Так вот, я стоял там среди безмолвных плит и монументов, а осенняя луна светила мне. Кузнечиков в конце октября уже не слышно, но до меня доносились шум движения, гудки, шум самолетов в небе, далекая музыка - город продолжал жить своей жизнью, и это ободряло меня немного. Туман с озера Мичиган - обычное дело осенними ночами, но сегодня он выдался особенно густой, и щупальца его змеились по земле между камней. В воздухе ощущалось безмолвное, набухшее разрядами напряжение - впрочем, для осеннего вечера и это в порядке вещей. До Хэллоуина оставались считанные дни - время, когда границы между материальным Чикаго и потусторонним миром, Небывальщиной, слабее всего. Я ощущал движение беспокойных теней, по большей части слишком слабых, чтобы явиться глазам смертных; они шныряли в сгустках тумана, пробовали на вкус напитанный энергией воздух.
Мыш сидел рядом со мной, навострив уши, шаря взглядом по сторонам - достаточно выразительно, чтобы убедить меня в том, что он в буквальном смысле слова видит такое, чего не дано моим глазам. Впрочем, что бы он там ни видел, это его не слишком беспокоило. Он сидел молча, подставив лобастую башку моей одетой в перчатку руке.
Я надел свою старую кожаную ветровку, черные тренировочные штаны, свитер и пару армейских башмаков. В правой руке я держал посох - массивный дубовый дрын, сплошь покрытый вырезанными вручную рунами и знаками. Материнский амулет, серебряная пентаграмма, висел на цепочке на шее. Сожженная левая рука практически не чувствовала серебряного браслета-оберега на левом запястье, но он тоже находился на месте. В кармане ветровки лежала связка чеснока, приятно похлопывавшая по бедру при ходьбе. Странный набор предметов, невинных на взгляд стороннего наблюдателя, но вместе они составляли вполне эффективный арсенал, с каким я не раз выходил из всякого рода неприятностей.
Мавра поклялась своей честью, но у меня и без нее хватало врагов, которые с удовольствием разделались бы со мной, и я не собирался облегчать им эту задачу. Однако же даже простое ожидание в темноте над могилой начинало действовать мне на нервы.
- Ну же, - буркнул я себе под нос через несколько минут. - Где она, черт подери, застряла?
Мыш вдруг зарычал - так тихо, что я не столько услышал, сколько почувствовал это напряжение своей изувеченной рукой.
Я крепче сжал посох, оглядываясь по сторонам. Мыш тоже оглядывался до тех пор, пока его темные глаза не разглядели чего-то, не видимого пока мне. Что бы это ни было, судя по взгляду Мыша, оно приближалось. Последовал негромкий шорох, и Мыш пригнулся, уставив нос в мою зияющую провалом могилу, прижав уши и ощерив зубы.
Я сделал шаг вперед и остановился на краю могилы. Туман струйками стекал в нее с газона. Я пробормотал заклинание, снял с шеи амулет и, намотав цепочку на пальцы левой руки, послал в него заряд воли, от которого тот засветился неярким голубым сиянием. Правой рукой я половчее перехватил посох и заглянул в могилу.
Туман вдруг сгустился и соткался в силуэт полуистлевшего трупа; впрочем, даже так не оставалось сомнений в том, что труп этот женский. Наряд его составляли платье и верхняя юбка средневекового покроя, первое зеленого цвета, вторая - черного. Ткань, однако же, была бумажная - современная имитация, не более.
Рычание Мыша сделалось громче.
Труп сел, открыл белесые глаза и уставил взгляд в меня. Потом поднял руку, в которой оказалась зажата белая лилия, и помахал ею в моем направлении.
- Чародей Дрезден, - произнес труп хрипловатым шепотом. - Цветочек на твою могилу.
- Мавра, - отозвался я. - Ты опоздала.
- Ветер встречный, - ответил вампир.
