В глубине огромной бухты - островки, еще крепостца, тьма-тьмущая купеческих судов. На западном берегу, при подошве гор, поросших лесом, белеет средь пышной зелени город Сант-Себастьян. Темной глыбой высится гора Корковадо, проткнув вершиною пухлые недвижные облака. По-над городом, на холмах, - белые стены католицких монастырей. Зелено, солнечно, сине - райская страна, чистая Аркадия…
Пушечно отсалютовали королевскому флагу над крепостью. Ответствовано было - выстрел за выстрел.
Свистнула боцманская дудка, затопали по нагретым доскам палубы босые матросские ноги. Понаторевшие в долгом океанском плавании служители вмиг убрали паруса. Грохоча, пошла разматываться со шпиля якорная цепь.
Спустили баркас. Командир брига с Арсением и судовым врачом съехали на берег - представляться португальским властям, а заодно и русскому генеральному консулу - Лангсдорфу Григорию Ивановичу.
Вблизи город не столь красив. Набережная, верно, хороша, дома стоят добрые, иные в три и четыре этажа. А дальше - узкие улочки, с грязью и вонью. Пестрая, шумная толпа, монахи, одноколки, запряженные мулами…
Из раскрытых дверей какой-то лавки несутся топот ног и заунывное пение.
- Невольничий торг, - поясняет Лангсдорф.
Арсений заглядывает внутрь. Десятка два полуголых, покрытых коростой негров приплясывают средь низеньких скамеек. Бородатый белый человек в широкополой шляпе наблюдает за ними. Кто не довольно резво пляшет - вмиг взбадривает того палкой. Тут же двое белых покупателей: щупают мускулы, заглядывают невольникам в рот - целы ли зубы…
В темных глазах Арсения - ярость и гнев. И здесь рабство. Мерзостное торжище… Доколе же будет простираться позорнейший из позоров на совести человечества!..
Уже пали сумерки, когда Лангсдорф повел офицеров к своему дому. Приключилась неприятность: с верхнего этажа кто-то выплеснул на улицу нечистоты - чуть-чуть не на голову. Арсений, отскочив, оглядел забрызганные сапоги, возмущенно повернулся к Лангсдорфу.
Григорий Иванович качает головой, смеется:
- От пакостного сего обычая местные жители никак не отстанут. По вечерам с великою оглядкою надобно ходить…
Григорий Иванович Лангсдорф - хозяин рачительный. Сладким вином, дивными фруктами потчует он гостей, да и послушать генерального консула - удовольствие. Консул он по должности, а по духу, по страсти - натуралист, путешественник, с самим Иваном Федоровичем Крузенштерном по морям хаживал.
Только не слушает Арсений добродушного консула. Хмурясь, читает письмо от отца - оно почти два года, оказывается, ожидало его здесь.
Вот что писал старик:
"По праву отеческому должен бы в первых строках преподать тебе некую нотацию, сиречь поучение: пошто своим вольномыслием на дом отеческий злое навлек. Однако ж не возмогу на тебя иметь сердца, ибо ведаю, каков ты, и мыслям твоим не супротивник. К тому ж хвораю я и об одном молю господа - твоего возвращения из дальних морей дождаться.
Изложу кратко о напастях, посетивших дом наш не волею божиею, а единственно от злого умыслу иных людишек.
Из приятелей твоих бывших ведом тебе конешно князь Курасов. Благонравием и почтительностью оный Курасов ныне до чинов дошел и, как слышно, к тайной канцелярии некое причастие имеет. По злобе ли на тебя - может, какое амурное ривалите меж вами было или еще по какому резону, - только донес он на тебя, Арсюша, все, что ты по отроческой горячности не таясь сказывал и какие книги читывал. А по тому доносу нагрянули в Захарьино служивцы и, обыск учинив, весь дом кверху дном поворотили, разыскивая якобы крамольные бумаги.
