Он садится замыкающим - справа от Ирис, которую я не замечаю по началу. Она глядит на Ромео, затем на меня и, мне кажется, что я вижу улыбку - скорее всего, просто кажется. Преподаватель встает и подходит к нам.
- Приветствую вас еще раз, дети Нового Мира, - монотонно тянет женщина.
Однажды я спросила у отца "Почему наш мир называют Новым? Ему же около трехсот лет!". На что он ответил "Новее уже не станет", и, как бы горько и смешно воедино не звучал его ответ, он был прав.
Мне бы хотелось быть замыкающим поколением, как тот стул, на котором расположился Ромео. Я читала, что раньше люди страдали из-за перенаселения или у них кончались ресурсы, и они дохли как крысы - беспомощно и вовсе нелестно. Но мне бы все равно не хотелось, чтобы кто-то жил и вкушал плоды этой прекрасной жизни на поверхности после меня. Было бы чудесно взять и умереть всем в один момент. Да что такое смерть? - мучение? спокойствие? прибыль или убыль? (душевная конечно). Я бы хотела сохранить свою красоту, умереть молодой так трагично, верно? Я бы попробовала это ради новых ощущений. "И весь мир, все люди перестали существовать" - потрясающая эпитафия к Новому Миру.
Я много слышала о смерти от других людей - от образованных и от безумцев, от жителей на поверхности и от бедняков, болтающихся рядом с Золотым Кольцом. Имели ли люди право самим решать, когда им нужно уходить? Одни бы сбегали от жизни, еще не достигнув совершеннолетия, вторые бы жили бессмертием. Абсурд!
Мы обсуждаем бедность, и нам цитируют древних философов. Мы поднимаем ладонь, когда согласны с высказыванием, или кулак, когда полностью отрицаем его правильность. Я стараюсь не принимать участия в обсуждении, потому что становлюсь раздражительной, когда представляю бедняков и попрошаек, которых мне доводилось видеть. Они омерзительны и противны, они не достойны уважения и жизни на поверхности - мы строим этот мир и управляем этим миром не для таких как они - они ненужный отросток, они болезнь: маленькая россыпь красных точек по телу, и их нужно убрать.
- К концу недели выполните эссе по теме бедности в Новом Мире и способах борьбы с ней, - чисто проговаривает преподаватель и обводит нас всех своим взглядом.
Зрительный контакт - вот, благодаря чему проявляют уважение. Отсутствие зрительного контакта - неуважение.
Урок окончен. Я хочу обратиться к Ирис, но она привстает раньше и быстро шагает ко мне, каблуки стучат по полу и вмиг затихают:
- Так значит, Золотое Кольцо? - улыбается подруга, хотя я вижу гадкую усмешку, скрытую в ее глаза. - Сегодня, в три.
- Сегодня, в три, - без эмоций повторяю я и отворачиваюсь, после чего покидаю класс.
Я проклинаю Ирис.
Она вытряхивает прибыль из моих отделов, она вытряхивает мои карманы - так я расплачиваюсь за дружбу с ней. Позабыв про Ромео, пересекаю кабинет и иду к лифту, захожу одна: никто не торопится и не догоняет меня; я привыкла спускаться в одиночестве и не терплю каких-либо компаний. Мне неприятно, когда незнакомцы случайно задевают меня своими плечами или пытаются что-то сказать, дабы прервать молчание. Если уж ты зашел в лифт, будь добр - заткнись и жди своего этажа.
В закрывающиеся двери просовывается чья-то рука, и я испытываю неясное мне чувство, из-за которого по спине проходит ледяная волна. Отступаю и непонимающе гляжу вперед: ко мне забирается Ромео. Тело его ныряет между приближающимися друг к другу створами лифта и оказывается ближе допустимого ко мне.
- Безумец! - кидаю я, смотря на юношу, и сожалею, что вовремя не отвела взгляд.
Ромео смотрит через плечо - двери ударяются, и лифт должен отправить нас в холл.
