"Ну, Папашка был пессимистом, упокой Господь его душу, и, разумеется, не без оснований. Постояльцы оплачивают только часть содержания дома, но ведь нам только и надо, что сохранить Блэквуд-Мэнор, – правда? Наверное, мне следовало сказать "выручка" вместо "прибыль". Так тебе нравится больше? Когда огласят завещание Папашки, станет легче".
"И когда же это должно случиться?" – поинтересовался я.
"Пэтси вернулась, уже два дня как дома. Наверное, мы могли бы огласить его послезавтра".
"Хорошо", – сказал я, несколько удивившись неожиданной новости. До сих пор я был занят исключительно собой, мучимый страхами, странными снами с Ревеккой и взглядами отнюдь не призрачного Гоблина, обретшего краски персонажа цветного кино.
Мысль, что Жасмин будет управлять Блэквуд-Мэнор, меня взволновала. Я решил, что для нее это идеальное занятие. Тетушка Куин понимала Жасмин, как никто другой, даже лучше ее самой.
Внезапно, с непонятно откуда взявшейся живостью, я захотел удрать из больницы. Если Жасмин начнет сопротивляться своей "судьбе", то я хотел с ней поговорить. Дело-то ведь было очень простое – Жасмин уже заправляла почти единолично всем особняком, и, хотя я не был на все сто уверен в поддержке ее брата Клема, из него мог получиться неплохой помощник, который стал бы приглядывать за работниками, – эту обязанность раньше выполнял Аллен, помощник Папашки. Мне отчаянно захотелось вернуться домой.
Мне захотелось увидеть нарядную Жасмин в костюме от Шанель.
"Так и быть, я готов поговорить с вашим консилиумом, – согласно кивнул я. – Но я хочу переодеться в собственные вещи. Не бойся, я не собираюсь убегать. Просто хочу надеть шмотки от Армани, одну из тех рубашек ручной выделки, которые ты присылаешь мне из Европы, и счастливый галстук от Версаче. А, ну да, еще туфли от Джонстона и Мерфи. Я хочу выглядеть как нормальный человек. И Гоблину эта одежда нравится. Стоит мне разодеться для какого-нибудь события дома, как он прямо с ума сходит".
"Это очень обнадеживает, – сказала тетушка. – Я немедленно распоряжусь. Но советую все-таки надеть туфли от Черч. Мы можем надеяться, что Гоблин будет с тобою рядом на этой встрече?"
"Ну конечно, – ответил я. – Ты что думаешь, я вычеркну его из списка приглашенных? А кроме того, я не всегда могу контролировать его поступки. В больнице он ведет себя тихо. Ему часто приходится мириться с неуважительным пренебрежением".
"Да, наверное", – согласилась тетушка, и я увидел, что она взглянула именно туда, где находился Гоблин. А он смотрел на нее так же холодно и отстраненно.
Одного я не мог рассказать тетушке: во время моего пребывания в больнице Гоблин вел себя очень странно. Он вообще отказался разговаривать со мной до тех пор, пока не привезли компьютер, и одно это было весьма необычно. Кроме того, внешне он больше не напоминал моего двойника, хотя вновь им стал, когда я принарядился перед разговором с психиатрами.
Он не носил больничных халатов и фланелевых рубах, которые были на мне, а ходил в джинсах и рубашках – таких же, как у меня, но мои-то остались дома. Все это мне казалось очень странным.
Но больше всего меня пугала быстрая смена выражений на его лице. Я теперь мог различить каждую его черточку, не то что раньше. Временами оно выражало безразличие, иногда – отчаяние, и почти никогда его лицо не отражало моих чувств.
Как бы то ни было, в больнице меня больше не посещали обычные приступы паники. Я наслаждался трусливым чувством защищенности. Жизнь в палате кипела ключом: тетушка Куин то и дело устраивала чаепития с сытным угощением, Большая Рамона, навещая меня, каждый раз баловала новой вычурной ночной рубашкой, любимая сестра Милочки, тетя Руги, закармливала меня вкуснейшими шоколадными конфетами, в дверь без конца заглядывали охранники, а еще с визитами вежливости являлись многочисленные родственники, хотя не представляю, что они думали по поводу моего пребывания в больнице.
