- Без моего участия. Архив попался на глаза одному любителю макулатуры. Тот сделал на ваше сокровище стойку и, когда я поправлял здоровье в клинике, спер чемодан с бумагами. - Митя со вкусом смаковал подробности душераздирающей истории. - Поверьте, по выходе из больницы, с незалеченной дыркой в голове, я сделал все возможное, чтобы вернуть архив. Но увы. - Митя лицемерно развел руками. - В том, что это правда, могу поклясться на чем хотите, вплоть до Уголовного кодекса Российской Федерации.
- Ну что ж, - сказал Вальдемар Петрович после минуты молчания. - Знаете, я вам верю. Так что надобность в Уголовном кодексе отпадает. - Он резким движением поднялся с кресла. - Не смею больше задерживать.
Митя тоже поднялся, и Вальдемар Петрович проводил его к дверям оранжереи. Там уже стоял лысый мажордом в ожидании указаний от хозяина. Указания не замедлили последовать. Вальдемар Петрович, стоя позади Мити, сделал рукой знак своему цепному псу. Митя на мгновение залюбовался зеркальным видом, уводившим оранжерею вдаль, и с замиранием сердца увидел этот зловещий знак. Вальдемар Петрович сжал руку в кулак и опустил большой палец вниз. Лысый коротко кивнул и открыл перед Митей дверь.
- Да, кстати, Дмитрий Александрович. Чуть не забыл. Привет вам от нашего общего знакомого, Фаддей Фаддеича. Так и сказал, представьте себе, передавай, говорит, привет Мите от меня, а то ведь забыл уж, наверное, старика. Молодежь, она такая - шустрая.
- Отчего же, - сказал Митя, пытаясь совладать с нервной дрожью. - Прекрасно помню. И кстати! Тоже чуть не забыл. Эта ваша вечность с пауками… что-то она мне напомнила… ах, да. - Митя театральным жестом хлопнул себя по лбу. - Тут у нас новоиспеченный Дант объявился. Представьте себе, тоже побывал в преисподней и тоже вернулся обратно. Так вот - именно там он и видел этих ваших пауков.
- Прелесть какая! - отреагировал с милейшей улыбкой Вальдемар Петрович. - Все там будем, что уж там.
Обмен любезностями закончился, и Митя двинулся навстречу своей смерти, имея проводником лысого цербера. На крыльце дома он был сдан с рук на руки, как драгоценная посылка, и оказался во владении того хмурого здоровяка, сидевшего рядом с ним в машине по пути сюда. Здоровяк, крепко держа Митю за локоть, подвел его к машине с намерением усадить в нее. Митя оказал слабую попытку сопротивления:
- Спасибо, я, пожалуй, сам доберусь до города. Не стоит тратить на меня бензин, - и улыбнулся приветливым голливудским оскалом.
- Нам не жалко, - последовал краткий ответ, и Митя был насильно усажен в машину.
Здоровяк разместился рядом. Разумеется, никакая подмога ему не требовалась - в его глазах Митя выглядел хлипким червяком, на пять минут работы, не более того. Ворота раздвинулись, и водитель вывел машину в перелесок. Как только автомобиль вырулил на шоссе и свернул в обратную от города сторону, палач вытащил пистолет с глушителем и ткнул им в Митю:
- Сиди тихо.
Ствол уперся ему в бок чуть повыше кармана куртки, где лежал Камень. Митя вспомнил о нем и мысленно чертыхнулся, соображая, как добраться до Камня. Правая рука была зажата между стволом и спинкой сиденья, и он рискнул попробовать левой. Ничего глупее придумать, конечно, было нельзя. Как только он запустил пальцы в карман, маневр был пресечен:
- На место! Руки по швам! - негромко, но убедительно. Чужая рука бесцеремонно заползла в его карман.
- Это талисман, - забормотал Митя, покрывшись холодным потом. - Пожалуйста, отдайте.
Что происходило дальше, он запомнил очень смутно. В памяти остались только отрывки, похожие на стоп-кадры и фрагменты замедленной киносъемки. Сначала раздался внезапный вопль. Потом что-то ярко сверкнуло, и Камень выпал из руки громилы. Митя увидел его растопыренную пятерню - на ладони чуть ли не дымился выжженный отпечаток треугольной формы.
