Он был прав. Рита молча сложила в чемодан вещи мужа. Вова забрал из кабинета кое-какие приборы. Уходя, буркнул, что Анатолий Петрович живет теперь у Опрятина.
Она попробовала увидеться с мужем, звонила в институт - безуспешно. Бенедиктов не подходил к телефону.
Когда Бенедиктов сказал Опрятину, что ушел из дому, Николай Илларионович поморщился: беспокойного человека послала ему судьба в напарники.
- Что же с вами делать, - сказал он. - Живите пока у меня, места хватит. Ради ее величества науки я готов мириться даже с вашим скверным характером.
- Жить у вас? - Бенедиктов намеревался поселиться в гостинице, но теперь он подумал, что в самом деле у Опрятина будет удобнее. В гостинице не очень-то расположишься с приборами… - Хорошо, - ответил он хмуро. - Пошлите Бугрова за моими вещами.
И Бенедиктов поселился во второй комнате холостяцкой квартиры Опрятина. В комнате были ковры, кресла, в углах стояли две горки с фарфоровыми статуэтками.
- Коллекционируете? - усмехнулся Бенедиктов.
- Моя слабость, - коротко ответил Опрятин. - Как ваш нарыв?
- Лучше.
- Очень рад.
Они сидели в креслах за низеньким столиком.
- Вы что же, насовсем ушли из дому? - спросил Опрятин, наливая в рюмки коньяк.
Бенедиктов не ответил. Молча выпил, отвернулся.
- Анатолий Петрович, - мягко сказал Опрятин, - нам нужно форсировать работу на острове.
- Меня подгонять не нужно.
- Знаю. И тем не менее - придется ускорить темпы. Мне стали известно, что Привалов и его оруженосцы ведут работу в том же направлении, что и мы. Они собрали какую-то установку и получили обнадеживающие результаты.
- Откуда вы знаете?
- Неважно. Допустим, от Бугрова. Могу добавить, что они связались через Багбанлы с Академией наук. Консультируются с московскими учеными. Вас это радует?
Бенедиктов не ответил.
- Надеюсь, - продолжал Опрятин, - вам не понравится, когда не ваша, а чужая грудь первой коснется ленточки финиша?
Нет, Бенедиктову совсем не улыбалась такая перспектива. Столько мучений, столько жертв - и ради чего? Чтобы уступить первенство? Чтобы очутиться в жалкой роли того чудака, который не так давно своим умом дошел до дифференциального исчисления?..
- Завтра еду на остров. - Он пристукнул ладонью по столу. - Буду форсировать. Но учтите: если мы соберем установку, а ножа к этому времени не достанем, мы сядем на мель.
- Нож будет, - спокойно сказал Опрятин. - И не только нож, но и кое-что другое. Может быть, более важное. В январе я еду в Москву. И Бугрова возьму с собой.
- А кто будет возить меня на остров?
- Любой институтский моторист. В лабораторию, разумеется, его не пускайте. О деталях поговорим перед отъездом.
Одна в пустой квартире…
Днем еще ничего: школа, уроки, разговоры в учительской - все это отвлекает. Но по вечерам Рита не находит себе места. Сядет с книгой в любимой позе, в уголке дивана, - книга падает из рук. Ничто не мило. Позвонить к кому-нибудь, пойти в гости? Нет. Не хочется.
Брошенная жена…
В телефонной книге разыскала номер Опрятина. Достаточно пять раз покрутить диск - и услышать его голос… Сказать ему: "Толя, приходи, прости, не могу одна…"
Нет. За что просить прощения? Ни в чем она не провинилась. Он пусть просит.
Но грызет и грызет одна мысль: не доглядела, не остановила вовремя, значит - виновата…
Подруга прислала письмо из Москвы, зовет к себе на каникулы. "Проветришься, но театрам походишь…" Может, в самом деле поехать в Москву?.. А вдруг он вернется? Нет, нельзя уезжать.
Рита вздрагивает от неожиданного звонка. Бежит открывать. Сумасшедше колотится сердце.
Входит Опрятин. Вежливо здоровается, улыбается. Она молча стоит у двери, губы ее дрожат.