В общем, после многочисленных проволочек я получил долгожданный лэптоп. Устроившись с ним в кресле возле больничной кровати, я собирался вызвать Гоблина на разговор. Мысли о Гоблине не давали мне покоя, путаясь в голове.
"Теперь мне нужно поработать, тетушка Куин, – сказал я как можно мягче. – Поцелуй меня и отправляйся в ресторан, например во "Дворец командора". Ты не была там с тех пор, как заварилась эта каша".
Тетушка что-то заподозрила.
"Но сюда не проведен телефон. Что ты собираешься делать с лэптопом? Писать роман?"
"С его помощью я разговариваю с Гоблином. Ему так легче, чем внушать мне мысли. Он подпитывается электричеством и сам попросил привезти сюда компьютер".
"О, мой дорогой Квинн", – всполошилась тетушка, замахав руками.
"Тетушка Куин, позволь мне еще раз тебе напомнить, что он спас мне жизнь. Если бы не Гоблин, тот ублюдок убил бы меня!"
"Дорогой, а что случится, если ты просто-напросто перестанешь разговаривать с Гоблином? Что касается острова, то, думаю, лучше бы нам снести Хижину Отшельника, разобрать этот странный мавзолей, перевезти все золотые пластины в Особняк – и пусть себе глициния растет, где хочет".
"Ты меня поражаешь, – сказал я. – Мне больно тебя слушать! Я хочу оставить Хижину Отшельника для себя. Послушай, я прекрасно сознаю, что причиняю тебе горе. Я знаю, сколько ты выстрадала из-за смерти Папашки, и вовсе не намерен заставлять тебя страдать дальше, но этот остров мне нужен. Как ты не поймешь, он принадлежит нам, а не какому-то чужаку!"
Я посмотрел на Гоблина. Он пристально разглядывал тетушку Куин, а потом перевел взгляд на меня, но это был уже равнодушный взгляд. Со стороны могло показаться, что ему нравится скучать. Нет, нужно обязательно с ним поговорить. Должен же я выяснить, что именно он теперь знает! Я единственный во всем мире мог разобраться в этой загадке.
"Ну ладно, мой драгоценный, – сказала тетушка. – Поднимусь-ка я наверх, поужинаю".
Она несколько раз напоминала мне, что при больничном комплексе есть четыре ресторана и лучший из них мог бы составить конкуренцию любому подобному заведению в Новом Орлеане. Это была целиком идея Роуан Мэйфейр – предоставить больным и их родственникам разнообразнейшее питание. Можно было перекусить на скорую руку в общем кафетерии в подвальном этаже или подняться на крышу здания в ресторан "Гранд-Люминьер", предлагавший самые изысканные блюда.
Тетушка Куин успела стать завсегдатаем "Гранд-Люминьер" и устроила так, что мои тарелки с едой поступали непосредственно из их кухни.
"У меня встреча с Нэшем, знаешь ли, – на прощание сообщила она, – и если бы ты согласился..."
"Я встречусь с ним, но только когда буду одет по-человечески, – сказал я, – а не как Крошка Вилли Винки".
Тетушка поднялась, собираясь уходить.
"И еще одно", – сказал я.
"Да?" – спросила она, готовясь нежно поцеловать меня, – сама вежливость, само внимание.
"Когда все-таки меня выпишут отсюда?"
Видимо, настал момент принять решение.
"Вероятно, завтра после твоей встречи с консилиумом психиатров? – предположила она. – Встреча назначена на четыре часа".
Все уже организовано, подумал я, но воздержался от комментариев.
"Ладно. В таком случае что, если нам – Нэшу, мне и Гоблину – поужинать в "Гранд-Люминьер" после консилиума?"
"Превосходная идея, – оживилась тетушка. – Ты меня очень порадовал. Ты даже сам не знаешь как. Видел бы ты этот ресторан! Хотя завтра ты обязательно его увидишь! Мне не терпится рассказать Нэшу".
Последовал град поцелуев, и тетушка ушла, оставив после себя легкий шлейф чудесных духов, которыми когда-то пользовалась и Линелль.