- А-а-а, с-сука!
Водитель обернулся на вопль и, позабыв о дороге, с ужасом смотрел на своего подельника. Машину тряхнуло, дорога ушла куда-то вбок и вверх, и на пути вырос корявый древесный ствол необъятной толщины. Митя ощутил резкую встряску, звон и грохот в ушах и затемнение в глазах.
Когда просветлело, в метре от себя он узрел дерево и смятый в лепешку капот. Лобового стекла не было, на руле лежал окровавленный водитель, обсыпанный, словно конфетти, осколками. Громила сидел неподвижно, с вытаращенными глазами. Опомнившись первым, Митя вырвал у него пистолет, нашарил на полу Камень и попытался вылезти из машины. Но дверцу заклинило, а его усилия привели в чувство бандита. Он зашевелился и хрипло закричал:
- Андрон! Ты где? Не молчи, твою мать!
Дверца наконец поддалась, и Митя вылез наружу.
- Стой, сука! - раздалось сзади, и вслед за ним из машины выполз безоружный палач.
Движения его были неуверенными, он растерянно оглядывался по сторонам, и Митя понял, что он не видит его.
- Андро-он! - исступленно звал громила водителя и, нащупав переднюю дверцу машины, стал рвать ее на себя.
Он не видел ни Митю, ни бесчувственного водителя, ни машины. Он был слеп. Камень выжег ему глаза так же, как спалил кожу на руке. Отбросив в сторону пистолет, Митя вскарабкался по откосу на дорогу и, не оглядываясь, направился в сторону города…
Он знал, что теперь стал их личным врагом. Из разряда пассивной ненужности - как лишний свидетель - в одночасье переместился на уровень выше, попав в категорию ненужности активной - как объект мести, - легко устраняемой при горячем желании. А после нечаянного катаклизма, в котором пострадали двое из них, это желание станет очень горячим. Они будут п и сать кипятком, пока не доберутся до него.
На следующий день недалеко от дома на одной из узких улочек, почти лишенной тротуаров, он услышал позади набиравший силу рев мотора. Он инстинктивно обернулся на звук, когда уже поздно было что-либо делать. В полутора метрах от себя он увидел затемненное лобовое стекло. Машина мчалась прямо на него, и Митя не успевал ни отскочить на дорогу, ни вжаться в стену. Но в ту же секунду что-то случилось. Оглушительно взвизгнули тормоза, машину повело в сторону. Она проехала поперек дороги еще полтора десятка метров и на большой скорости сочеталась незаконным браком со стеной противоположного дома. Через несколько мгновений желто-пламенный взрыв довершил дело.
Митя поспешил унести ноги. Если найдутся очевидцы этого происшествия, в милицейских протоколах дело будет оформлено так, будто водитель не справился с управлением. В сущности, так оно и было. Но только Митя знал причину этого. Знал, что до той поворотной доли секунды водитель прекрасно контролировал ситуацию. Они исправно приводили свой приговор в исполнение. А Митя получал редкую возможность быть сторонним наблюдателем на собственной смертной казни и любоваться всеми подробностями. Это становилось забавным.
11
Матвей выстукивал соло на пишущей машинке так, будто всю жизнь только этим и занимался. Он даже пить бросил, потерял интерес ко всему окружающему и с головой ушел в свои философические штудии "начал загробного мира". Митя иногда захаживал к нему, но Матвей стал неразговорчив и почти не обращал на него внимания.
Однажды Митя не утерпел и сунул нос в стопку отпечатанных листов, пока Матвей на кухне гремел чайником. Полистав, где-то на третьей странице прочитал: "Страх - человечья страсть, а на страсти делаются ставки. Страх положен в основу индустрии, страх движет капиталами. Доказанная геенна угрожает уподобиться наукам. Наука - грех гордыни жалкого разума. Она объясняет тайну и обращает ее в достояние индустрии. Адология, сиречь наука об аде, буде таковая образуется, станет источником капиталов от: путеводителей по геенне, пособий по выживанию в адских условиях, просветительских книг исподней тематики, продажи билетов в оба конца, организации экскурсий, сдачи оговоренных мест будущего жительства в вечное пользование покупателя (зал, ряд, место) с возможными семейными скидками…"
Митя положил стопку на место, покачал головой и по-тихому ушел к себе.
