- Ты пушкарь? - спрашивал по дороге Садреддин чуть ли не в сотый раз.
Федор, уже научившийся немного понимать узбекскую речь, утвердительно кивал.
- А кузнечное дело знаешь?
Опять кивал Федор.
- А грамоту знаешь?
- Вашу не знаю. Знаю свою да иноземную кой-какую.
- Франгыз?
- Это французскую? Знаю.
- А еще?
- Голландскую.
- Галански - кто такие?
- Да не поймешь, раз не знаешь.
И Федор погружался в размышления. Справиться с неповоротливым Садреддином было бы нетрудно. Лошадь, арба, еда - все есть. А что дальше? Куда податься? До Гурьева - верст девятьсот. За месяц на арбе можно добраться, но по дороге ехать опасно, а без дороги, не зная колодцев, пропадешь в песках…
Садреддин отлично понимал это и ехал не торопясь, без опаски.
Был Федор одет в узбекский халат. На голове, обритой Садреддином, русые волосы начинали отрастать, но скрывались под белой чалмой. Лицо загорело. Только синие глаза отличали его от здешних жителей. При остановках в деревнях Садреддин выдавал Федора за глухонемого батрака. Ничего, сходило.
- Ты человек ученый, - втолковывал Федору Садреддин, - всякое ремесло знаешь. Такие люди не пропадают. Попадешь к богатому купцу или к владетелю, тебя кормить хорошо будут. В Индии, говорят, заморские неверные купцы бывают, через них дома узнают, что ты живой. Хозяин выкуп назначит…
Федор горько усмехался.
Через две недели приехали в Бухару. Садреддин выгодно продал Федора заезжему кашгарскому купцу. На полученные деньги накупил бухарских товаров, жалостно попрощался с Федором.
- Ты в мой дом счастье принес, Педыр! Мне за тебя хорошо заплатили. Если с бухарским товаром я живой, не ограбленный вернусь, семья хорошо будет жить. За это тебе, хоть ты неверный, аллах тоже поможет.
Смуглый хитрый кашгарец, уже знавший историю Федора, ухмыльнулся в густую черную бороду. Бедный Садреддин, считавший себя теперь, после продажи пленника, богатым человеком, не представлял себе, сколько стоит сильный молодой человек, знающий военное дело и понимающий в металлах…
Кашгарец вез Федора при своем караване бережно, дал верхового коня - знал, что бежать некуда. И тоже успокаивал, толковал, что такой, как Федор, простым рабом не будет.
Не отказал, дал Федору желтой бумаги, медную чернильницу с цепочкой - вешать к поясу. И по вечерам, на стоянках, Федор, держа в отвыкших пальцах калам - перо из косо срезанной и расщепленной камышинки, - коротко описывал путевые приметы. Еще недавно, в Астрахани, он мечтал, как пойдут они с Кожиным в далекую Индию. А теперь сбылись его мечты, да не так. Не разведчиком он идет, а пленником… Да кто знает, как обернется? Может, и пригодятся записки…
Решил Федор пока выжидать, присматриваться, своей тоски и злости не выказывать.
Недели через три начались горы. Десять дней забирались все выше узкой тропой. Дохнуло морозом. После треклятой жары Федор обрадовался снегу - но и загрустил еще пуще, вспомнив родные снежные просторы.
Наконец, пройдя перевал, спустились в цветущую Кашмирскую долину по речке Гильгит, до впадения ее в великую индийскую реку Инд. Переправились через Инд и спустя несколько недель вошли в большой торговый город Амритсар.
Вот она, значит, Индия. Причудливые строения, неведомые деревья, пестрый базар, меднолицые люди - кто полуголый, кто в белых одеждах… С любопытством смотрел Федор на чужую жизнь.
Кашгарец приодел Федора, дал отдохнуть. Но на постоялом дворе запирал его и приказывал слугам стеречь: не так боялся, что Федор сбежит, как того, что могут украсть.
