История, начавшаяся пожаром в доме самой обыкновенной женщины по имени Катя и явлением среди огня черного кота по имени Тайгерм. За котом подтянулись и демоны, и боги, и ангелы. Жизнь стала полна и непредсказуема. И неизвестно, чем все закончится, потому что эта книга - первый том романа, по всей видимости, трехтомного.
Содержание:
Глава 1 - Личный ад Катерины 1
Глава 2 - Демоны хитры, ангелы беспощадны 5
Глава 3 - Луна Бельтейна 9
Глава 4 - Слишком много долга 13
Глава 5 - Муравьи в шоколаде 17
Глава 6 - Заговор ада и небес 21
Глава 7 - Бабочка в плафоне 24
Глава 8 - Безумное чаепитие в Филях 28
Глава 9 - Змей и звезда 29
Глава 10 - Победившие ангела 32
Глава 11 - Без гнева и жалости 35
Глава 12 - Дебри памяти 38
Глава 13 - Приходя поодиночке, мы убиваем 40
Глава 14 - В ладонях Аты 43
Примечания 46
Инесса Ципоркина
Личный демон
Книга 1
Глава 1
Личный ад Катерины
Замуж Катерина вышла рано. Ну, как в народе говорят, раньше сядешь - раньше выйдешь. Катя села за одну парту с Игорем в третьем классе и вышла за Игоря сразу после выпускного. Совсем как в книгах Джоан Роулинг, у которой добрая половина персонажей обретает свою вторую половину еще в школьные годы чудесные. Разница лишь в том, что герои Роулинг не расстаются до самой смерти, героической или обывательской - уж как повезет, а реальная жизнь пункт насчет нерасставания выполнять отказалась, бесцеремонно напомнив Кате, в каком жанре пишет самая популярная в мире писательница.
Муж, десять лет как бывший, утром звонил, неотчетливо мямлил в трубку, что-то насчет "забрать Витьку после школы". Пришлось напомнить бывшему, что Виктор, их общий сын, уже в армии и вернется не скоро, но сам, без папиной помощи. Как, впрочем, и всегда. Игорь вспыхнул "Шаттлом" в ночных небесах и, распадаясь на пылающие гневом фрагменты, стал временно недоступен.
Конечно, сороковой день рождения праздновать не принято и поздравлять с этой датой тоже нельзя - примета плохая, но чтобы вот так, с ходу заменить поздравления оскорблениями?
Катя сидела и дулась, прокручивая в голове несостоявшийся разговор с мужем, находя все более и более хлесткие аргументы, пока домашний телефон не взорвался счастливым воплем. С момента покупки мобильника старенький телефонный аппарат потерял былое чувство собственной важности и большую часть времени молчал, забившись в угол, словно наказанный кот. Но если кто-то набирал городской номер, телефон не звонил, а трубил, точно все трубы Судного дня, он мог поднять и мертвого. Ну а полумертвого - дотащить из горячей ванны до письменного стола.
На сей раз звонила по межгороду троюродная тетка, мастер психологического кунг-фу. Теткин сынок, намертво связанный в катином мозгу в триединый образ молодого-красивого-непьющего, возмечтал задорого продать западному производителю свое ноу-хау, бездымную пепельницу. Тетка звонила, чтобы уведомить Катерину: для судьбоносного прорыва в большой бизнес изобретателю бездымных пепельниц необходимо пожить в столице, завести полезные знакомства. Намеки на то, что катина двушка идеально подходит в качестве полигона для испытания экспериментального образца ноу-хау, встраивались в теткину речь двадцать пятым кадром.
- И загляни обязательно в почту! - вещала тетка. - Там его фото, недавнее, всего пять лет назад снимали. Тебе же придется его узнать - в вашей-то толпе! Значит, так. Подойдешь на "Киевской-Кольцевой" к такой картинке, где борьба за советскую власть на Украине изображена. Там еще в левом нижнем углу мужик перед ноутбуком сидит и по мобилке разговаривает. Мне Анджей про нее рассказывал, он у меня веселый мальчик.
Катя раскрыла почту и вздохнула. Молодого красивого Анджея фотогремлины превратили в лысоватого неопрятного дядьку одних с Катериной лет - пасмурных, несущих разочарование лет. Так что не было на фото никакого блистательного Анджея, в объектив хмуро глядел самый что ни на есть Дрюня, вечный подросток, затравленный как безжалостными одноклассниками, так и восторженной мамулей.