Она взмахнула рукой, и цветок, описав в воздухе дугу, приземлился на моей могильной плите. Плавным, неестественно медленным, полным какой-то паучьей грации прыжком она последовала за лилией. Только тут я заметил на поясе, охватывавшем ее талию, шпагу и кинжал. Вид оба предмета имели древний, поношенный - бьюсь об заклад, подлинники, не современная подделка. Она остановилась и повернулась ко мне лицом, глядя на меня поверх могилы. Точнее, не совсем на меня: она чуть отвернулась от светящегося амулета, и взгляд ее бельмищ направлен был, скорее, на Мыша.
- Так ты сохранил руку? С такими ожогами, я думала, ты ее ампутируешь.
- Моя рука, что хочу, то и делаю, - буркнул я. - Не твое дело. Ты отнимаешь мое время.
Остатки губ у трупа сложились в подобие улыбки. Не выдержав такого усилия, клочки мертвой плоти в уголках рта лопнули и повисли лохмотьями. Напоминающие сухую солому волосы давно посеклись, но отдельные пряди цвета хлебной плесени падали ей на плечи.
- Ты нетерпелив как простой смертный, Дрезден. Наверняка ты воспользуешься этой возможностью, чтобы обсудить твое нападение на мою стаю, так ведь?
- Нет, - я надел амулет обратно на шею и положил руку на собачью башку. - Я здесь не для светской болтовни. Ты нарыла грязи на Мёрфи, и тебе что-то от меня нужно. Перейдем к делу.
Смех ее, казалось, полон был паутины и наждака.
- Я и забыла, как ты молод, - сказала она. - Жизнь летит стрелой, Дрезден. Если ты настаиваешь на том, чтобы сохранить свою, тебе стоило бы наслаждаться ею.
- Странное дело, обмениваться оскорблениями с суперзомби не входит в число моих любимых наслаждений, - заметил я, а Мыш в знак подтверждения испустил еще один громоподобный рык. Я начал отворачиваться. - Если это все, что у тебя, на уме, я ухожу.
Она рассмеялась еще раз, и этот ее смех напугал меня до чертиков. Может, это окружение действовало на меня так, а может, и то, что смеяться-то, собственно, было нечему... В этом смехе недоставало тепла, человечности, доброты, радости, наконец. Смех напомнал саму Мавру - истлевшую человеческую оболочку, под которой скрывался кошмар.
- Очень хорошо, - сказала Мавра. - Тогда поговорим наскоро.
Я снова обернулся к ней, ожидая подвоха. Что-то изменилось в ее поведении, и это заставляло мои инстинкты бить тревогу.
- Найди Слово Кеммлера, - сказала она.
Потом повернулась, махнув подолом черного платья, и, небрежно положив руку на эфес шпаги, двинулась прочь.
- Эй! - прохрипел я. - И это все?
- Это все, - бросила она, не оборачиваясь.
- Постой, - окликнул я.
Она остановилась.
- Что еще, черт подери, за слово Кеммлера?
- Путь.
- Путь? К чему?
- К силе.
- И ты хочешь ее?
- Да.
- И ты хочешь, чтобы я нашел его?
- Да. Ты один. Не говори никому о нашем уговоре или о том, что ты делаешь.
Я сделал глубокий вдох.
- А что будет, если я пошлю тебя к черту?
Мавра молча подняла руку. В истлевших пальцах ее белела фотография, и даже в лунном свете я разглядел, что это снимок Мёрфи.
- Я не позволю тебе этого, - выпалил я. - А если не смогу, возьмусь за тебя. Если ты сделаешь с ней что-нибудь, я убью тебя с такой жестокостью, что десять твоих последних жертв воскреснут ради такого зрелища.
- Мне и не понадобится трогать ее, - ухмыльнулась она. - Достаточно послать доказательства в полицию. Смертные власти сами разберутся с ней.
- Но ты не можешь поступать так, - возмутился я. - Пусть между чародеями и вампирами идет война, но смертных мы в нее не вовлекаем. Стоит тебе впутать в это дело смертные власти, как это же сделает Совет. А потом и Красные. Ты можешь превратить все это во вселенский хаос.
- Возможно... если я вдруг захочу натравить смертные власти на тебя, - согласилась Мавра. - Ты же сам член Белого Совета.