Однажды кашгарец привел высокого, плотного индуса, одетого во все белое. Индус внимательно оглядел Федора, улыбнулся, сел, скрестив ноги, на ковер и сделал Федору знак: садись, мол, и ты.
Немало пришлось потом прожить Федору на Востоке, немало усвоил он обычаев, но труднее всего было научиться сидеть на полу по-индийски, уложив пятки на бедра.
- Sprek je de Nederlandse taal? - спросил индус.
Федор, услышав голландский язык, изумился.
- Не бойся за себя, - продолжал индус. - Если все, что про тебя говорит купец, - правда, тебе будет хорошо.
"А, дьявол! - подумал Федор. - Все как сговорились - будет тебе хорошо да будет хорошо, пес вас нюхай!"
Индус устроил настоящий экзамен. Спрашивал о плотинах и водяных колесах. Поговорили о европейской политике, о шведской войне. С удивлением Федор понял, что перед ним образованный человек. Потом индус заговорил с кашгарцем - уже по-своему. Ни слова не понял Федор, да и так было ясно: торгуются.
Торговались не спеша. Иногда кашгарец, привыкший к базарам, повышал голос в крик, а индус отвечал тихо, но властно. Потом индус размотал широкий пояс, достал малый мешочек и вески с одной чашкой и подвижным по костяному коромыслу грузиком. Из мешочка извлек два камешка, - они засверкали, заиграли зелеными огоньками. Положил камни в чашечку и, левой рукой держа петлю, правой двинул грузик по коромыслу, уравновесил.
Кашгарец глянул на значок, у которого остановился грузик, бережно взял камни, один за другим посмотрел на свет и, почтительно кланяясь, без слов начал разматывать пояс, прятать самоцветы.
- Видишь, какова твоя цена? - сказал индус по-голландски.
Не понравилась Федору такая высокая оценка. Не знал он толку в драгоценных камнях, но понял, что если и назначат за него выкуп, то немалый. Родные небогаты - где им такое набрать. Государь его видел-то раза два, разве вспомнит? А ежели в иностранную коллегию попадет дело о выкупе, дадут ли?
- Теперь укрепи себя пищей, - сказал Федору индус. - У меня мало времени, а ехать нам не близко.
Караван-сарайный служитель принес плов с бараниной, вроде узбекского, поставил кувшин с холодным питьем. Федор с кашгарцем принялись за еду, а индус встал, отошел к двери.
- Почему он не ест? - тихо спросил Федор.
Кашгарец предостерегающе шикнул.
- Он брахман. Они ничего не едят с другими. И мяса не едят, и еще много чего…
- А кто он? - полюбопытствовал Федор.
- Наверное, большой господин, - неопределенно ответил кашгарец. - Знаю - зовут его Лал Чандр. Он откуда-то из ближних мест, из Пенджаба…
К вечеру крытая повозка Лал Чандра была уже далеко от Амритсара. Обнаженный до пояса возница погонял коней. Лал Чандр сидя дремал, привалившись к ковровой подушке, а Федор, лежа на дне повозки, весь ушел в думы о далекой родине…
Миновали Лахор, спустились берегом реки вниз по течению. Потом свернули на запад и долго ехали пустыней, напоминавшей Приаралье. Переезжали русла пересохших речек; наконец, свернув по берегу одной из них, повозка остановилась перед железными глухими воротами в высокой каменной стене.
Ворота открылись, пропустили повозку и закрылись. Федор, выглянув, не увидел у ворот ни души. Безлюдной была и длинная дорога, что вела через сад с незнакомыми деревьями. В нагретом воздухе стоял дурманный аромат - должно быть, шел он от крупных, ярких цветов.
Повозка остановилась у высокого каменного строения; всюду ниши, а в них - изваяния странных существ.