Изобретение пожилого нёрда тоже разочаровывало. Катя помнит, как на выпускном под аббовское "I have a dream" она с шиком, почти не закашлявшись, закурила свою первую сигарету. А пепел стряхнула в отверстие пустой металлической банки из под кока-колы. Бездымные пепельницы, выходит, существовали уже тогда, самозародившись в недрах школьных туалетов.
Стало жалко тетку, ее сына-лузера, себя, так и не научившуюся перечить старшим… Ну что ей стоило произнести: "Тетя, я не могу ни встретить, ни поселить у себя вашего сына. И вообще, я завтра улетаю в Бразилию!" - после чего недрогнувшей рукой положить трубку. Точно так же, как это сделал бывший муж, даже не заметивший катиного юбилея.
Катя, упрямо закусив губу, забила в поиск "отдых в" - и замерла, перебирая в памяти названия, звучащие не хуже песен "Аббы" на том самом выпускном. Они с Игорем тогда забились под лестницу, было холодно, дуло от пола, выложенного наполовину шахматным, наполовину произвольным рисунком. И казалось, что на шахматной половине правит логика, но если переступить неявную черту, все скатится в хаос. Так и случилось: очередной, ничем особо не примечательный поцелуй неожиданно привел к череде событий, от которых катина жизнь закружилась крохотным торнадо в миксере. Размашистые подростковые мечты перемололо, перетерло, перемешало - и улеглось болотцем, оставив залежи воспоминаний и фото в семейном альбоме: растерянная Катерина в непомерно большом пальто и гордый Игорь с объемистым свертком на руках. В свертке - Витька, но на фото его не видно. Витькино присутствие в своей жизни Катерина ощущала даже во сне. Сыну незачем было попадать в фотоальбом, пленкой для его изображений служило катино сердце. Чего еще хотеть порядочной девушке из хорошей семьи?
Катерина никогда не протестовала против того, чтобы считаться именно такой девушкой. Ей хотелось, чтобы рядом и вокруг были работящий муж, собственный дом и здоровые дети. Полноценный женский мир, за пределами которого - обжигающий холодом вакуум открытого космоса. Знай свой предел, организм. Стой на своей половине пола, женщина.
Но она переступила невидимую грань, во второй раз покинув шахматную половину. Всего лишь усомнившись в том, что муж ее Игорь через день работает до полуночи и ездит в командировки дважды в неделю. Как выяснилось, муж ее Игорь являлся борцом с моногамией не хуже своего исторического тезки по фамилии Рюрикович. "Были у Игоря потом другие жены, но Ольгу чтил более других".
Кстати, ту женщину звали не Ольгой, а как-то нелепо, Гаянэ, что ли, а может, вообще Зарема. Восточная наложница - очи долу, косы до полу. И хищный чаячий голос, выдающий несгибаемую жизненную силу. "У нас с ним взаимопонимание, мы будем вместе по-любому…" "По-любому" она произносила как "полюбовно", складывая полные губы набухшим алым бутоном. Почему-то это зрелище вызвало у Кати тошноту и она отдала Игоря без борьбы, лишь бы никогда больше не видеть этих губ, сложенных точно для слюнявого поцелуя.
Отвлекшись на неприятные воспоминания и на заставку с попеременно моргающими котиками, Катерина и не заметила, что выбивает на клавиатуре ритм "I cross the stream, I have a dream". Под мизинец подвернулся enter, клавиша судьбы. На этот раз Катя не сама сделала шаг - случайность столкнула устоявшуюся, мирную жизнь с шахматной половины в пропасть. Над монитором поднялось облачко дыма, похожее на крохотный ядерный гриб, сквозь дым пробился и расцвел золотыми астрами огонь, цветы, не мешкая, превратились в шустрого багрового зверя, взбежавшего по занавескам к потолку и присевшего там закусить нелюбимыми книгами, сосланными на вечное поселение на самую верхнюю полку. Не прошло и пяти минут, как маленький катеринин мир горел, а сама Катя, получившая удар током при попытке потушить монитор водой, тихо умирала на полу. При этом глаза ее, как бы не участвуя в проблемах остального тела, заинтересованно разглядывали ручейки огня, текущие по потолку таинственными опрокинутыми реками.