Только сдается мне, что иное им потребно было. Ибо таковых бумаг не нашед, оные псы в особливой нашей горнице с превеликим тщанием рылись и електрические машины кругом обсматривали, а известную тебе рукописную повесть о индийском вояже моего деда, а твоего прадеда, Федора Арсентьевича, с собою унесли, такоже и прехитрый нож его…"
Дочитав до сего места, Арсений дернулся в кресле. Сквозь загар проступила бледность.
- Неужто печальная весть? - участливо спросил Григорий Иванович.
- Батюшка хворает, - сказал Арсений. И, достав красный фуляр из кармана, вытер взмокший лоб…
В начале июня 1818 года - без малого через три года! - "Аскольд" вошел на большой рейд Кронштадтской гавани.
На другой день, спозаранку, камердинер доложил князю Курасову, что желает его видеть лейтенант Матвеев. Князь сидел в халате, с намыленными щеками, отдавшись во власть брадобрею.
- Скажи, нет дома, - велел он.
Послышался шум, камердинеровы вопли. Распахнулась дверь, и на пороге встал Арсений, загорелый до черноты, в мундире, при шпаге. Курасов оттолкнул руку брадобрея, медленно поднялся, стирая со щеки мыльную пену. Арсений устремил на него горящий взгляд:
- Так-то, князюшка, встречаешь старых друзей?
- Подите прочь, сударь, - холодно молвил князь. - И благодарите всевышнего, что легко отделались в вашей крамоле…
Арсений положил руку на эфес шпаги, проговорил со сдержанным бешенством:
- Извольте сей минут вернуть мне сувениры, взятые в отцовом имении!
Узкое лицо князя стало белее кружевных манжет. Он медленно отступил к задернутой пологом постели, потянулся к шнуру - позвонить… В два прыжка Арсений подскочил к нему с выхваченной шпагой.
- Ну, тать ночная! - крикнул он.
Брадобрей с визгом выбежал из комнаты.
Князю стало не по себе. Спотыкаясь на словах, он признался, что те сувениры после обыска были отданы графу де Местру, бывшему сардинскому посланнику…
- Где проживает езуит? Сказывай живо!
- В прошлом году граф покинул Россию, - сумрачно ответил Курасов. - Где он сейчас, мне не ведомо…
Недолго пробыл Арсений в Петербурге. Подав прошение об отставке, уехал в Захарьино.
Прошло три месяца с лишком.
Теплый сентябрьский день угасал. В небольшом белоснежном ломе, стоявшем средь сада на окраине одного североитальянского города, зажигали свечи. Их колеблющийся свет отражался в темно-красных панелях, что опоясывали стены кабинета. Возле изящного стола, опершись на него, стоял худощавый старик в черном. Он рассматривал пергаментный лист, близко поднеся к глазам. Другой человек, несколько помоложе и дороднее, ожидал, стоя в сторонке.
Старик положил пергамент на стол и сказал:
- Мои друзья не ошиблись, рекомендовав мне вас и вашу ученость. Я доволен вашей работой, синьор.
Ученый с достоинством поклонился. Старик достал из ящика стола кошелек:
- Вы оказали большую услугу ордену.
- Ad majorem Dei gloriam, - проговорил ученый, принимая кошелек. - Желаю графу спокойной ночи.
Старик отпустил его. Затем кликнул слугу, велел запереть все засовы в доме и затопить камин: на старости лет граф де Местр стал сильно зябнуть.
Он сел за стол и еще раз просмотрел пергамент. Он был доволен: старой загадке, вывезенной из холодной России, дано превосходное толкование. Настанет великий лень - и слава ордена Иисуса воссияет, как никогда прежде. Он, граф Жозеф де Местр, не зря потрудился на долгом своем веку…
Где-то неподалеку прозвучал и оборвался цокот копыт по каменистой дороге.
Граф открыл резной ларец, извлек оттуда рукопись, свернутую и перевязанную лентой, и нож с костяной рукояткой. Затем из ларца же вынул один за другим три железных ящичка. Полюбовался их сверкающими гранями. Опытный туринский мастер сработал их по его заказу, и на каждом резец оставил четкие буквы - начальные буквы великого девиза:
"AMDG".