Вечером того же дня взлетела на воздух его постель, начиненная взрывчаткой.
Подыскивая в книжном шкафу чтиво на сон грядущий, Митя швырнул выбранный томик на кушетку. А ведь дедушка предупреждал неоднократно, что запанибратские отношения с книгами до добра не доводят.
Постель с грохотом окуталась клубом огня и дыма.
Взрыв был несильным, но впечатляющим. Осмыслив ситуацию, Митя кинулся к комоду, рывком выдернул оттуда одеяло и набросил на пылающую постель. Затем еще одно. Когда одеяла закончились, принялся сбивать прорывающийся огонь старым тряпьем. Заключительным аккордом стала большая кастрюля с водой.
Переведя дух, Митя отошел в сторону, чтобы полюбоваться плачевным зрелищем, которое являла теперь постель.
Интересно, грустно думал он, сколько времени и неудачных попыток им понадобится, чтобы прийти к правильным выводам?
Потом, плюнув в сердцах, оделся и пошел на улицу. Его выживали из собственного дома.
Он был полон наимрачнейших дум и самых туманных предчувствий. А главное - не знал, что делать. Шагал наугад, не разбирая дороги и не узнавая ночных улиц. Этот город вдруг стал совсем чужим и незнакомым.
Забыв о доме, Митя бродил по улицам уже больше часа и, как древний степняк-кочевник, искал ночлега под открытым небом, расшитым бисером холодных звезд. Вдали показались костры, вокруг них сидели и стояли люди. На головах у многих из них были шлемы, красновато поблескивающие в переменчивом свете пламени. Диким степным духом веяло от этого фантастического зрелища. Не хватало только тихого ржанья стреноженных в поле коней и звуков заунывных и тягучих степных песен. Завороженный этой картиной Митя приближался к кострам со смутным волнением в душе.
Он подходил к недоброй памяти Металлургическому комбинату, все еще бастующему и ждущему милостей от природы. Митя слышал, что голодовку рабочие прервали, чтобы набраться сил для дальнейшей борьбы за свое будущее, но территорию комбината сторожили денно и нощно, не соглашаясь ни на какие половинчатые уступки. Им нужно было все и сразу. Но поскольку все сразу можно получить только революцией, было непонятно, почему пролетариат продолжает держаться пассивной стратегии.
Памятуя, чем кончилась прошлая его встреча с рабочим классом, с очень шаткой надеждой на то, что ему дадут погреться у огня, Митя приближался к мятежным кострам.
- Стой! - услышал он оклик из темноты. - Кто такой?
Из тени вышли два человека и перегородили ему дорогу.
- Прохожий, - ответил Митя миролюбиво. - Хотел попроситься к огню, а то ночь холодная.
- Прохо-ожий! - присвистнул один из них, помоложе. - Знаем мы таких прохожих. Вынюхиваешь, сука?
Он подошел к Мите вплотную и с вызовом стал смотреть ему в глаза, ожидая провоцирующего сопротивления. Но Митя был невозмутим и не собирался напрашиваться на мордобитие.
- Я просто гуляю, - объяснял он. - Увидел костры, захотел погреться.
- Нечего тут посторонним шататься, - хмуро сказал второй патрульный, степенный мужик лет пятидесяти. - Иди отсюда, парень.
- Не-ет, Михалыч, - запротестовал молодой. - Пусть с ним сначала разберутся.
Он выхватил из кармана нож, щелкнул лезвием и ткнул им в Митю.
- А ну иди вперед. Там решим, кто ты такой. И без глупостей, а то продырявлю. Я человек горячий, меня раздражать нельзя. Понял?
- Еще бы не понять, - ответил Митя, шагая под конвоем к площади перед зданием комбината.
В последнее время он как-то отвык от нормальных человеколюбивых аргументов и направленное на себя оружие приучался воспринимать как универсальное доказательство всего, что нуждается в доказательствах.