Наконец она берет себя в руки, приглашает гостя в комнату.
- Не хотите ли чаю? - спрашивает холодно. Он не должен видеть ее смятения…
Спасибо, чаю ему не хочется. Они пили с Анатолием Петровичем. Да, он здоров, нарыв почти затянулся.
- …Он у меня под неослабным контролем. Я советовался с опытным врачом. Конечно, нелегко, но он отвыкнет. Уверяю вас, Маргарита Павловна, он понемногу снижает дозы. Конечно, эта привычка требует длительного лечения, но я уверен, что с течением времени он войдет в норму и вернется к вам. Пока вам не следует искать встреч с ним.
Она молчит. Ни на единую секунду этот человек не должен подумать, что ей хочется плакать.
Что он там еще говорит?
- …Быть может, скоро мы с Анатолием Петровичем заявим о крупном открытии. Это произошло бы еще скорее, если б у нас в руках был известный вам нож. - Он пристально смотрит на нее умными холодными глазами.
Она молчит.
- Маргарита Павловна, - продолжает он. - Это в ваших же интересах. Отдайте нам нож.
- У меня нет никакого ножа, - говорит она ровным голосом. - Вы отлично знаете, что нож упал за борт.
- Он не упал за борт, - тихо отвечает Опрятин. - Но если вы не расположены к этому разговору, то оставим его. Очень, очень жаль… - Он встает, прощается. - Что передать Анатолию Петровичу?
- Передайте привет. Скажите, что я уезжаю в Москву.
- В Москву?
- Меня зовет подруга. Еду на время школьных каникул.
- Разрешите узнать, когда?
- Сразу после Нового года.
- Удивительное совпадение, - говорит Опрятин, улыбаясь одними губами. - Я тоже еду в командировку. Надеюсь, встретимся в Москве, не так ли?
Глава восьмая,
в которой Привалов и Николай Потапкин посещают Институт поверхности и Николая осеняет догадка
И как хватит он по струнам.
Как задаст им, бедным, жару!..
Чтоб тебе холера в брюхо
За твой голос и гитару!
Г.Гейне. Сосед мой дон Энрикец
Голубой автобус с прозрачной крышей несся по заснеженному шоссе. Мелькали за окнами березовые рощи, проплывали поля, прикрытые белым одеялом зимы. Автобус миновал небольшой подмосковный город, прогрохотал по мосту через замерзшую реку, и вдруг стало темно: дорога врезалась в вековой бор.
Николай с любопытством смотрел в окно. Стена могучих разлапых сосен. Буреломы. Тяжелые ветки тянутся к автобусу и, вздрогнув, осыпают снег. Заповедный лес, в котором некогда охотился на красного зверя царь Иван Васильевич…
Позавчера Николай и Привалов прилетели в Москву по делам Транскаспийского. Вчера весь день они провели в управлении по строительству трубопроводов. Теперь они ехали в Институт поверхности, один из новых академических институтов.
Шершавые стволы раздвинулись, зимнее солнце брызнуло в окна, и в автобусе сразу стало уютно.
- Приехали, - сказал Привалов, складывая газету.
Они вышли из автобуса. Голубой морозный полдень. Тишина и острый запах хвои. Покалывает в ноздрях. Весело хрустит под ногами снег.
На Привалове теплое пальто с меховым воротником и высокая генеральская папаха. Снаряжение Николая куда легче: на нем демисезонное пальто и шляпа.
- Вам не холодно, Коля?
- Нисколько. - Николай косится на приваловскую каракулевую башню: - А вам не тяжело?
- Жарковато, - признается Привалов и поправляет папаху. - Жена заставила надеть. Конечно, из самых лучших побуждений…
Хруп, хруп! - похрустывает снег под ногами.
- Даже странно, - говорит Николай, - шестнадцать градусов мороза, а у меня перчатки в кармане лежат: нет надобности.
- Сейчас жесткость погоды здесь меньше, чем у нас, - замечает Привалов.
- Жесткость погоды?
- Да. Градусы мороза плюс удвоенная скорость ветра.