Желудок мой вдруг сжался: до меня вдруг дошло, что она имеет в виду. Я был членом Белого Совета Чародеев, полноценным гражданином сверхъестественных империй.
А Мёрфи - нет.
- Защитница людей, - почти по-кошачьи промурлыкала Мавра. - Блюстительница закона окажется вдруг виновной в хладнокровном убийстве, а ее попытки оправдаться сделают ее в глазах общественности просто сумасшедшей. Я знаю, чародей, она готова отдать свою жизнь в бою. Но я не подарю ей этой смерти. Я просто развенчаю ее. Я уничтожу труд всей ее жизни, всей ее души.
- Вот сука, - не выдержал я.
- Конечно, - ухмыльнулась она мне через плечо. - И если ты только не готов отбросить предрассудки вашей цивилизации - ну, по крайней мере, настолько, чтобы поставить свою волю превыше ее - ты не в состоянии сделать ничего, чтобы помешать мне.
Гнев вспыхнул где-то у меня в груди и мгновенно разбежался жидким огнем по всему телу. Мыш сделал шаг в направлении Мавры, взвихрив туман своим рыком, и я не сразу понял, что он просто следует за мной.
- Черта с два - ничего, - прорычал я. - Если бы я не согласился на перемирие, я бы...
Мавра оскалила желтые зубы в жуткой покойницкой ухмылке.
- Ты можешь убить меня на месте, чародей, но этим ты ничего не добьешься. Если я сама не помешаю этому, фотографии и другие доказательства окажутся в полиции. А сделаю я это только в том случае, если получу в свое распоряжение Слово Кеммлера. Найди его. Принеси его мне в течение трех недель считая от сегодняшнего вечера, и я отдам тебе все улики. Даю тебе слово.
Она выпустила фото Мёрфи из пальцев, и зловещий, тошнотворный розовый свет играл на листке, пока тот падал на землю. В воздухе вдруг запахло какой-то паленой химией.
Когда я поднял взгляд, Мавры больше не было видно.
Я медленно подошел к упавшей фотографии, пытаясь приглушить злость хотя бы настолько, чтобы та не мешала моим сверхъестественным чувствам. Впрочем, никаких признаков присутствия Мавры поблизости не наблюдалось, да и рычание Мыша спустя пару секунд стихло, сменившись неуверенным поскуливанием. Я сам не до конца еще в этом разобрался, но Мыш все-таки не совсем чтобы обычная собака, и если Мыш не ощущает поблизости никаких нехороших парней, так это потому, что никаких нехороших парней поблизости нет.
Вампир ушел.
Я подобрал фотографию. Поверх изображения виднелись отметины. Какая-то темная энергия оставила на лице Мёрфи обугленные следы в виде цифр. Телефонный номер. Ловко.
Мой праведный гнев тоже быстро остывал, и я даже жалел об этом. На его месте не оставалось ничего кроме тошнотворной тревоги и страха.
Выходило так, что если я не впрягусь в работу на одну из самых мерзких тварей, каких я только знал, Мёрфи не поздоровится.
Указанная мерзкая тварь желала силы - и назвала срок. Короткий срок. Если Мавре необходимо что-то и так скоро, это означало, что она ожидает скорой борьбы с кем-то. И три недели считая с этого вечера означали Хэллоуин. Мало того, что это портило мне день рождения, это обещало скорую схватку черных магий, а в это время года это связано лишь с одним.
Некромантия.
Я стоял над своей могилой, пока меня не начала пробирать дрожь. Отчасти, возможно, даже от холода.
Я ощущал себя очень, очень одиноким.
Мыш огорченно вздохнул и привалился к моей ноге.
- Пошли, малыш, - сказал я ему. - Отведем-ка тебя домой. Нет смысла еще и тебя впутывать в эту историю.
Глава третья
Когда мне очень не хватает ответов на кое-какие вопросы., самое время спуститься в лабораторию.