А ниже - графская корона и его, Жозефа де Местра, инициалы:
"JdM".
Он положил свернутую рукопись в один из ящичков и пробормотал при этом:
- Источник.
Затем осторожно взял нож за рукоятку и отправил его во второй ящичек:
- Доказательство… А это, - он аккуратно сложил пергамент, оставленный синьором ученым, - это будет ключ тайны…
Внезапно он оглянулся на темное окно: показалось, будто хрустнул песок под чьей-то ногой… Нет, все тихо.
Граф положил "ключ тайны" в третий ящичек. Осталось толь-ко закрыть крышки и велеть зачеканить. Но он медлил. Придвинул к себе чистый лист бумаги и начал писать послание одному из друзей. Он любил писать длинные письма и достиг в этом многотрудном жанре изрядного искусства.
Перо на разбеге строки брызнуло чернилами. Граф поморщился. И верно, куда удобнее писать этими новомодными грифелями, заделанными в дерево.
Снова шорох за окном. Привратник бродит там, что ли?..
Граф подошел к окну, распахнул его - и отпрянул с коротким криком. Из тени старого граба на него смотрел человек в плаще и широкополой шляпе. В следующий миг незнакомец перемахнул через подоконник. Он был смугл и молод, темные глаза его смотрели яростно…
- В вашем доме, граф, бдительная стража, - сказал он по-французски. - Мне не оставалось ничего иного, как прыгнуть через забор. Успокойтесь, я не разбойник.
- Кто вы такой, сударь? - спросил де Местр, несколько оправившись от испуга. - Что вам нужно в моем доме?
- Я Матвеев. И этим сказано то, что мне нужно.
Желтое лицо де Местра перекосилось. Вдруг с неожиданной для его старого тела прытью он метнулся к столу, к ящику с пистолетами.
- Ни с места, граф!
Из-под плаща незваного гостя на де Местра уставился черный зрачок пистолета. Граф отступил на шаг. Поняв, что дело проиграно, старый иезуит заговорил ласковым тоном:
- Сын мой, не пристало вам грозить оружием старику. Очевидно, вас ввели в заблуждение…
- Молчите! - прервал его Матвеев. - Не затем изъездил я Францию и Италию, разыскивая вас, чтобы слушать ваши жалкие увертки. Нож и рукопись на стол! Я считаю до трех…
- Нет нужды, - тусклым голосом отозвался граф. - Они на столе…
Арсений шагнул к столу. Радостно сверкнули его глаза при виде ножа.
- Рукопись в том ящичке, - сказал де Местр. - Третий не трогайте. Это мое.
- Я не езуит, мне чужого не надобно, - отрезал Арсений по-русски. - А за коробки железные получите.
Он кинул на стол золотую монету. Затем захлопнул крышки и сунул ящички с ножом и рукописью в карманы.
- Не вздумайте поднимать шум, вы, старая лисица, - сказал он на прощанье, - иначе не миновать вам дырки в сюртуке.
С этими словами Арсений выпрыгнул в окно. Зацокали, удаляясь, копыта по каменистой дороге…
Что было дальше?
Вернувшись в Россию, Арсений так и не смог всерьез, как мечталось, заняться разгадкой тайны, вывезенной прадедом из Индии. Другие дела поглотили его. Похоронив отца, он дал вольную немногим своим крестьянам, оставил имение младшему брату. Ящички надежно зачеканил. Сам же поселился в Петербурге. Вступил в тайное общество…
После 14 декабря неожиданно, ночною порой, прискакал Арсений в Захарьино. А наутро в дом ворвались жандармы. Выходя под стражею, он успел лишь шепнуть брату:
- Те ящички храни пуще глазу… Прощай, Павлуша…
Арсений Матвеев был сослан в Нерчинские рудники. И не вернулся оттуда.