- Не знал, - говорит Николай. И тут же принимается подсчитывать: - Шестнадцать градусов без ветра, значит, жесткость - шестнадцать единиц. А у нас зимой не бывает ниже пяти градусов, зато ветер - скажем, четырнадцать метров. Значит, жесткость - тридцать три!.. Теперь понятно, почему я не мерзну в Москве.
- И почему москвичи мерзнут у нас, - добавляет Привалов.
Они проходят широкую вырубку, где разместился жилой городок института. Белые двухэтажные коттеджи на зеленом фоне леса - красиво! Неизбежные кресты телевизионных антенн. Дальше лесная полоса, за ней другая вырубка - коммунальная зона. Клуб, магазины, школа, ателье… Еще полоска леса - и вот перед ними широкий проспект лабораторий и производственных корпусов.
- Здорово! - восхищается Николай. - Вот это размах!
- Видите круглое здание? - показывает Привалов. - Там, наверное, ускоритель заряженных частиц. Какой-нибудь бетатрон.
По тропинке, протоптанной в глубоком снегу, они идут к небольшому двухэтажному дому. Войдя в вестибюль. Борис Иванович поскорее стягивает с головы папаху и вытирает платком лоб и затылок.
Зеленая дорожка коридора. Номерки и таблички на дверях. Привалов и Николай вдруг останавливаются: из-за толсто обитой двери со световой вывеской "Не шуметь!" приглушенно доносятся музыка и пение. Они вяжутся со строгой обстановкой Института поверхности не лучше, чем мычание коровы с симфоническим оркестром.
Бренчит гитара. Басовые струны щелкают по медяшкам ладов, и под лихой топот подошв молодой голос задорно выводит:
Порошок в кармане носишь, отравить хотишь меня.
Паровоз в кармане носишь, задавить хотишь меня…
Николай и Привалов переглядываются: Юрин голос… Сверточек ферромагнитной ленты со звукозаписью "обстановки эксперимента" уже попал сюда…
В институте предупреждены о приезде Привалова и Николая. Их ведут в большую комнату без окон. Ее стены сплошь уставлены пультами и панелями приборов. В потолке - широкий овальный световой люк. Голубой глаз неба…
Из-за стола навстречу инженерам поднимается сухощавый человек в черном костюме. У него высокие скулы, резко очерченный нос, аккуратный седой пробор. Николай осторожно пожимает ему руку, запинаясь, называет свою фамилию. Он чувствует себя стесненно: перед ним - ученый с мировым именем.
- Садитесь, товарищи. - Коротким жестом ученый указывает на кресла. - Рад познакомиться с вами. Сейчас подойдут сотрудники и расскажут, что мы тут делаем с вашей музыкой.
Николаю очень хочется провалиться сквозь землю. Вечные Юркины выходки! Полно на свете приличных песен - так нет же, выбирает самую идиотскую! Ему-то, Юрке, хорошо сейчас: он не видит, как вежливо улыбается один из ведущих физиков страны.
- Признаться, если бы не личное свидетельство Бахтияра Халиловича, мы бы не поверили, - продолжает ученый. - Ваш отчет вполне обстоятелен, но мы с интересом послушаем живой рассказ. - Он смотрит на Николая: - Кажется, вы участвовали в опыте с начала до конца?
- Да. - Николай встает.
- Сидите, пожалуйста. Это вы придумали схему установки?
- Мне принадлежит только идея использования поверхности Мебиуса…
- Как вы к ней пришли?
- Меня навела на мысль рукопись Матвеева. Если помните, Григорий Маркович, он там описывает какую-то "сукрутину"…
- "Сукрутина в две четверти". Помню, - говорит ученый. - Мы тоже заинтересовались этим местом… Как ваше имя-отчество?
- Николай Сергеевич.
- Молодцом, Николай Сергеевич! Превосходная идея.