Мы с Мышом вернулись домой на Голубом Жучке - видавшем виды (много видов!) "Фольксвагене-Жуке", моем верном боевом коне. Двери и кузовные панели у машины заменены, правда, на белые, желтые, красные и зеленые. Мой механик, Майк, сумел-таки выправить почти до изначальной формы крышку капота, которую я смял в лепешку, тараня одного нехорошего парня, но денег на окраску ее у меня не хватило, так что теперь к этой гамме цветов добавился еще и серый.
Мыш рос слишком быстро, чтобы отличаться особым изяществом, выходя из машины. Он один занимал почти все заднее сидение, и перебираясь вперед, чтобы выйти через водительскую дверь, он напоминал мне больше всего виденный мною когда-то ролик про морского слона, шествующего по автостоянке в Новой Зеландии. Проделывал он это, впрочем, с удовольствием, пыхтя и оживленно вертя хвостом. Мыш любит кататься на машине. То, что на этот раз мы с ним ездили на встречу с потусторонней гадиной на гребаном кладбище, похоже, нимало не испортило ему удовольствия от поездки. Дорога - все, цель - пустяк. Мыш вообще отличается конфуцианскими взглядами на жизнь.
Мистер еще не вернулся, и Томас тоже. Я старался не слишком беспокоиться по этому поводу. Мистер жил сам по себе, когда я подобрал его, да и потом уходил в загулы. Он способен позаботиться о себе. Томас также ухитрился прожить без моей помощи почти всю свою жизнь за исключением нескольких последних месяцев. Он уж тоже как-нибудь справится.
Глупо ведь беспокоиться о них обоих, правда?
Конечно, правда.
Я дезактивировал обереги - заклятия, оберегающие мой дом от разного рода потусторонних посетителей, и мы с Мышом вошли. Я разжег камин, и пес с блаженным вздохом растянулся у огня. Потом я снял куртку, облачился в толстый фланелевый халат, взял из ледника банку колы и спустился вниз.
Я живу в полуподвальном помещении, но люк под одним из ковров на полу ведет еще ниже - в подпол, где расположена моя лаборатория. Там круглый год царит холод, поэтому я и ношу теплый халат. Это отнимает еще одну толику романтики от окружающего чародеев ореола таинственности, зато так мне теплее.
- Боб, - окликнул я, спускаясь по складной деревянной лестнице в непроглядную темень моей лаборатории. - Разогревай-ка свои ячейки памяти. Есть работа.
Помещение осветилось двумя мерцающими золотисто-оранжевыми огоньками размером с хозяйственную свечу. Свет исходил из глазниц древнего черепа; он разгорался, так что не прошло и пары секунд, как я смог разглядеть всю полку, на которой он лежал - простую деревянную полку, уставленную свечами, дешевыми сентиментальными романами в бумажных обложках и еще какой-то мелочью.
- Давно пора, - проворчал череп. - Ты уже несколько недель ко мне не обращался.
- Время года такое, - объяснил я. - Большая часть связанных с Хэллоуином дел рано или поздно начинают казаться одинаковыми. Нет смысла обращаться к тебе за тем, что я и так знаю.
- Если ты такой умник, - буркнул Боб, - мог бы и сейчас без меня обойтись.
- Тоже верно, - согласился я, достал из кармана халата коробок спичек и принялся зажигать свечи. Начал я с тех, что стояли на расположенном посередине помещения металлическом столе. - Ты же у нас дух знаний, а я всего смертный.
- Логично, - протянул Боб. - Ты нормально себя чувствуешь, Гарри?
Я продолжал зажигать свечи - на белых металлических стеллажах и рабочих скамьях, окружавших стол с трех сторон. Полки и стеллажи мои сплошь уставлены пластмассовыми тарелками, плошками, банками из-под кофе, пакетами, коробками, жестянками, пузырьками, флягами и прочими всевозможными емкостями и наполненными всевозможными же веществами от таких обыденных как хлопковая вата, и до таких экзотических, как осьминоговы чернила. Ну, и еще я держу на них книжки и всякие тетрадки общим весом в несколько сотен фунтов; некоторые из них стоят аккуратно, а некоторые накиданы кое-как. Я не спускался в лабораторию довольно-таки давно, а уборщиков-фэйре туда не пускаю, так что на всем лежал тонкий слой пыли.