Катя попыталась вообразить, будто летит она над огромным вулканическим полем, через которое пробивают путь лавовые потоки - летит гигантской жаростойкой птицей или даже целым драконом, равнодушным к облакам раскаленного пепла и каменных бомб, метящих Кате прямо в глаза - то ли снизу вверх, то ли сверху вниз…
* * *
Катя всегда была слабой. Матерей-одиночек часто называют сильными, чтобы подбодрить. И Катю тоже подбадривали: никому не хотелось видеть, как она сидит, отвернувшись к окну и роняя тихие слезы. Во дворике, зажатом между хрущоб, было темно и скучно. Так же темно и скучно было на душе у Кати. Казалось, душу накрыли сырой тенью непомерно разросшиеся тополя. А за спиной из года в год слышится надоевшее: "Ты сильная, ты мать, ты должна быть сильной, соберись!", а слезы все текут и текут, капая с кончика носа и с подбородка…
И собираться некуда и незачем.
Но сейчас, когда над головой пылало лавовое поле, Катерина поняла, что значит слово "соберись". Подтягивая колени к груди руками, уговаривая ноги не дрожать, царапая ламинат ногтями, ползла Катя к выходу из комнаты, не видя, что в коридоре уже вовсю полыхает дешевенький пластиковый шкаф, заполняя прихожую черным ядовитым дымом. У двери она упала лицом в коврик, подумала: "Я же по нему сапогами… прямо с улицы…", как пришло понимание - это больше не имеет значения. Ничего больше не имеет значения, потому что кончилась катина жизнь. Замок высоко, встать на колени, чтобы отодвинуть тугой рычажок, Катя не сможет. Значит, всё, всё. Всё.
- И не надоест же некоторым, - глубокомысленно заметил чей-то голос. Хорошо хоть не в голове, а поодаль. Хотя какая разница - сгореть заживо в твердом уме и ясной памяти или… Нет, лучше уж без ума и без памяти. Пусть наконец придет спасительное забытье, Катерина помнит, так гораздо легче. Стоп, то есть как это "помнит"?
- Ну что, Наама, будешь дальше развлекаться? А то я пойду. - И в дальнем углу зашебуршилось что-то темное, меховое.
Черный кот. Толстый черный кот, похожий на кроличью шубу, которая была у Кати в детстве. "Груня! Какой тут кот у нас шляется?" - вспомнила Катя. И еще: "Не беспокойтесь, кот этот мой. А Груни нет" - и никого нет. Она одна, наедине с предсмертными галлюцинациями, ничуть не изумленная краткостью и никчемностью своей жизни. Только Витеньку жалко. Но он сильный мальчик, сильный. Не то что его слабая мать. За всю жизнь так и не смогла собраться…
- Наама! - рявкнул кот, подходя ближе. - Когда ж ты насытишься-то! Питайся быстрей, нам пора!
И тут катин рот вздуло изнутри, словно из пищевода в глотку и дальше, под нёбо, прошла изжога, достойная дракона. Только у изжоги голоса не бывает, а у этой был. Помимо катерининой воли губы разверзлись (иначе не скажешь) и, не двигая языком, Катя прошипела:
- Отвяжисссь, Тайгерммм.
- Ты старая прожорливая сука, Наама, - мрачно ответил кот, не глядя Кате в глаза. Почему-то именно это посреди пожара и общего безумия казалось ужасно важным - поймать взгляд кота.
- Ты знаешь, что я не сука, - хмыкнула Наама катиным ртом.
- Раньше ты обижалась на слово "старая"… - ностальгически вздохнул кот.
- А еще раньше - на "прожорливую"! - расхохоталась тварь, стоявшая Катерине поперек глотки.
И вдруг горло Кате забило шерстью, волосы были везде - на языке, под языком, на внутренней стороне щек, в гортани, за деснами, между зубами. Мало этого - волосы двигались, ползли в направлении губ, вызывая невыносимую тошноту. Катерина чуть челюсть не вывихнула, отхаркиваясь. От отвращения тело взвилось с пола, выгнулось дугой, рука уцепилась за замок, замок щелкнул… Катя с воем "Пожа-а-а-а!!!" вывалилась в коридор. И через несколько секунд дверь напротив приоткрылась. Соседка оказалась дома.