Его отвели к ближайшему костру, вокруг которого сидело человек пять. Произошел обмен информацией, потом его тщательно обыскали.
- Э, мужики! А я его знаю. - К Мите подошел один из рабочих, совершенно ему незнакомый.
Внимательно оглядев Митю, он сказал:
- Это ж тебя тогда Мишаня каской по башке двинул.
- Было дело, - согласился Митя, невольно потянув руку к затылку.
- Ну! Здорово ты тогда хряснулся. Мы уж думали, помер невзначай. И чего тебя опять сюда понесло? - Не дождавшись ответа, рабочий повернулся к товарищам: - Свой это. А ты, Кирюха, - он обратился к Митиному конвоиру, - чем на людей кидаться, мозгами лучше шевели.
- Да ладно, чего там, - примирительно заговорил Кирюха, - у него ж на морде не написано. Пошли, Михалыч. А ты, брат, не обижайся, - сказал он Мите. - Нынче жисть такая. Не ты, так тебя.
Митю усадили, хлопнули по плечам и вручили сто грамм, как будто тот памятный удар каской был полноценной инициацией. Благодаря ей эти недоверчивые пролетарии признали его "своим". Удивительное свойство русского человека - сдруживаться через мордобитие.
Беседа за костром, прерванная разбирательством, потекла дальше. О чем может вести разговор русский человек в состоянии бунта? Разумеется, о политике.
- Пора, мужики, подымать Россию на дыбы. А то после царя Петра скукожилась она чего-то совсем.
- На дыбе-то она и так уж висит. Куда еще подымать? Чтоб совсем с…лась, родная?
- Сталина бы сюда! Он бы им устроил антикризисную программу.
- Ага, Сталина сюда, а тебя туда. На лесоповале свою программу отрабатывать будешь, умник хренов. Ты думаешь что - при Сталине меньше сволочи наверху сидело?
- Жиды точно сидели…
- Дерьмократов надо убирать. Они нас под Америку кладут, как шлюху базарную.
- Вот я и говорю - подымать надо Россию.
- Против армии все равно не попрешь.
- У меня сын в армии! Он чего - в родного отца шмалять будет?
- Прикажут - будет за милую душу. И еще орден за это получит.
- Да я тебя… да за такие слова…
- А ну, тихо! Да сядь ты, Колян, не мельтеши. Рубаху на груди тут все рвать красиво умеют. Слушайте лучше.
- Чего? Чего слушать?
- Цыц! - Говоривший поднял указательный палец вверх, напряженно вслушиваясь. - Гул какой-то.
С полминуты все оставались неподвижны.
- Сюда идет.
- Что за хрен?
- На трактор похоже. Только он там не один.
Гул приближался, возрастая и превращаясь в мерное, однотонное лязганье. Рабочие на площади проявляли беспокойство, у костров никто уже не сидел - люди тревожно переговаривались, переходя от группы к группе, и настороженно вглядывались вдаль, откуда шло будоражащее нервы громыхание. Наконец прозвучал придушенный вопль:
- Ё! Танки!
По толпе рабочих пробежало взволнованное:
- Танки! Танки идут!.. Ну все, спасайся кто может…
На проспекте перед площадью показались головные танки колонны. Их широкие гусеницы негромко шелестели по асфальт. Вскоре всем стало ясно, что танки посланы не на расстрел бастующего пролетариата. Они шли мимо, и им не было дела до испуганной толпы рабочих. Над башенками машин возвышались головы танкистов в шлемах - их лица были невозмутимы и торжественны. А на броне корпусов виднелись красные пятиконечные звезды, обведенные ярко светящейся каймой.
- Звезды, мужики! Это ж наши! - возликовал кто-то в толпе.
- Наши! Наши! - эхом прокатились по воздуху удивленно-радостные возгласы.
- На Москву?!
- Ура защитникам родины!!!
Площадь огласилась нестройным "Урра!", вырвавшимся из нескольких десятков глоток.
И никто из толпы не замечал или не хотел замечать того, что видел Митя. По проспекту шла колонна советских танков Т-34 - лучших танков Великой Отечественной, давным-давно снятых с вооружения. Митя не стал оглядываться по сторонам в поисках мальчишки в черной одежде. Он был тут, и Митя знал это.