Лал Чандр неспешно сошел на землю. За ним спрыгнул Федор, размял затекшие ноги. Следом за Лал Чандром прошел узким сводчатым полутемным коридором в прохладный зал. Там стояла большая фигура из полированного камня. Такая статуя Федору и в дурном сне не мыслилась: на невысоком, в три ступени, пьедестале сидела, подвернув под себя ноги, женщина с невиданно прекрасным лицом, слепыми глазами и загадочной, пугающей улыбкой на губах. У нее было шесть рук: две мирно сложены на коленях, две, согнутые в локтях, подняты вверх, и еще две - угрожающе простерты вперед. На ее обнаженном торсе разместились три пары грудей.
Лал Чандр сложил ладони перед лицом и пал ниц перед изваянием, замер надолго.
"Молится, - подумал Федор. - Божество какое-то. Значит, не мусульманское…"
Наконец индус поднялся, трижды поклонился богине. Потом повел Федора в небольшую комнату с голыми каменными стенами, со сводчатым потолком - чисто монастырская келья. Комната была косо освещена солнцем через окно у потолка. В полу был бассейн с водой, видно - проточной. В бассейн спускались гладкие ступени.
- Не знаю, предписывают ли твои боги омовение, - сказал Лал Чандр. - Я прежде прочих дел должен очиститься. Если желаешь, можешь и ты совершить омовение.
Федор живо разделся и с наслаждением погрузился в прохладную воду. Начал шумно плескаться, не замечая недовольного взгляда индуса.
После омовения Лал Чандр провел Федора другим коридором в большой светлый зал. Окна выходили в сад, вместо стекол или слюды были в них затейливые ставни со сквозной резьбой. И здесь была статуя Шестирукой, только поменьше, медная, на высокой мраморной подставке.
Вдоль стен стояли низкие столы, над столами - полки. Все было уставлено стеклянными, глиняными и металлическими сосудами причудливых форм, весами, песочными и водяными часами.
В углу возвышалась печь, из кладки которой выступали изогнутые медные горлышки заделанных туда сосудов.
Одна из стен была облицована плотно пригнанными плитками матово-серого шифера. Она, видимо, служила черной доской, так как была испещрена надписями на неведомом языке, рисунками и схемами.
Но главным, что привлекло внимание Федора, была невиданная махина, стоявшая на возвышении посредине зала, против статуи Шестирукой.
Литые медные стойки, изукрашенные изображениями животных и растений, поддерживали горизонтальный вал, шейки которого лежали на медных колесиках в полфута диаметром. Посредине вала был насажен огромный, диск из какого-то черного материала. Его покрывали радиально расположенные узкие блестящие (не золотые ли?) пластинки. На одном конце вала сидел шкив, охваченный круглым плетеным ремнем; оба конца ремня уходили в отверстия, проделанные в полу.
Федор стоял перед махиной, пытаясь понять ее назначение. Нигде не приходилось ему видеть ничего подобного.
Лал Чандр тронул его за плечо.
- Мне нравится, - сказал он, - что, попав сюда, ты забыл о презренной пище. Но человек слаб. Иди туда, - он показал на узкую дверь, - там тебя ждет пища, к какой ты привык. Потом ты узнаешь свое назначение и не будешь им огорчен.
В соседней маленькой комнате на низком столике Федор нашел блюдо с дымящимся жареным мясом и тушеными овощами; на полу стоял узкогорлый кувшин. Стула не было.
- Придется привыкать, - со вздохом сказал Федор и неловко присел на корточки.
Глава шестая
Тоска и одиночество. - Назидательные беседы Лал Чандра. - Боги должны показать непокорным свой гнев. - Машина молний. - "Кусается твоя богиня…" - Федор будет строить водяное колесо. - В заброшенном храме. - Рам Дас предупреждает.
Они тщательно оберегали свои секреты, никого не подпускали к своему делу, набрасывая на него дешевое покрывало таинственности…
Кио. Фокусы и фокусники
Томительно тянулись дни в доме Лал Чандра. Федор бродил по пустынным коридорам, заглядывал в прохладные комнаты - нигде ни души. Но знал, что стоит ударить в гулкий бронзовый гонг - и на пороге вырастет безмолвный слуга.
