Проход закрывается за мной. Интересно, а на каком языке приказывал хранилищу затвориться умерший от ран король-ванд? Это было не так важно. Я понимаю. Но как давно, Боже, как давно я не говорил на родном языке!
Из книги Альберто д'Лумаро "Сны о Саране"
…И, несомненно, реликвию саранских государей можно поставить в один ряд с другим величайшим мистическим артефактом средних веков - священным Граалем. Однако, в отличие от Грааля, который упоминается лишь в рыцарских романах позднего средневековья, реликвия для жителей Сарана времен правления Ательредов была не неким недосягаемым предметом, на страже которого стоят ангельские силы, а вполне реальной вещью, который носили на шее саранские государи.
Реликвия действительно упоминается в хрониках Саранского королевства. Впервые - в дошедших до наших дней, к сожалению не полностью, хрониках арианского священника Софрания, повествующих о правлении первого короля вандов.
Однако в хрониках этих немало мистицизма, причем не только христианского, но и языческого. Так, согласно хроникам, реликвия была последним даром древних вандских богов.
Это весьма примечательный для истории средневековых артефактов случай, поскольку тот же Грааль - исключительно христианское предание. Различные версии о языческих корнях легенды о Граале, в том числе о соотнесении Грааля с рогом изобилия, я считаю более чем сомнительными.
По легенде, в эту чашу собрал кровь Христа Иосиф Аримофейский, позже он отвез эту чашу на Альбион, где она долгое время хранилась в аббатстве Глонсбери. Однако, что примечательно, в хрониках раздробленных королевств Альбиона, королевства Уэльс, а также самого большого - Соединенного королевства Ирландии и Шотландии, не говорится о том, что короли имели доступ, а тем более владели этим артефактом. Что лишний раз доказывает мистическое происхождение Грааля как одной из апокрифических ветвей христианских текстов, составленных ориентировочно до второго Вселенского собора.
С реликвией все гораздо интереснее. Дальнейшую судьбу реликвии, после того как она была отвезена в Сан-Пьетро-де-Компастелло, мы можем проследить уже по хроникам времен короля Ательреда II. В первую очередь по самой обширной хронике - арианского священника Матвея - и уже более поздней, анонимной, очевидно, написанной спустя как минимум десять лет после эпидемии чумы.
Пока же прервем историю о судьбе реликвии и попробуем понять, какими волшебными свойствами наделяли и в каком виде представляли ее современники Ательреда II. На самом деле этот вопрос весьма сложен, поскольку Грааль в большинстве средневековых рыцарских романов описывался в виде чаши, а о какой-то конкретной форме реликвии не говорится нигде, кроме того, что ее можно было носить на шее.
Волшебные свойства Грааля описаны достаточно четко. В качестве наиболее яркого примера можно привести роман ирландского средневекового писателя Малькома О'Браина "Галахат, или исцеление Короля-рыбака", где рассказывается о том, как с помощью святой чаши был исцелен легендарный Король-рыбак, правитель Логрского королевства.
Никакими лечебными свойствами реликвия не обладала. Разве что к целебным свойствам можно отнести неуязвимость в бою короля, когда он носил ее. Но это уже относится к функции удачи. Кстати, Ательред I погиб сразу после того, как отвез реликвию в гробницу святого Петра.
Вышеперечисленные хроники саранского королевства удивительным образом не противоречат друг другу и утверждают, что, во-первых, реликвия хранила короля во время битвы, во-вторых - и это, несомненно, уже влияние архаичных языческих воззрений (не будем забывать, откуда была получена реликвия), - могла вызывать в бою божественных неуязвимых воителей, но, правда, на небольшой промежуток времени, которого, впрочем, было достаточно, чтобы внушить страх противнику и обратить его в бегство.
К непобедимым воинам мы еще вернемся, когда будет говорить о Крестовом походе против саранской ереси. Сейчас же все-таки рассмотрим версии о том, что же представляла собой реликвия. Самой очевидной и самой распространенной версией является несомненно медальон. Про то, что реликвия носилась на шее, говорят в один голос все без исключения саранские хронисты. Но в чем была ее священная ценность - что было на ней изображено, написано или вмонтировано в нее (по обычаю того, как вставлялись мощи в оружие, медальоны, кресты и пр.) нам, увы, неизвестно.
Версию о фрагменте мощей святого Петра, так активно культивируемую современными историками, стоит поставить под большое сомнение - не будем забывать, кем был подарен медальон. Однако же есть и другая, не менее примечательная и оригинальная версия, и ее мы рассмотрим подробно.
Глава IX. Благородная донна Агнесса де Касталлоне, супруга дона Рамиро де Касталлоне, наследного герцога Касталлоны
Талбек, столица королевства Саран, канун дня святой Бланки Праведной, лето Господне 5098 от сотворения мира.