Я посмотрел на Гоблина. Он, видимо, даже не собирался покидать свой угол, где так уютно устроился. На нем был мой счастливый галстук от Версаче. Гоблин явно в нем щеголял. Я включил компьютер.
"Ты не разговаривал со мной после той ночи, – произнес я вслух, набирая слова на клавиатуре. – Что с тобой такое? В чем дело? Я всем рассказал о твоем поступке. Я отдал тебе должное".
Гоблин исчез, хотя еще секунду назад был очень хорошо виден. Я перепугался. Тут клавиши начали двигаться.
"Мне нравится быть злым", – появилось на экране.
Я опешил.
"Это плохо. – Я опять произносил каждое слово вслух. – Человек, который причинил мне боль, был злым. Ты видел, как он плохо поступил?"
"Не используй только простые слова, – затрещали с пулеметной скоростью клавиши. – Я говорил тебе, что знаю все слова, которые ты когда-либо печатал на клавиатуре. Я слушаю. Я учусь. Я научился многому. А злость мою вызвало то, как он обошелся с тобой".
"Я знаю, что ты разозлился из-за меня, – ответил, я, продолжая говорить и печатать. – Наверняка ты слышал, как я об этом всем рассказывал".
"Разве ты не понимаешь, что с тобою здесь происходит? – спросил он, печатая с устрашающей скоростью. – Они пытаются забрать тебя у меня. Они пытаются разделить нас, хотя мы с тобою – Квинн-Гоблин. Они ничего не понимают".
"Не важно, что они думают, – спокойно ответил я. – Я люблю тебя. Я тебе предан. Им нас не разлучить. Это невозможно. Но тебе нельзя сердиться. Нельзя быть вспыльчивым. Если ты будешь гневаться и горячиться, я не смогу тебя любить".
"Если только это не гнев на твоих врагов, – возразил он. – Если причина гнева в них – тогда это хорошо, да?"
Прежде он никогда так не формулировал свои мысли. Это был крошечный и в то же время очень важный поворот в его мышлении.
"Да, – ответил я. – Я хочу, чтобы ты защищал меня. Защищай Блэквуд-Мэнор. Защищай всех тех, кого я люблю".
"Ты вызываешь у меня смех".
"Почему?" – с воинственной наивностью поинтересовался я.
Компьютер полетел с моих коленей на пол. Не успел я подняться из кресла, как Гоблин оказался рядом, вновь став видимым. Он поцеловал меня в губы, потом отстранился не более чем на фут и крепко обнял.
Губы его зашевелились, и впервые я услышал его истинный голос – монотонный и тихий.
"Теперь ты меня боишься", – медленно произнес он, вяло шевеля губами.
"Так тебе именно это нужно?" – спросил я, придя в ужас. Даже во время драки с незнакомцем я не испытывал такого страха.
"Ты хочешь, чтобы я тебя боялся? – спросил я. – Я не могу одновременно любить тебя и бояться. Если я буду тебя бояться, то вскоре возненавижу. Ты чувствовал, как я ненавижу того незнакомца? Так вот – сделай вывод".
Он снова приблизился, чтобы поцеловать меня, и я почувствовал его губы на своих так же явственно, как чувствовал поцелуи Жасмин. Он опустил руку и полез под ночную рубашку у меня между ног.
"Нет, не здесь, – сказал я. – Наберись терпения".
Он снова заговорил со мной. Он на самом деле произносил слова.
"Но когда ты это чувствуешь, я тоже это чувствую и хочу".
Ощутив его интимное пожатие, я сдался. Сдался очень быстро, впрочем, все было кончено через несколько секунд. Я откинулся в кресле и закрыл глаза По телу пробежала приятная дрожь. Настала пора тишины. Она длилась минут пять или больше. Гоблин по-прежнему был рядом. Он стоял на коленях передо мной, но я не мог взглянуть на него.
"Кто был тот незнакомец? – спросил я и открыл глаза – Я много раз тебя спрашивал. Кто он такой?"
"Не знаю", – жутким бесстрастным голосом прозвучал ответ.
"Где сейчас незнакомец?" – спросил я.