- Прости меня, Карамель, - извиняется юноша. - Прости меня, правда. Ты, кажется, еще больше взволнована, а я просто хочу, чтобы ты знала…
- Мне плевать, Ромео, как же ты не понимаешь, - перебиваю я.
- Я хочу, чтобы ты знала: я никогда не предам тебя, - заканчивает он, как вдруг выражение его лица искажается, и он настороженно глядит на меня; похоже сказанные слова ударяют ему пощечину и совершают резкий плевок в душу.
- Это неправильно, Ромео, - продолжаю я и развожу плечами - плавно, но обрывисто.
Но что именно неправильно? Его появление тут? Мое поведение в целом? Его? Мое здоровье? Слишком много "неправильно".
Я чувствую ногами, как лифт трогается, и мы едем.
- Мы с тобой теперь связаны. Ты права, это только усталость. Скоро все пройдет, - резко пытается улыбнуться Ромео, после чего протягивает, пытаясь растопить мое сердце как карамель, - сладкая девочка…
Родители дали мне имя Карамель Голдман и поставили тем самым клеймо на всю жизнь. Кара - наказание, мель - низ, опустошение. Я была сладкой девочкой с горькой желчью внутри.
Его назвали в честь боровшегося за что-то мальчугана. Ромео обещал мне когда-нибудь достать книгу с персонажем, именем которого его окрестили. Наверняка, там была какая-нибудь дикая история о войне. О чем же раньше писали люди? - о войнах и любви. Исключительно войны и любовь были темами для их рассуждения и повествований - как плоско и необдуманно; как будто ничего более нравственного или интеллектуального не прорастало в их головах, да и не существовало вовсе. Может, мозг тех людей был настолько не развит, что они заключали в книгах свое слабоумие и самые примитивные образы былого Старого Мира?
- Благодарю за поддержку, Ромео, - говорю я.
В ноги отдает напряжение, лифт останавливается. Я слегка отдергиваю ворот своей рубашки, чтобы мне стало легче дышать. Я тону - воздух больше не поступает в легкие. Закрываю глаза.
- Карамель? - слышу я голос Ромео.
- Такая усталость навалилась, - вру я. - Приду домой и прилягу отдохнуть.
Он молчит.
Я еще раз поправляю ворот рубашки и пробуждаюсь. Ромео больше не смотрит на меня; его черные глаза устремлены по направлению медленно открывающихся дверей лифта.
- До завтра, Карамель, - мельком глянув на меня, прощается юноша и выходит.
- До завтра, Ромео, - я провожаю его взглядом и не спешу выходить.
Вижу, как он торопливо проносится мимо раздевалок: не останавливается, чтобы взять верхнюю одежду; я прохожу к одной из целого ряда ячейке и забираю свое пальто, проговорив "Карамель Голдман" в микрофоне на замке. Одеваюсь, мысленно составляя схему своего движения: добраться до дома, отдохнуть, подготовиться к прогулке с Ирис. Кажется, она говорила что-то про занятия по парапсихологии. В мире, где все опирается на науку, просто необходимы занятия, доказывающие, что мистики и религии нет - на примере верующих, сумасшедших; все это плоды человеческого воображения - больных людей, которые вовремя не обратили внимания на свою болезнь. Я всегда отказываюсь от участия в подобных лекциях, потому что уверена, что только человек может заправлять миром и никаких потусторонних сил быть не может. А Ирис ходит на подобные занятия просто потому, что эту чудачку всегда тянет к чудаковатым преподавателям по чудаковатым предметам.
Я выхожу на террасу десять на десять метров, передо мной несколько линий дорог: место для пеших прогулок и несколько уходящих вверх полос для автомобильного ориентирования. Я никогда не гуляю по мосту - мне кажется, это удел бедняков - поэтому вытягиваю впереди себя руку.
Подвести человека может кто угодно, но я не беспокоюсь, что окажусь в одной машине с сумасшедшим или попрошайкой или, того хуже, преступником, потому что только у людей с поверхности имеются личные транспортные средства.