Я люблю его! Я ощутила это сразу, едва он зашел в душные чертоги крипты после той бойни, коию он учинил с гвардейцами и людьми дона Лумо. Я люблю его! Это ведь так просто: любить, смотреть на то, как он взъерошивает вспотевшие волосы, как его глаза блестят во мраке крипты. Чем отличается влюбленная женщина от женщины, коия лишь плотски вожделеет мужчину? Мне кажется, что любовь не терпит никаких мировых. Любя, ты становишься рабой своей любви, но упаси Господь снять с меня эти оковы, потому что тогда грядет скорая и мучительная смерть. Там, на моей родине, откуда меня привез муж, в Корадове, умеют любить. И я любила своего мужа. Любила до тех пор, пока не родилась дочь, а потом - сын. После этого будто что-то случилось.
Да, я по-прежнему возлегала с ним и ублажала его так, как, наверное, не смогла бы ублажить его самая изощренная в ласках куртизанка. Но он был холоден и уд его был холоден. Видно, его семени хватило лишь на то, чтобы зачать детей. Древняя касталлонская кровь совсем сошла на нет, иссякла. Я мирилась со своей участью, со своей судьбой и с долгом, как добрая и праведная арианка, как святая Альберта, коия умерла не дойдя трех шагов до врат монастыря, где хотела остаться до скончания своих дней, когда узнала, что муж ее погиб, защищая родную землю от жестоких басков, коих много тогда еще было на наших землях.
Что может быть горше для женщины, чем знание того, что муж ее никогда более не вспашет ее лоно? Только то, что в объятиях других женщин его меч снова выходит из ножен и снова готов к ночным битвам. Как же так? - думала я. Или я не самая красивая придворная дама Сарана? Или не пахнут мои черные как смоль волосы жасмином, запах котего он наипаче всего любит? Или не упруги мои пышные груди, не круты бедра, не стройны ноги? Мне всего-то двадцать три года, и я полна сил и готова ублажать его до петушиного крика.
И если бы можно было признать, что те женщины (а мое любопытство все-таки смогло выведать их имена) были действительно красивы! Ибо гордыня женская - грех тягчайший и орудие Темного. Да, есть более красивые женщины из благородных, хотя и неведомы они мне. Но эти дворцовые потаскушки, коих щупал каждый заезжий рыцарь, пока их старые мужья лечили подагру и геморрой! Чем они взяли его? Уж не статью своей и не жарким шепотом. Или, быть может, мысль о том, что они никому не принадлежат, и каждый волен их брать, если равен им по рождению, возбуждает его чресла?
Что ж, если таков мой рок, я могу стать и продажной кабацкой девкой, чтобы бородатый купец-йехуди или грубый скэлдинг сжимал мои груди и дышал на меня чесноком и кислым вином. Но нет, это не поможет - я это чувствую.
Видимо, слишком покойно было ему в моих объятиях, и сладкие сдобные булки он решил променять на прогорклую перченую лепешку, коими торгуют на рынке за один мараведи три штуки. Все может быть. Но не стоит винить себя, ибо я была доброй женой и верной дщерью святого Ария, потому как есть дети, коим нужна моя любовь, а муж пусть греет свой уд в лонах дворцовых потаскух, лишь бы было ему хорошо, и был он счастлив. Такова моя доля.
Что же до государя, то я лишь спустя несколько дней поняла всю греховность своих помыслов. Быть честной пред собой, а равно и пред Господом, коему ведомы все наши помыслы, я всегда считала великой правдой. Посему, я сама себе призналась в том, что даже если бы муж мой по-прежнему любил меня и возлегал со мной, это ничуть не изменило бы моих помыслов и первых порывов, направленных на нашего государя.
Государь есть государь, и в том нет большого греха, что среди прочих мужчин женщины предпочитают его. Право сказать, еще тогда, в крипте, поняла я, что многие благородные да и простые, равно девицы и замужние женщины захотят возлечь с ним и ублажить его чресла. Но знала я также, что среди прочих дам нашего двора я не только более всех отличаюсь красотой и страстностью, но и обладаю почти мужским умом. А достоинство это или же недостаток - судить не мне, но Господу нашему.
Так государь наш попал под пристальный мой взгляд, и поскольку первый человек в королевстве никогда не остается в одиночестве, что бы ни делал он, от моего пристального взора не укрылась и жизнь его. Ибо мои служанки имеют связь с королевскими лакеями, те в свою очередь питают большой интерес не только к противоположному полу, но и к звонким реалам в пол золотого дирхема или более, в зависимости от ценности их сплетен.
Возможности тайно наблюдать за жизнью короля также способствовало и то, что новый человек многократно возбуждает интерес, и жизнь его порождает множество сплетен. А о жизни нашего государя не прочь была посплетничать равно торговка рыбой и жена сиятельного дона.