Николай польщен. На лице его сама собой появляется неприлично широкая улыбка - от уха до уха. С трудом согнав ее, он говорит торопливо:
- Схему установки нам помогли разработать специалисты по автоматике на основе предложения инженера Костюкова. Он же пел. Понимаете, Григорий Маркович, эта песенка… то есть получилось такое стечение обстоятельств…
- Не смущайтесь. - Ученый дружелюбно смотрит на Николая. - В вашем возрасте и я певал "Сербияночку". А про стечение обстоятельств нам известно. Вы поступили правильно: пока проблема не решена, лучше, чтобы о ней поменьше говорили. Во избежание нелепых толкований. Помните статью о "чуде в Бабьегородском переулке"? Неправильно истолковали коэффициент полезного действия и расписали в газете, что, дескать, на заводе кондиционеров создана установка с КПД больше ста процентов… Ваша-то установка не в переулке ли была? - спрашивает он вдруг.
- В переулке, - немного растерянно отвечает Николай. - В Бондарном переулке…
- Вот видите. - Григорий Маркович негромко смеется. - Чудо в Бондарном переулке.
В комнату входят трое: китаец неопределенного возраста, в восьмиугольных очках, молодой - чуть постарше Николая - невысокий крепыш в спортивной куртке и румяная девушка в сером костюме. Пожимая руку крепышу, Николай замечает у него на лацкане куртки значок яхтсмена-перворазрядника. Крепыш тоже видит такой же значок в петлице Николая. Они улыбаются друг другу. Николай пугается, как бы в его улыбке не проскользнуло чувство превосходства, свойственное морякам соленой воды при встречах с пресноводными коллегами, и гонит ее с лица. Что-то у него сегодня неблагополучно а улыбками.
Николай рассказывает об опыте в Бондарном переулке. Все внимательно слушают. Китаец записывает в блокноте.
- Таким образом, - заключает Николай, - мы вовсе не думали о проницаемости. Мы хотели усилить поверхностное натяжение ртути, и только.
- Картина представляется яснее, - говорит академик. - А теперь послушаем Василия Федоровича.
Крепыш в спортивной куртке раскладывает на столе несколько схем и фотографий. Следует короткое сообщение. Они построили установку, полностью дублирующую опыт в Бондарном переулке. Конечно, она снабжена точными записывающими приборами. Камертонный прерыватель заменен более совершенным устройством. Вот принципиальная схема…
Затем Григорий Маркович приглашает инженеров осмотреть установку. Она в другом здании, так что приходится одеться и выйти.
Снова похрустывает под ногами снег, морозный день искрится и щедро льет смолистый хвойный дух.
Григорий Маркович с Приваловым и китайцем идут впереди. Молодежь немного приотстала. Николай узнает от своих спутников, что китаец - доктор наук, специалист по поверхности раздела жидкостей, а зовут его Ли Вэй сэн. И что Василий Федорович недавно защитил кандидатскую диссертацию об электростатических явлениях, возникающих в клеевых пленках при схватывании клея. Румяную девушку зовут Лида Иванова, можно без отчества, она не физик, а инженер из управления по строительству трубопроводов, а здесь она находится для координации вопросов новой техники; ей нравится Ефремов, хотя лично она "Туманность Андромеды" написала бы иначе.
Кроме того, Николай успевает обменяться с Василием Федоровичем мнениями о способах складывания спинакера и договориться на воскресенье вместе поехать в Химки, чтобы Николай попробовал свои силы на парусном буере.
Они входят в небольшое одноэтажное здание. Вот и установка. Николай смотрит во все глаза. Да, это тебе не Бондарный переулок, думает он. Впрочем… Впрочем, в принципе никакой разницы. И здесь, как в переулке, возвышается кольцо Мебиуса.
Внутри кольца укреплены две штанги, прижатые друг к другу мощными электромагнитами. Когда режим установки создаст условия проницаемости, штанги проникнут друг в друга. Но пока режим не найден. Стрелки приборов стоят на нулях.
В том, первом здании, в звуконепроницаемой комнате магнитофон воспроизводит злосчастную "Сербияночку". Звук преобразуется в электрические колебания, которые записываются на ферромагнитную ленту в виде, пригодном для обработки на электронно-счетной машине. Цифры, обозначающие частоты, переводятся в двоичную цифровую систему, имеющую только два знака: ноль и единицу.