Ко мне подлетает автомобиль: он останавливается, и я делаю шаг вовнутрь.
- Добрый день, - приветствую мужчину за рулем и, присаживаясь, смотрю на него через зеркало дальнего вида.
Он ловит мой взгляд и кивает.
- Улица Голдман, - уточняю я.
Богатые всегда покупают улицы и называют их в свою честь. На улице Голдман располагается наша квартира, наш садовый участок, наши офисы, в другом районе - фабрика.
- Кажется, - мужчина еще раз глядит на меня, а машина поднимается, - я видел вас сегодня в рекламе. Такая душевная речь о Создателях и Богах.
- Да, - соглашаюсь с ним. - Это была я.
И вместе с этим на здании управляющих вновь появляется экран, на котором зияет мой портретный снимок.
- Карамель Голдман, - зачитывает мужчина. - Красивое имя. Сладкое.
Если бы. Родители в несколько ином значении выбирали мне имя. Я не отвечаю - хмурюсь.
- Простите, не хотел стеснять вас, - спешит извиниться незнакомец. - Дети становятся все более зажатыми, каждое новое поколение взрослеет быстрее предыдущего.
- Это хорошо или плохо? - серьезно интересуюсь я.
- Понятия не имею. Раньше люди больше умели радоваться. Радоваться пустякам.
Прихожу к выводу, что все-таки попала к сумасшедшему. Выглядываю в окно и вижу несколько летящих под нами машин, позади остались школьное здание и множество домов, связанных друг с другом лестницами и мостами. Мне стоило подождать кого-нибудь другого…
- Зачем радоваться пустякам? - продолжаю эту странную беседу я. - Это же пустяки.
- Жизнь и основана на пустяках. Днями, неделями, месяцами, годами ждешь чего-то - оно происходит за секунды и минуты, но оставляет след, который перечеркивает все плохое.
Я решаю смолчать. Вижу высокие крыши и улицу Голдман и достаю две серебряные карты для оплаты.
- Нет, спасибо, не надо, - с пугающей улыбкой говорит водитель. - Я рад, что смог помочь тебе и довез до дома.
"Еще не довез", думаю я. "Как довезешь живой, тогда и поговорим".
- Я привыкла расплачиваться, - настаиваю я.
Мне не нравится, когда люди отказываются от того, что по праву принадлежит им. Мне не нравится, когда что-то идет не так, как должно.
- Почему вы это делаете? - спрашиваю я, разглядывая морщины на лбу мужчины. - Вам не нужны деньги?
- Деньгами не измеришь душевное богатство. Я помог кому-то и мне хорошо от этого. Раньше все люди были такие.
Сколько ему лет? Я пробегаюсь глазами по тканевому салону - уверена, что он не из управляющих; скорее всего, руководит какой-нибудь фабрикой или сидит в одном из офисных центров.
Мужчина ловит мой взгляд на себе - у него янтарные глаза, и, кажется, я застреваю в этой смоле. Лапки маленького насекомого вязнут, и через миллионы лет он будет обнаружен красивейшем инклюзом.
- Я привыкла платить, - говорю я и открываю дверь - он довез меня. - Мы в расчете.
Оставляю карточки на сиденьях и сбегаю.
На пороге меня ждет наша горничная. Постукивая каблуками о мраморный пол, я двигаюсь к дому, но у украшенной виноградной лозой арки оборачиваюсь. Машина улетает, и я запоминаю последовательность из букв с начала алфавита и цифр - такой автомобильный номер был зарегистрирован одним из первых в Новом Мире. А-12-Б-612.
- Как прошел день, мисс Голдман? - спрашивает служанка и открывает передо мной дверь.
- Возьми пальто, Миринда, - отвечаю я и протягиваю ей снятую верхнюю одежду.
Женщина принимает мое пальто и ждет дальнейших указаний.
- Свободна, - не смотря на нее, говорю я, и Миринда кланяется, после чего убегает в комнату-гардероб.