- Вот и все, - сказала Рита. - Он привез из-за границы две железные коробочки, и с тех пор их хранили в семье Матвеевых. Просто в качестве какой-то реликвии. Никто не знал, что внутри что-то есть… А когда мы с мужем стали переезжать на новую квартиру, из одного ящичка вдруг высунулся этот нож… Второй ящичек мама выбросила вместе с хламом - он был грязный и ржавый и лежал под комодом вместо ножки. Кто ж мог знать, что в нем рукопись…
- Значит, ты никогда ничего не слыхала о третьем ящичке? - спросил Николай.
- Нет. Потому я и удивилась, когда вы с Юрой тогда пришли ко мне и спросили… А что ты знаешь о нем?
- Только то, что он существует.
И Николай рассказал Рите про итальянского диверсанта и кражу в музее.
- В этом ящичке лежит нечто очень важное, - проговорил он в заключение. - Де Местр назвал его "ключом тайны".
- Кто же мог его украсть?
- Не знаю. - Николай не стал делиться с ней своими подозрениями. Да и насколько они обоснованны? Ведь о ящичках знал не только Опрятин. Знали многие. Не поторопился ли он, высказав следователю свои подозрения?..
Вагон уже спал. Из соседнего купе доносился богатырский храп. Толстая проводница подметала коридор.
А они все стояли у окна и смотрели, как летит за окном снежная ночь, отмеряемая телеграфными столбами.
Николай изумленно думал о том, что вот она стоит рядом, локоть к локтю, больше уже не чужая и недосягаемо далекая, а давно знакомая Желтая Рысь из детства - и все-таки чужая и незнакомая.
- Послушай, Коля, - сказала она вдруг, прижавшись лбом к стеклу и закрыв глаза, - я могу тебе доверять?
Он хотел сказать в ответ, что готов сию минуту выпрыгнуть на полном ходу из поезда, если она прикажет…
- Да, - сказал он.
Рита помолчала. Потом вскинула голову:
- Кажется, я сейчас разревусь, если не расскажу…
И она, не таясь больше, рассказала ему о несчастье, которое обрушилось на нее. О том, как Анатолий Петрович начал исследовать нож, а она подогревала его честолюбие. И как он, желая увеличить работоспособность, понемножку стал наркоманом. И о том, как она прыгнула тогда с теплохода за упавшим ножом, поймала его в прозрачной воде и спрятала на груди, а мужу сказала, что нож утонул, потому что - так ей казалось - без ножа он не сможет продолжать исследования. И о том, как она уговаривала Анатолия бросить эти проклятые опыты, а он связался с Опрятиным и изнуряет себя работой и наркотиками, и как он ушел из дому… И, наконец, о том, что позавчера она отдала Опрятину нож в надежде, что это ускорит окончание работы и вернет ей Анатолия…
- Ты отдала нож Опрятину?! - вскричал Николай.
Она посмотрела на него долгим взглядом.
- Ты должен дать мне слово, что никому - слышишь? - никому об этом не расскажешь. Даже Юре.
- Почему, Рита? Почему я должен молчать? Наоборот, надо действовать. Надо убедить твоего мужа, что такие опыты не делаются в одиночку. Пусть он придет к нам.
- Нет, - сказала она. - Он не станет даже слушать. Только разозлится еще пуще.
- Меня, конечно, не станет слушать. А Привалова и Багбанлы послушает…
- Нет. Ты не знаешь его. - Рита настойчиво повторила: - Дай слово, что будешь молчать. Я требую.
- Хорошо, - понуро сказал Николай. - Обещаю.
Часть четвертая
Остров Ипатия
Подымали тонки паруси полотняные,
Побежали по морю Каспийскому…
Из былины "Василий Буслаевич"
Глава первая,
о том, как лаборатория Привалова временно вышла из строя
Эту энергию земной шар удерживает плененной и конденсированной в грубых клетках вещества. Мое дело, следовательно, свелось только к тому, чтобы устранить это препятствие.
Жюль Верн. Погоня за метеором
В это прекрасное июньское утро Валерке Горбачевскому казалось, что его бутылочно-зеленые защитные очки "бабочка" стали розовыми. Отпуск для сдачи экзаменов кончился, все обошлось благополучно, если не считать тройки по английскому.
