зимовья. Что-то не пускало дверь. Парень навалился посильнее… дверь подалась – хорошо, если на десять сантиметров. В щель хлынул свежий, чистый воздух, до этого Сергей не чувствовал, какой спертый воздух в зимовье, там, где спали вповалку целых семь здоровых мужиков. В щель хлынул ясный, чистый свет и всыпалось немного снега. Всю ночь шел снег, засыпая избушку, да и вчера снегу было уже по колено, только что от двери отгребли. Сергей навалился во всю свою немалую силу, щель увеличилась, но ненамного. Снег продолжался всю ночь, и сегодня, чтобы открыть дверь, надо было отгрести ее снаружи, что поделаешь!
– Что, Сережа, очень надо? Может, тебе пока пописать в уголок?
– Зачем в уголок? Вот тебе окошко, оно же бойница, струей можно попасть!
– Серый, тебе по большому? Тогда, конечно, открывай! – резвился народ непосредственно из спальников, причем одни резвились, а другие, закусивши губы, охали.
– Нет, а правда, мы что, так и будем тут сидеть?!
– Может, и не будем… Если навалимся хорошо.
– Народ, а там же снаружи у нас эвенки!
– Точно! Их и позвать!
– Коля! Афанасий!
Сергею на подмогу пришел Бродов, потом и Алеша Теплов. Втроем они рявкнули так, что снег живее пополз с крыши. Но эвенки не поднимались. Из дверной щели была превосходно видна опушенная снегом крыша палатки. Эвенки спали метрах в четырех от двери.
– Может быть, все разом?! А?! Как заорем! Все семеро?!