Кормили сытно. Да разве в том радость? Пытался Федор пробраться за ограду, посмотреть, что за местность вокруг, но всегда были заперты ворота. Не убежишь… Да и не покидало Федора скверное ощущение, что кто-то неотступно следит за каждым его шагом.
Длинными вечерами особенно грызла неизбывная тоска. Не раз представлял себе: что делал бы сим часом в родном краю, если б не злая судьбина? Может, командовал бы корабельными канонирами в морской баталии. А то - сидел бы с друзьями-приятелями в австерии за пуншем, за трубкой табаку, за веселым разговором…
За резными ставнями - чужая ночь. Хоть бы собачий брех услышать!.. Тишина - хоть криком кричи. Хоть руки на себя накладывай. Изорви грудь криком - не услышит Россия. Далека - за высокими горами, за опаленными песками…
Бешено трясет Федор решетку ставень. Прижимает мокрое от слез лицо к холодному железному узору.
Лал Чандр навещал его почти каждый день. Придет, высокий, прямой, в белой одежде, и заведет туманный разговор о божественном. Федору эти разговоры были тошнехоньки. И у себя дома он не бог весть как усердствовал в молитвах. Да и некогда было Федору вникать в тонкости своей религии; полагал он, что с него, военного, хватит и того, что перед сном лоб перекрестит.
Однажды не выдержал, прервал монотонную речь Лал Чандра:
- Довольно с меня сих скучных назиданий. Брал меня для работы - так давай работу.
Лал Чандр улыбнулся одними губами. Глаза, как всегда, смотрели холодно, будто сквозь стенку.
- Ты прав, - молвил он. - Я взял тебя для большой работы. Но, прежде чем приступить к ней, нужно укрепить свой дух.
- Плевал я на твой дух! - сказал Федор по-русски, не найдя подходящих голландских слов.
Лал Чандр помолчал, потом сказал негромко:
- Скоро я приподниму перед тобой покров священной тайны, в которую боги позволяют проникать лишь избранным.
- Что ж, ваши боги другого кого не нашли? - с усмешкой спросил Федор.
- Не говори о богах, которые тебе неведомы. Тайной этой владею лишь я. А ты будешь моим помощником. Как чужестранец, не имеющий здесь друзей и родных, ты не так опасен мне, как иные мои соплеменники.
- Если я узнаю такую тайну, ты не пустишь меня на родину, когда к тому представится случай. Лучше не надо мне твоей тайны!
- У тебя на родине наша тайна будет бесполезна. Она важна и страшна здесь, - уклончиво ответил индус. - Но страшись ее выдать, ибо смерть твоя не будет простой.
С этими словами он вышел.
А Федор долго еще стоял в оцепенении. Невеселыми были его думы…
На следующий день вечером Лал Чандр тихо вошел в комнату Федора и присел возле него.
- Какому божеству ты поклонялся в своей стране? - спросил он.
Неожиданность вопроса озадачила Федора. "Верую в святую троицу", - хотел сказать он. Но по-голландски у него получилось:
- Верю святым трем.
- Три бога - Тримурти, - задумчиво сказал Лал Чандр. - А творят ли ваши боги чудеса?
- А как же! Вот в евангелии рассказывается, как Христос, сын божий, превратил веду в вино, как воскресил мертвого Лазаря. В Ветхом завете сказано, как куст горел и не сгорел. - Федор не смог точно выразить по-голландски "неопалимая купина". - Или как Моисей пошел по морю, а вода раздалась и пропустила его…
- А видел ли ты чудо своими глазами?
- Не доводилось.
- Люди и так живут среди чудес, - сказал индус. - Разве не чудо - жизнь, ее зарождение, превращение дитяти в могучего воина, а потом - в дряхлого старика? Или малого зерна - в ветвистое дерево? Или мертвого яйца - в живую птицу? Но люди не понимают, что это чудо, забывают богов, жаждут низменных житейских благ. Что им, - Лал Чандр презрительно указал на дверь, - что им блаженство нирваны! Я довольствуюсь глотком воды и горстью сушеных плодов, а они, дай им волю, будут пожирать тело священного животного - коровы.