Что и говорить, но жизнь короля предстала передо мной зерцалом легендарного нашего правителя, если не более того. Ибо если люди и склонны прибавлять, то скорее к худшему, нежели к лучшему. И с условием того, что государю вообще позволено многое, что не позволено простым смертным, то и тогда даже жизнь его представлялась людям почти что жизнью святого отшельника.
Посудите сами, государь наш умерен во всем, а умеренность есть наилучшее качество мужское, если не касаемо оно ночных утех. Так, по крайней мере, и я склонна считать. И умеренность короля распространялась на всю его жизнь. Ел он немного, вина пил и того меньше. И более предпочитал он рыбу, нежели жареное мясо. Вино же сильно разбавлял водой по обычаю ромеев. Ежедневно он со вниманием слушал мессу в дворцовой часовне, а по воскресеньям в главном храме. Ежедневно же упражнялся он во дворе со своими гвардейцами и рыцарями, не делая различия меж благородными и простыми. И то справедливо, ибо для короля нет никого выше него, кроме Господа Бога.
Не раз и не два удавалось мне посмотреть на эти военные упражнения, вводящие меня в крайнее волнение. Ибо, видя, как перетекают мускулы его на обнаженных плечах и руках, приходила я в такое возбуждение, что сил моих никаких уже не оставалось, и я едва сдерживала себя. Ибо женщина-победительница не та, что первая подставит свое лоно мужчине, но та, что сделает это в наиболее подходящее для того время.
По глупости своей, многие женщины не понимали сего. Не разумела этого и глупая служанка Присцилла, девушка, обладающая равно цветущей красотой и разумом коровы, что едва увидит быка на выпасе, то тут же призывно мычит и бьет себя по крупу хвостом. Не таков был наш король, чтобы возлечь с простолюдинкой, пусть и с соблазнительными телесами. Господь свидетель, любит он всех своих подданных как отец, но и отец любит старшего и младшего сына по-разному, хотя и равно горячо.
Говорят, что вся кухонная челядь дворца утешала несчастную Присциллу и ее пышная грудь вздымалась от громких рыданий, ибо благословил ее король, когда ночью прокралась она к нему в опочивальню, и отпустил ее с миром, давая отеческое напутствие хранить девство свое для будущего мужа.
Но было ли что хранить, ибо, как мне думается, сдобная пышка Присцилла, ширококостная, большегрудая и светловолосая, как и большинство южанок, в коих течет кровь вандов, потеряла свое девство еще тогда, когда не начались у нее женские кровотечения. И по всей вероятности, горе ее длилось недолго, и какой-нибудь догадливый конюх, повар, а быть может, даже и какой-нибудь оруженосец помог скрасить неудачу этой славной девушке.
Было бы странно, если бы какая-нибудь благородная дама не попытала счастье в любовных утехах с государем после поражения, нанесенного простолюдинке. И по крайней мере о трех таких попытках, окончившихся тем же поражением, стало известно и мне. Тогда же стали меня одолевать тяжкие сомнения и страхи, кои во мне выпестовал мой сиятельный супруг. Но нет, эти богопротивные мысли о мужской слабости короля я гнала от себя, как торговка сладостями - назойливых и вороватых мальчишек.
Судя по тому, что рассказывал о делах государственных мой дражайший супруг - вернее, считал нужным рассказывать мне, - государь наш трудился аки пчела, если не более. А с тех пор, как до нас уже стали доходить даже не слухи, а почти достоверные известия о том, что Мэнгер готовится идти войной на нас, государь лишь смыкал глаза на пять-шесть часов ночью и на час во время сиесты, но не более того.
Во всех государственных вопросах показал он себя человеком мудрым и знающим, и оно не могло быть по-другому, ибо сам Господь послал нам его, как и было предсказано великим королем-вандом. Хотя где-то же должен он был родиться и должны же быть у него родные? Но сия тайна покрыта многими покровами, коие пока никто не смел даже покушаться приоткрыть.
На пирах, кои король, как и заведено исстари по нашим обычаям, устраивал для своего двора и знати, у меня было множество случаев дать знать выражением лица и взглядом, что он волнует мое сердце. Однако была я на пирах, как и положено, со своим дражайшим супругом доном Рамиро, что серьезно сковывало свободу моих военных маневров.
Но я свято молилась и святой Урсулине, и святой Бланке, и святой Присцилле, и святой Маргарите, чтобы ниспослали мне эти благочестивые святые, нет, не тайную встречу с королем, но возможность каким-либо образом оказать ему большУю услугу и тем самым обратить на себя его высочайшее внимание.
И то ли святые заступницы услышали мои жаркие молитвы, то ли звезды на небесах стали соответствующим образом, но такой случай представился мне. И какой случай!