Все должно происходить по заученной или представленной ранее схеме, все должно идти так, как должно, нарушение - болезнь, нарушения - отрешение, нарушивший - изгой. Я никогда и никуда не тороплюсь, я хочу быть уверена в совершаемых мной действиях и знать заранее предполагаемый результат, иначе - крах.
Миринду наняли, когда я только родилась. Ее сухие руки, качающие меня в колыбельке в детстве, остались такими же сухими. Она, бывает, случайно задевает меня, когда подносит еду или постиранные вещи. "Неповоротливая Миринда!" - причитаю я. - "Поставь поднос на стол и уйди! Зачем ты меня трогаешь и мараешь? Не надо передавать посуду из рук в руки!". Ее кожа настолько темна, что в светлом доме, кажется, женщине совсем не место - она как грязное пятно на белой стене, как несуразная скульптура на фоне белых комнат. Миринда встречает меня со школы, готовит еду, прибирается, стирает - со всеми своими обязанностями справляется с присущей ей кропотливостью и ответственностью, пускай, периодически и выводит меня. Темно-коричневые волосы ее похожи на шоколад, который невозможно достать в нынешнее время; Миринда стройна; ее ключицы выглядывают сквозь полупрозрачную ткань воротника блузки. Она носит черный комбинезон с бархатными вставками и кружевом на рукавах.
В прихожей развешены зеркала в полный рост - я провожу руками по рубашке, приглаживая ее на талии - и десятки изображений повторяют за мной. Достать такие зеркала было затратно по оплате и трудоемко по существу, ибо заводы не функционировали уже четверть века, но у управляющих всегда есть свои привилегии. И я хочу, чтобы эта стабильность сохранялась после моего окончания школы, после того, как я куплю свою собственную улицу со своим собственным домом - я хочу зеркала в полный рост и уверенность в завтрашнем дне.
Захожу в ванную, смываю школьную грязь с рук и, облокотившись о мраморную белоснежную раковину, закрываю глаза. Слышу, как вода стекает, слышу капли, которые сползают вниз по трубе так же, как капельки пота по моей спине. Я тону?
- Мы ваши Создатели! - уверенно произношу я и поднимаю голову. - Мы будущее этого мира!
Я поправляю пшеничные волосы и выключаю воду.
Мы Создатели и мы будущее этого мира. Мы есть Новый Мир. Мы есть будущее и без нас его быть не может. Это нельзя забывать; это первая мысль при пробуждении и последняя перед сном - Мы Создатели. И я повторяю это как мантру каждую минуту моей жизни.
- Отец? - выйдя из ванной, кричу я и иду через большую арку в гостиную. - Отец, ты дома?
- Он ушел, мисс Голдман. - Следом за мной появляется Миринда.
- Если я захочу услышать тебя, Миринда, - я резко поворачиваюсь и смотрю на женщину около белоснежной стены - пятно, - я обращусь именно к тебе. Понятно?
Она ощущает мое недовольство и кланяется. Я прохожу к стеклянной стенке по центру гостиной, провожу пальцем по статуэткам из различных металлов, пытаюсь найти пыль или грязь - безуспешно; все идеально чисто. Вот, что случается, когда делаешь что-то, чего не должен, когда выдумываешь на ходу - ты сам себя ставишь в невыгодное для тебя положение.
- Свободна, Миринда, - выждав еще немного, говорю я.
Женщина кивает мне и убегает - испаряется, будто бы ее никогда и не было в нашем доме.
Я огибаю стенку, прохожу мимо белоснежных кожаных диванов к лестнице - перед ней небольшая дверка с крохотными, выложенными наподобие треугольников, зеркалами - они ведут в комнату Миринды, но я сворачиваю направо и поднимаюсь по ступеням. На меня смотрят семь дверей из темного дуба: три слева, три справа и одна в конце мрачного, обитого деревом, коридора, где никогда не горит свет.