Число, которое в обычной десятичной системе изображается знаком "2", в двоичной системе пишется, как "10", тройка - "11", четверка - "100", пятерка - "101", и так далее. Для людей эта система слишком громоздка: число "16", которое мы обозначаем двумя знаками, в двоичной системе пишется пятью: "10000". Но для электронной машины это очень удобно. Все ее действия основаны на комбинациях: есть импульс - значит, единица; нет импульса - ноль. Когда задача выражена такими цифрами, машина справляется с ней мгновенно.
Институтская электронно-счетная машина имела такую задачу. Она "знала" все параметры схемы, где была только одна неизвестная величина. Если бы Валерик не опрокинул камертонный прерыватель, грузики остались бы в том же случайном положении, когда получилась проницаемость. А теперь приходилось пропускать установку через все частоты, встречающиеся в Юриной музыке. Электронная машина непрерывно составляла и решала ряды уравнений; их результаты в виде электрических команд последовательно передавались на установку.
- Человеческой жизни не хватило бы, чтобы перебрать все комбинации, - говорит Григорий Маркович. - У вас получилось случайное совпадение, а повторение случайности - дело практически немыслимое. Будь это лет двадцать назад, пришлось бы просто махнуть рукой.
- Григорий Маркович, разрешите узнать, - осторожно спрашивает Привалов, - у вас уже сложилось мнение относительно… э-э… причин проницаемости?
- Об этом, Борис Иванович, говорить еще рано. Но, полагаю, наш друг Багбанлы в принципе совершенно прав: все дело в перестройке внутренних связей вещества. При перестроенных связях проникновение идет по межатомным и межмолекулярным пустотам, которые огромны сравнительно с элементарными частицами.
- А если орбиты внешних электронов пересекутся при встрече? - спрашивает Николай.
Академик улыбается:
- Жолио-Кюри как-то сказал, что, говоря о структуре атома, надо отказаться от образных представлений. Человеческому воображению это не пол силу. Только математика может дать представление о действительности. Но, если попробовать выразить словами, никаких круговых орбит нет. Есть амплитуды колебаний электронов.
- Еще вопрос, - говорит Привалов, - какова, по-вашему, физическая природа поля кольца Мебиуса?
Ученый шутливо поднимает вверх обе руки.
А Ли Вэй-сэн, показав в улыбке крупные зубы и тщательно выговаривая слова, замечает:
- Товарищи с юга нетерпеливы. Товарищи с юга не хотят подождать два года или один год.
- Пока что могу сказать вам только одно. - Григорий Маркович, слегка сутулясь, подходит к Привалову и выставляет вперед длинный и тонкий указательный палец. - В обычном кольце токи высокой частоты, текущие по наружной и внутренней поверхностям, проходят разный путь. В кольце Мебиуса, имеющем одну поверхность, токи текут не обычным путем. Происходят какие-то особые явления. Разумеется, в определенной частотной обстановке. Ну-с, пойдем дальше. - Он ведет гостей в другое помещение. - Поверхность Мебиуса в высокочастотном контуре - на редкость счастливая догадка, - говорит он, идя по широкому коридору. - Она открывает отличные перспективы, о которых вы, быть может, и не подозреваете. Но, поскольку выдвинута конкретная задача - подводный нефтепровод, - мы решили на первом этапе привязать работу именно к этой задаче. Собственно, задач у нас две. Усиленное поверхностное натяжение должно придать нефтяной струе локальную форму - это раз. Сопротивление ее движению требуется свести до минимума и-ли вовсе снять за счет проницаемости - это два. Правильно?
- Совершенно верно, - подтверждает Привалов.
- Ну-с, вторая задача - дело еще далекое, а вот первая… Впрочем, смотрите сами.
Он распахивает дверь.
Посреди комнаты - круглый бетонный бассейн диаметром в три с половиной метра, облицованный белым кафелем. Стенки бассейна - почти в человеческий рост. Его опоясывает желтой металлической лентой большое горизонтальное кольцо, укрепленное на ребристых изоляторах.