Все произошло во время гона быков на Пасху и народных гуляний. Я, в числе прочих знатных дам, присутствовала там, когда государь наш по заведенной традиции открывал гон быков и лицезрел начало их пути по узким извилистым улочкам нашей столицы.
Была я и на коронации, где король умилил до слез даже сурового нашего патриарха Никонора III, когда пожелал, чтобы корону на него возложило невинное дитя из простонародья. И думается мне, что король все решил на месте, а не продумал заранее этот шаг. Хотя откуда в соборе взялся этот голодранец и куда он потом делся, никому не было ведомо. Даже всезнающему нашему дону Лумо, у коего и все воробьи перечтены и пишут доносы на прочих птиц столь же регулярно, как и люди.
Но, помимо трогательной этой сцены, было еще одно примечательное событие, важное для меня и моих планов относительно благорасположения ко мне государя нашего. На пасхальных торжествах появилась некая Бланка Аргонская, старшая дочь сиятельного князя и владетеля Аргона, который в числе первых владетелей юга принес оммаж государю нашему, в мудрости своей прозревая неизбежную войну с севером.
Донна Бланка приехала в Талбек вместе с отцом, а также с некоторыми особо знатными аргонскими рыцарями. В числе их был дон Густаво де Ламбьерро, молодой красавец девятнадцати лет от роду, коий был обручен с прекрасной Бланкой. Отец молодого рыцаря был владетелем многих земель в Аргоне, и брак старшего сына герцога де Ламбьерро и старшей дочери князя и властителя Аргоны сулил немалые выгоды обоим древним родам.
Дон Густаво и донья Бланка питали друг к другу страстные чувства, порывы котих были ограничены родителями вплоть до венчания детей. Пара действительно получалась прекрасная. В доне Густаво, видимо, все же текла кровь басков, и в том не было ничего предосудительного, так как мужчины из рода де Ламбьерро во времена короля-ванда не только не брезговали родниться с местной знатью, но и таким образом бескровно поглощали многие земли, создавая будущие могущественные домены.
У дона Густаво были густые черные брови и черные волосы, узкие скулы и чуть заостренный нос, и всем своим видом он напоминал едва оперившегося орленка, храброго и смелого, но пока слишком неопытного. Прекрасная донна Бланка составляла ему полную противоположность. Худенькая, бледная, с курносым, чуть вздернутым носиком. Ее длинные цвета меда струящиеся по плечами волосы, верхняя туника цвета лазури до самых пят, лазурит, вплавленный в серебряную брошь и серьги - все это напоминало о какой-то неземной легкости и чистоте.
Едва король увидел донну Бланку, как то и дело взгляд его возвращался к ней. Делал это король весьма искусно, но от меня такие вещи скрыть невозможно. На гоне быков я даже сумела перехватить взгляд дона Лумо, коий с равным моему любопытством рассматривал пассию короля. Затем он что-то шепнул на ухо государю и характерным движением поскреб ногтем свою шею. Король же в ответ печально покачал головой. Тут не надо быть провидцем, чтобы понять, что наш хранитель Большой королевской печати предлагал устранить незадачливого жениха, дабы освободить дорогу государю.
Король же отказался от заманчивого плана не только потому, что благородство было присуще ему в большей степени, чем многим из его окружения, но и по соображениям политическим. Безусловно, существовало множество способов устранить незадачливого жениха. Но при этом людская молва будет не на стороне короля, когда он поведет под венец соломенную вдову. Что и говорить, донна Бланка Аргонская тоже мало обрадуется сему.
О Боже, мужчины, как вы порою кровожадны! Вам бы все вызывать на поединки да устраивать ночи Длинных Ножей. Поистине сталь - это орудие мужчины, но красота, орудие истинно женское, бывает опаснее стали. И я уже знала, коим образом смогу угодить королю.
Однако прежде мне необходимо было узнать мнение самого государя относительно сего. И здесь мне помог полумрак крипты, где все равны перед тремя у алтаря: Богом, Темным и Матерью-Землей.
Вера тех, кто ходит в крипту, ничуть не противоречит нашей арианской вере. По сути своей она просто многократно глубже того, что приходской священник растолковывает неграмотному смерду, стращая его кипящим котлом, если он не будет платить подати своему господину.
Случай также благоволил мне и в том, что супруг мой дон Рамиро срочно отправился в наш домен, дабы собрать там своих вассалов и обсудить с ними грядущую войну, а паче всего неизбежные расходы, с нею связанные. Едва стихли наши молитвы, как я незаметно приблизилась к королю, чем вызвала беспокойство дона Лумо, всегда стоящего за левым плечом государя и бдившего всегда и везде.
- Мой государь, позвольте скромной и смиренной вашей подданной обратиться к вам с нижайшей просьбой приватной обсудить с вами один щекотливый вопрос, коий, несомненно, важен для вас.