Слева: жилая часть. Первая комната - спальня отца, вторая - матери, затем их общая спальня. Справа тоже: моя комната, сестры и одна свободная: в ней стоят старая маленькая кровать, кресло из бордовой кожи и стол из дуба. В конце коридора кабинет.
Я вспоминаю, что оставила сумку в прихожей и книгу соответственно там же. Решаю, что отец все равно не заметит пропажи, посему уверенно шагаю к кабинету и распахиваю дверь цветом темного бука; бордовые обои прячутся за книжными шкафами, а те, в свою очередь, несут невероятного объема коллекцию печатных публикаций. Я уверена, что отец собрал здесь все имеющиеся к сегодняшнему дню и сохранившиеся со времени до образования Нового Мира издания книг. Отец вложил много средств для своей коллекции и гордился ею больше, чем собственными детьми. Я смотрю на тонкий просвет, место которого должна занять взятая мной книга, прохожу по колючему ковру из шерсти какого-то уже давно вымершего животного и оказываюсь напротив круглого прозрачного стола. Кресло пустует. Окно тянется от пола до потолка по всей стене - думаю, что не смогла бы повернуться к городу спиной и сидеть за рабочим столом так; Новый Мир требует к себе большего внимания, Новый Мир требует своих Создателей, Новый Мир желает, чтобы все взгляды живущих в нем людей были прикованы к его величию.
Дверь позади меня ударяет, но я не спешу. Медленно поворачиваюсь на носках туфель и кладу руки на бедра.
- Ты дома, - констатирую факт и прищуриваюсь. - Мне следует знать причину?
- И я рад тебя видеть, Карамель, - пропустив вопрос - а, может, и ответив сполна - режет отец и проскальзывает мимо меня.
Его силуэт тонкий - руки и ноги длинные, пальцы паучьи. Мне доводилось наблюдать за живыми пауками в поезде до Золотого Кольца. Так вот отец - один из них.
- Я видела сумасшедшего, - говорю ему.
Отец спокойно складывает принесенные бумаги на свой стол, перебирает их между папками, пока я жду от него какой-либо реакции и каких-либо слов.
- Я разговаривала с сумасшедшим, - добавляю я, и мужчина быстро вздыхает, после чего переводит взгляд на окно - но он не смотрит на меня, не смотрит, значит, не слушает и не понимает.
- Это уже хуже, Карамель, - бросает он, словно скидывает грязную перчатку с руки. - Тебе нельзя разговаривать с чужими, не погань фамилию Голдман.
Его слова швыряются сухими ветками в костер, и пламя разрастается.
- Я ехала домой с каким-то чудаком, - процеживаю сквозь зубы я и, отступив от окна, облокачиваюсь о стеклянный стол.
Отец бросает недовольный взгляд, когда я еще и обхватываю края ладонями.
- Неужели ты посмотрел на меня? - язвительно восторгаюсь я. Вот чем надо привлекать внимание папочки.
- Не облокачивайся о стол, Карамель, - опять пропускает он мои слова и настаивает на своем.
- Номер машины "А-12-Б-612", - медленно проговаривая, добавляю я и отступаю - руки соскальзывают со стекла и приземляются обратно на бедра. - Старожил, верно?
- Ты больше его не увидишь, - протягивает отец и, обогнув меня, присаживается в кресло.
Он достает из-под стола черный кейс и начинает выгружать какую-то документацию.
- Это я и хотела услышать, - мои губы изгибаются в подобии улыбки.
Я аккуратно продвигаюсь к окну и прикасаюсь пальцами к стеклу.
Мы живем на поверхности. Мы живем на поверхности, и под нашими ногами гниют былые города, под нами бьется, корчится и умирает земля, а мы вкушаем плоды прекрасной жизни на поверхности. Мы - люди будущего, мы - люди нынешнего момента, мы - люди с поверхности. Новый Мир подразумевает под собой элиту - достойных, тех людей, каждого представителя которых можно назвать сверхчеловеком. Иные - они как атавизмы на цельном организме - нашем городе - вскоре отомрут.