Впервые после двадцатидневного перерыва Валерка шел на работу. Он торопился: пришлось к восьми забежать в библиотеку, чтобы сдать учебники, и теперь он побаивался, что ему влетит от инженера Потапкина за опоздание.
Обогнув клумбу гладиолусов, Валерка влетел в вестибюль. Он пробежал сквозь ветвистые никелированные заросли гардеробной и мимо закрытой табельной доски, надеясь за счет высокой скорости избежать встреч-и с табельщицей.
Однако маневр не удался. Табельщица, хорошенькая Надюша, была на месте. А около нее почему-то сидел инженер Костюков, недосягаемо прекрасный в кремовых брюках и новой зелено-желтой ковбойке навыпуск. Он неторопливо развлекался, отпуская девушке комплименты в духе XVIII века: увлечение Матвеевым еще не прошло. Надюша не все понимала, но ей очень нравилось: она прыскала в ладошку.
При виде Валерки Юра величественно взглянул на часы и сказал:
- Надин, отметьте, пожалуйста, - опоздал из отпуска на одиннадцать минут и имеет нераскаянный вид.
"Ты-то что здесь делаешь?" - непочтительно подумал Валерка, но вслух сказал первое, что пришло в голову:
- Юрий Тимофеевич, троллейбус…
- Ах, троллейбус! - Юра понимающе закивал. - Конечно, конечно, я как-то не подумал. Есть прекрасные стихи: "Почему же, отчего же опоздал на час Сережа? Мы в трамвае ехали, собаку переехали…" Ну, и так далее, там очень интересно получилось. Впрочем, судьба милостива к лодырям. Придется с Агнии Барто переключиться на Николая Тихонова…
Тут Юра откинул голову, простер длинную руку и продекламировал:
Слушай, Денисов Иван!
Хоть ты уже не егерь мой,
Но приказ по роте дан,
Можешь идти домой.
Валерка озадаченно моргал, ничего не понимая. Надюша тряслась от смеха, зажимая рот. Юра вытащил из нагрудного кармана сложенную бумажку:
- На, получай выписку из приказа.
- Очередной отпуск? - изумился Валерка, прочитав бумажку. - Но я не просил…
- Администрация в некоторых случаях имеет право предоставить отпуск независимо от желания трудящегося, - нудным голосом сказал Юра. - Я тоже не просил. И все наши не просили.
- Как - все наши? Вся лаборатория?
- В девять придет кассирша, получишь отпускные. И не задавай лишних вопросов. Видишь, я ничего не спрашиваю, и ты помалкивай.
- Я пока в лабораторию пройду, - сказал Валерка.
- Не ходи. Видишь, я не иду - и тебе не надо.
Юра был прав: администрация имеет право в случае возникновения обстоятельств, временно препятствующих производству работ, уволить в отпуск тех, кого это коснулось.
А обстоятельства сложились именно так.
Одним из результатов зимней командировки Привалова в Москву было включение в институтский план темы, связанной с беструбным нефтепроводом. Задача ставилась достаточно скромная: основные работы вел Институт поверхности. Тем не менее осторожный Колтухов воздерживался от постановки опытов.
- Ну вас к лешему, - ворчал он в ответ на доводы Привалова, - с вашей милой привычкой совать пальцы куда не нужно! Завтра твой лаборант голову сунет в индуктор, а Колтухов отвечай?
Молодые инженеры осуждали Колтухова. Особенно кипятился Юра. Он снова вспоминал, как инквизиторы давили на Галилея, и дело дошло до того, что Колтухов вызвал его к себе и закатил выговор "за разболтанность".
Николай тоже плохо переносил оттяжку работ по беструбному. Теперь, после того что он увидел и услышал в Институте поверхности, он дал волю своей фантазии. Почти все вечера он просиживал с Юрой за какими-то планами и расчетами. Они спорили и кричали друг на друга, и теперь уже Николай нередко обвинял Юру в "узости мышления".
- А давно ли ты, - ехидно спрашивал Юра, - давил на меня, как…
- Ладно, ладно. Тебя задавишь! - отвечал Николай.