- Чего это ты вдруг спрашиваешь? - удивился я.
- Ну, - осторожно пояснил Боб, - ты делаешь мне комплименты, а это вряд ли хороший признак. Ну, и свечи ты зажигал спичками.
- И что? - не понял я.
- А то, что обычно ты делаешь это с помощью дурацкого маленького заклинания, что ты разработал, - ответил Боб. - И ты все время роняешь коробок обожженной рукой. У тебя ушло семь спичек на то, чтобы зажечь все эти свечи.
Я насупился и уронил коробок еще раз.
- Восемь, - сказал Боб.
Я сдержал свирепый рык, чиркнул новой спичкой, но сделал это с такой энергией, что сломал ее.
- Девять, - прокомментировал Боб.
- Заткнись, - буркнул я.
- Во... это легко, босс, - хмыкнул Боб. - Затыкаюсь я на раз, - он выждал, пока я зажгу оставшиеся свечи. - Уж не за тем ли ты спустился, чтобы я помог тебе в работе над новым жезлом?
- Нет, - мотнул головой я. - Боб, у меня же одна рука всего действует. А одной хрен чего вырежешь.
- Можешь зажать его в тисках, - посоветовал череп.
- Я пока не готов, - вздохнул я. Обожженные пальцы ныли. - Ну... не готов пока.
- А стоило бы, - заметил Боб. - Чем дальше, тем больше шанс того, что какая-нибудь гадина...
Я пристально, исподлобья посмотрел на череп.
- Ладно, ладно, - сказал Боб. Будь у него руки, он наверняка поднял бы их в знак капитуляции. - То есть, ты хочешь мне сказать, ты пока не пользуешься никакой магией из связанных с огнем?
- Блин-тарарам, - вздохнул я. - И что я пользуюсь спичками вместо заклинания, и что я слишком занят, чтобы мастерить новый жезл. Невелика потеря. В моей повседневной практике не та уж много ситуаций, когда требуется разнести что-нибудь в клочья или спалить к чертовой матери.
- Гарри? - заботливо поинтересовался Боб. - У тебя ноги не промокли? А пирамиды хорошо видно?
Я зажмурился.
- А?
- Держи два! - хихикнул Боб. - Ты же по колено в Ниле стоишь.
Я швырнул в него спичечным коробком. Бросок, впрочем, вышел так себе, вялый, даже спички не разлетелись.
- Психоанализом можешь заняться на досуге, - буркнул я. - А пока займемся делом.
- Угу, - согласился Боб. - Ты как всегда прав, Гарри. Чем я могу тебе помочь?
Я свирепо покосился в его сторону и, придвинув стул к столу, приготовил карандаш и блокнот.
- Насущный вопрос: что тебе известно о чем-то, называемом "Слово Кеммлера"?
Боб присвистнул сквозь зубы, что заслуживает уважения с учетом того, что ни слюны, ни языка у него нет. А может, это только я такой впечатлительный. К конце концов, произносит же он "Бэ", обходясь при этом без губ.
- Поконкретнее наводки у тебя нет?
- Точной нет, - признался я. - Хотя нутром чую, это связано с некромантией.
Боб снова присвистнул.
- Надеюсь, что нет.
- Почему? - удивился я.
- Потому, что этот Кеммлер был законченным кошмаром, - объяснил Боб. - То есть, слов нет, каким. Просто жуть, Гарри. До ужаса гнусным.
Это уже становилось любопытным. Боб-череп был духом воздуха - то есть, существом, обитавшим в мире знаний, начисто лишенном понятий морали. Нет, конечно, он имел некоторое понятие об извечном конфликте добра и зла, но весьма отдаленное. И если уж Боб считал кого-то гнусным... Что ж, значит, этот Кеммлер и впрямь та еще штучка.
- Чего он такого делал? - спросил я. - Чем заработал такую репутацию?
- Более всего он прославился Первой Мировой войной, - ответил Боб.
- Как, вся война на его совести? - не поверил я.