- Корову у нас все едят, - заметил Федор.
- А какая пища считается у вас греховной?
- Ну, вот когда пост, никакого мяса нельзя есть.
- Да, все одинаково, - про себя заметил Лал Чандр. - А скажи, когда земные властители нарушают у вас законы первосвященников, постигает их кара?
- Бывало, - ответил Федор. - Раньше патриархи сильнее царей считались.
- А ныне?
- Ну, Петр-то Алексеевич, как на пушки медь понадобилась, колокола с церквей снимал, а святых отцов заставил землю копать, камни таскать на укрепления…
- Он разорял храмы? И его не постиг гнев богов?
- Не дай бог под его гнев попасть.
Лал Чандр снова задумался.
- Теперь пойми меня, юноша, - сказал он. - Если боги не творят чудес, то люди забывают, что должны слепо повиноваться первосвященникам. Но нам не дано знать, почему боги долго не напоминают людям о себе…
- Да ты кто - священник, что ли? - удивился Федор.
- Я лишь нижайший раб богини Кали. Я избран орудием богини, чтобы люди низких каст посредством чудес убеждались в могуществе богов и уверялись, что их удел - повиновение и труд. А властители, увидев чудо, поймут, что должны повиноваться первосвященникам. Ты понял меня, юноша?
- Значит, если бог сам чудо не сотворит, так ты…
- Да. Боги, открывшие мне малую часть своих тайн, могут творить чудеса моими руками. Ибо боги всемогущи!
Федор вдруг засмеялся.
- Твой смех кощунствен, - с достоинством заметил Лал Чандр.
- Да я не про вашего бога, - продолжая смеяться, сказал Федор. - Просто вспомнил: у нас в Навигацкой школе один, из поповских детей, загадку загадывал: если-де бог всемогущ, может ли такой большой камень сотворить, что и сам не поднимет? Вот и ответь. Если создаст, да не поднимет - не всемогущ. А не сможет создать - тоже.
- И святотатец не понес наказания?
- Как не понести! Да не он один, а душ шесть навигаторов наших, и я тоже, попались. Священник, отец Никодим, подслушал. Неделю на хлебе да воде продержали!
- Такая слабость у вас только оттого, что вы поклоняетесь не истинным богам, - возмущенно сказал индус. - Впрочем, ты из касты воинов, и высокие мысли не трогают тебя, как и весь твой род.
- А при чем тут род?
- Раз ты воин, то и весь твой род - воины.
- Вот уж нет. Ни дед, ни отец мой никогда в службе не бывали, да и я не собирался.
- Чем же занимается твой отец?
- Землей. Крестьяне у него пашут, сеют, хлеб собирают.
- Значит, твой отец раджа? Понятно. А послушны ли у вас рабы?
- У нас в деревне вроде послушны. А инако, бывает, и своевольничают.
- Повелевают ли ваши боги рабам служить своим господам?
- О том сказано у апостола Павла, что всегда были господа, всегда и рабы были.
- Все то же, - тихо промолвил индус, одобрительно кивнув. - Теперь выслушай: есть у нас злонамеренные люди, они учат крестьян, что надо отнимать землю у повелителей своих, что не нужно слушать священнослужителей…
Федор, подобрав в уме голландское слово, перебил его:
- Бунтовать, значит, подбивают?
- Ты правильно понял, юноша. И ты сам, сын раджи, должен быть на страже: что сегодня у нас, завтра будет у вас.
- Это верно, да вот беда: здесь я и сам-то в рабах.
- Ты раб судьбы, как и все живое. Помысли, похожа ли твоя жизнь на жизнь презренного раба?
- Да как тебе сказать? Домой-то ты меня не пускаешь.
- Со временем ты попадешь на родину. Но я говорю о крестьянах, которым боги предписали навеки возделывать поля господ: нужно ли держать их в повиновении и страхе?
- Если не слушают, то и страх божий нужен.
- Истину сказал. Боги должны показать непокорным свой гнев. Идем со мной, я покажу тебе знаки могущества богов!