"Не знаю, – вновь ответил он. – Если бы знал, я бы его нашел и как следует ему врезал. Я не знаю всего. – Он по-прежнему говорил тихо и бесстрастно. – Однако я знаю гораздо больше, чем ты думаешь".
Я промолчал. Я был слишком напуган. Я попытался пробудить в себе чувство любви, но вовсе не потому, что желал любить его, а потому что почувствовал, что вот-вот сойду с ума. К утру следующего дня я мог бы превратиться в буйно помешанного.
"Я хочу, чтобы сейчас ты ушел, – сказал я, глядя ему в глаза. – Я хочу, чтобы ты ушел и дал мне возможность подумать, понятно?"
"Ты думаешь, что можешь мною командовать? – послышался монотонный голос, губы двигались, слегка запаздывая. – Так вот, ты не можешь мною командовать, – продолжил он. – Но ради любви я оставлю тебя в одиночестве. Остерегайся того, что здесь могут с тобою сделать".
"Не пугай меня больше", – сказал я.
"Я не хочу тебя пугать, – произнес все тот же голос. – Но ты должен понять, что они хотят тебя изменить. Они хотят сделать так, чтобы ты больше не мог ни видеть, ни слышать меня".
"Это сделать невозможно, – прошептал я. – Ступай же. Я должен побыть один. Тебе разве не хочется иногда побыть одному?"
Без ответа.
"Куда ты уходишь, когда не со мной?" – поинтересовался я.
Без ответа.
"Скажи, куда ты уходишь? Быть может, ты остаешься рядом со мной, невидимый, продолжая наблюдать и слушать?"
Без ответа.
Я почувствовал, что он исчез. В комнате вдруг стало холоднее. Я услышал посторонние звуки: зашелестели бумажные салфетки в коробке, заскрипела кровать, тихо стукнули жалюзи на окнах, потом все смолкло.
Я перекрестился. Что мне теперь делать? Где найти того, кто во всем разберется? Черт возьми, мне нужен был кто-то, кто посоветовал бы, как поступить.
Я прошел в ванную и смыл с ног липкую сперму. Потом вымыл руки. Вернулся в палату и вынул из тумбочки четки. Это были гранатовые четки, доставшиеся мне на первом причастии. Подарок Линелль. Я начал молиться.
Но мысль о незнакомце не давала мне возможности сосредоточиться на молитве. Что, если он вернулся в Блэквуд-Мэнор? Что он станет делать, если разрушить Хижину Отшельника? Я представил его, вспомнив взгляд бешеных темных глаз. Как он разъярился, когда крутился волчком, увиливая от летевших в него осколков.
А если бы я заснул, мне приснилась бы Ревекка.
21
На консилиум к психиатрам Гоблин явился вовремя. Он снова превратился в моего преданного двойника, и его лицо больше не выражало презрение и скуку. Когда он обнял меня, я увидел, что он боится предстоящей встречи.
Когда мы вошли в зал – Гоблин, я и тетушка Куин – я спросил сам себя: а что будет, если довериться этим людям? Что будет, если я обращусь к ним за помощью? Помогут ли они мне, но не каким-то состряпанным психиатрическим диагнозом, а активным действием против Ревекки и Гоблина, против паники, пригнавшей меня в Хижину Отшельника? Станут ли эти врачи моими сообщниками в борьбе с незнакомцем, вторгшимся на мою территорию?
Внезапная идея предать Гоблина, порожденная новым страхом, заставила меня устыдиться. Но он об этом не догадывался: несмотря на все свои успехи, он пока не умел читать мои мысли.
Я спокойно попросил поставить рядом со мной еще один стул – для Гоблина – и, положив руку ему на колено, почувствовал, что он расслабился. Повернув к нему голову, я увидел, что он холодно рассматривает собравшихся врачей. Тогда я им сообщил, что Гоблин сидит слева от меня и, хотя они его не видят, он видит их и слышит все.
Что касается состава врачей, я вскоре удостоверился, что ни от одного из них не приходится ждать чего-то выдающегося. Вся процедура свелась по большей части к обыденному разговору, продолжавшемуся полчаса.