Ночь он провел, глядя в огонь костра и временами задремывая. Торжественное шествие танков наделало много шума среди рабочих, и до утра они возбужденно обсуждали это событие.
Проснувшись часов в восемь в одной из палаток, совершенно не помня, как в ней оказался, Митя ушел с мятежной территории.
В городе уже начинались мирные волнения. От этого дня всеобщей российской стачки ожидали многого и готовились к нему задолго. Чем все это закончится, трудно было даже представить. Но скорей всего, размышлял Митя, ничем не закончится. Мирно будут драть глотки, может быть, для разнообразия подерутся немного с милицией. А завершится забава традиционным русским утренним похмельем на чужом пиру жизни.
На подступах к дому Мите встретилась первая колонна демонстрантов. Пестрой лентой они шли по центру широкой и пустой улицы. Над головами колыхались плакаты, транспаранты с лозунгами, флаги, портреты. Колонна шла молча, только слышны были глухие шаги. Митя двигался по тротуару, разглядывая демонстрантов и их хмуро-весомые выражения лиц, пока чуть не упал, споткнувшись обо что-то.
На асфальте, прислонясь к стене здания, сидел без движения человек. Казалось, он спал, но на стене у головы расплылось красное пятно. Митя осторожно пощупал шейный пульс. Человек был мертв и уже много времени, потому что кровь на затылке успела запечься. Митя обернулся в сторону улицы, заполненной шествием демонстрантов. Они ничего не видели. Конечно, ведь они не глядели по сторонам. Они смотрят только вперед. Но у них нет будущего. Этот мир скоро умрет. Уже умирает. И он слишком стар, чтобы замечать свою смерть.
Митя оставил труп в прежнем одиночестве и направился к дому, к подъезду, где никто не жил. Он знал: его ждут.
И плевать, что там не будет телевизоров, стоматологов, шампуня от перхоти и прав потребителя. Плевать.
Зато будет настоящая мужская работа.
Вместо мерзейших паукообразных и иных насекомых - молодость мира.
И иные чудеса.
12
…запомнилось только, как в ушах свистел настоящий вихрь, а перед глазами будто кружилась серебряная новогодняя канитель.
Он поднялся из травы и подошел к обрыву. Внизу был лес, бесконечный и, наверное, непроходимый. Города больше не существовало.
Митя внезапно озяб. Он оглянулся вокруг и увидел неподалеку спящую в траве девушку. Подошел к ней и сел рядом. Это была Анна.
Она проснулась и посмотрела на него. Потянулась, сказала:
- Мне приснился сон… - Ее глаза расширились. Она резко села. Повертела головой по сторонам.
- Да, - подтвердил Митя. - Мы одни в целом мире.
- Просто замечательно. - Она снова упала на траву, глядя в небо. - Всегда мечтала оказаться на необитаемом острове.
Потом посмотрела на него испытующе.
- Ты же не думаешь, что все это правда?
Митя ощутил тревогу и задумался. В ушах шумел дремучий ветер первозданного мира.
- Не знаю.
И вдруг его осенило.
- Здесь что-то не так. Кто-то, наверное, ошибся. Это должна быть новая земля. Так мне сказали. Но мне почему-то кажется, что вместе с нами в этот новый мир проникла старость. Ветхость прежнего мира. Мы принесли ее в себе. Контрабандой. Как в сказке Льюиса. В только что сотворенный мир проникло зло…
Совершенно неожиданно он почувствовал, что кто-то стоит позади. Анна, повернув голову, смотрела мимо него пристально и спокойно, но с каждым мигом в ее глазах все ярче разгорался отблеск чьего-то присутствия.
Митя медлил обернуться. Ему было страшно встретиться глазами с тем, кто стоял там. Он ощущал себя Адамом, которого ищет Бог, чтобы спросить, зачем он прячется.
И тут Митя понял окончательно.
Никакой ошибки.
Для мира не изменилось ничего. Для него - изменилось все. И только это было правдой.
"Господи", - подумал он, оборачиваясь.
1999, 2006 г.