Двое врачей были совсем молодые равнодушные люди стерильного вида – практиканты, как я решил. Единственная женщина в консилиуме производила впечатление неуверенной особы, чересчур активно старающейся всем понравиться, а председателем был огромный здоровяк, который сам, по-видимому, страдал от депрессии. В состав консилиума вошел и Уинн Мэйфейр. Он молча, с достоинством смотрел на меня, и его лицо казалось мне гораздо интереснее всех прочих.
Я сухо и кратко рассказал всю свою историю. Ничего не скрывал – умолчал лишь об интимных подробностях наших с Гоблином эротических отношений, завязавшихся совсем недавно. О его героизме я сказал многое, но о нашей плотской связи – ничего. Когда я описывал свою любовную связь с Ревеккой, похороны ее останков, приезд экспертов из медицинской лаборатории Мэйфейровского центра, посетивших, как и представители ФБР, Хижину Отшельника, врачи дружно посмотрели на тетушку Куин, и та охотно все подтвердила.
"Вы сознаете, – заговорил здоровяк-председатель, – что в ванной, где на вас якобы напали, не было обнаружено вообще никаких отпечатков пальцев. Ни на стенах, ни на осколках стекла, пригодных для экспертизы?"
Я этого не знал и почувствовал горькое разочарование оттого, что узнаю новость при таких обстоятельствах.
"Незнакомец ни до чего не дотрагивался, кроме меня, – спокойно ответил я, но мое лицо горело от усилия сдержаться. – Стекло было разбито вдребезги".
"Вам также известно, – продолжал председатель консилиума, – что ваша экономка Рамона, равно как и охранники, дежурившие в то время в поместье, не видели чужака".
Мне снова стало больно, оттого что тетушка Куин не рассказала об этом раньше, но я подавил гнев и просто пожал плечами.
"Доктор Уинн Мэйфейр может подтвердить, что не я сам себе нанес свои раны".
Мы зашли в тупик.
Затем врачи начали задавать те же обычные вопросы, которые задавали психиатры много лет назад, когда я был ребенком. К ним прибавились несколько новых: "Не слышу ли я голоса?", "Не указывает ли мне Гоблин, как поступать?", "Не темнеет ли у меня иногда в глазах?", "Знаю ли я собственный IQ?", "Есть ли у меня желание поступить в колледж?" Я давал простые ответы. Мне хотелось поскорее покончить со всем этим.
Наконец Уинн Мэйфейр поинтересовался у меня очень тихим и уважительным голосом, не может ли он и остальные врачи сделать что-то для меня. Не хочу ли я теперь задать вопросы тем, кто только что опрашивал меня.
Я совершенно опешил. Никак не ожидал услышать нечто столь разумное и дрркественное. Здравый смысл советовал мне промолчать и обдумать предложение, но я не послушал его и поспешил ответить:
"Нет. Думаю, вся эта процедура уже достаточно затянулась. Полагаю, вы теперь посовещаетесь и сообщите мне диагноз?"
"Мы так и сделаем, если хотите, – ответил доктор Уинн. – И благодарны вам за то, что вы пришли".
"Вы говорите так, словно я образец какого-то редкого вида, – вспылил я, не обращая внимания на то, что тетушка Куин тихо охнула. – Для чего меня сюда привели – ради вас или ради меня самого?"
Мой резкий тон никак не подействовал на доктора Уинна – он остался по-прежнему невозмутим.
"Наша больница – одновременно и учебный центр, Квинн, – ответил он. – Здесь все взаимосвязано. Что касается вашего диагноза, то для нас совершенно очевидно, что вы не страдаете маниакальной депрессией, что вы не шизофреник и не психопат. А именно такие больные доставляют здоровым людям беспокойство".
Он поднялся из-за стола, что послркило сигналом остальным врачам, и на этот раз пожал мне руку и поблагодарил за терпение. Оба стерильных молодых человека тут же исчезли, с ними ушла и женщина, огромный унылый председатель этой команды пожелал мне удачи, а тетушка Куин ликующе заявила, что теперь мы можем подняться на крышу, в ресторан "Гранд-Люминьер", и отлично поужинать.
Гоблин по-прежнему не отходил от меня ни на шаг, и, когда мы все вместе поднимались на лифте, я чувствовал, как он меня крепко обнимает правой рукой.