* * *
О кратком своем безумии Катерина не рассказала никому - ни до больницы, ни после. Витьку, конечно, отпустили домой по уходу за травмированной матерью. И он сидел у катиной кровати по полдня, пока она не попросила больше не приезжать: не хотелось видеть ужас в глазах сына. Сама Катерина никакого ужаса не ощущала, хоть и знала доподлинно: на человека она мало похожа - волосы на голове сгорели, кожа на щеке спеклась в сухую корку, рот разорван и трубка торчит из трахеи, точно прозрачное щупальце инопланетного монстра. Зато за окном виднелось небо, а не надоевшее переплетение ветвей. И небо, утешая Катю, стояло высоко и сияло ярко, оно светилось, словно экран телевизора.
Телевизор, кстати, тоже сгорел. А вот Дрюня никуда не делся, приехал, хоть его и не встретили. И оказался очень кстати.
Они с Витькой как-то сразу (Катя бы даже сказала "радостно") скорешились и принялись за ремонт. Каждый раз, навещая мать, Виктор деловито пересказывал подробности, пытался на пальцах показать, какие полки строит в комнате незваный гость и какое осиное гнездо нашли за шкафом, когда клеили обои. Екатерина старалась не смотреть на сына и почти не отрывала глаз от неба. Оно было таким же синим, как витькины глаза, но, в отличие от глаз сына, безмятежным.
Увечье построило между Катей и ее бывшим миром тонкую, но прочную стену. Она не заговорила даже когда оправились ее бронхи и связки, когда отпали струпья со щеки и новая, молочно-розовая кожа, неестественно гладкая, покрыла левую половину катиного лица. Витька приободрился, а может, просто привык к ее новому облику, не унывал, твердил, что все наладится…
Катерина знала: не наладится. Пусть сын верит во что хочет верить, зажмурившись изо всех сил - Катя и сама так делала. Когда-то, стоя на шахматной половине и клятвенно обещая себе не сходить с нее ни за какие коврижки. Но видение пола, разделенного рисунком надвое, преследовало Катерину в снах. А еще по ночам выскакивала из ее рта худая, взъерошенная черная кошка и, крадучись, перетекала из тени в тень, проскальзывала в окно, на улицу, где поджидал черный толстый кот, похожий на детскую шубку.
Домой Катю везли с шиком, на серебристой машине незнакомой марки (Катя отродясь марок не различала), приземисто-хищной, словно гигантская рептилия. Водитель откинул сиденье и катина лысая голова оказалась почти на коленях у Анджея (после совместного ремонта Катерине было неловко называть его Дрюней, даже мысленно).
Снизу теткин засланец казался мужественным красавцем - мощная челюсть, выпирающее адамово яблоко, покрытое элегантной щетиной. Лицом к лицу эффект был не тот: челюсть как челюсть, кадык как у подростка, а щетина третьеводнишная. Зато глаза у Анджея оказались спокойные и понимающие, в них не было страха, правда, сочувствия тоже не было. И даже смущения не было: по обновленной квартире родственник ходил так, словно это он здесь хозяин, а Катерина - жиличка, подселенная на время.
Мужчины устроились в большой комнате, а Кате отдали маленькую, бывшую комнату сына. В этих стенах Витька рос, обои здесь были исчерканы его детскими рисунками, телефонами его приятелей и девушек, старательно заштрихованными названиями групп… Были. Когда-то. Теперь уже можно сказать - давно. На чистых, в ознобный пупырышек бежевых обоях не осталось ни следа от прожитых Витькой лет. Катя сразу поняла знак: сын стал взрослым, Катя стала инвалидом, Дрюня стал Анджеем, шахматное поле стало хаосом. На пятом десятке Катерина осталась совсем одна. Если, конечно, не считать Наамы.
Тварь приходила и уходила, просачиваясь внутрь катерининого тела и выскальзывая наружу, оставляя на языке привкус гари и противное ощущение кошачьей шерсти, днем дремала под ребрами, прибавляя свое урчание к стуку сердца, ночью шлялась с Тайгермом, ни о чем своей человеческой оболочке не докладывала, но Катерина не обижалась. Почему-то она знала: еще не время. Наама сама решит, когда заговорить - с ней, с Катей. А Катя сейчас больше чем когда-либо не хотела ничего решать и никому навязываться. Впервые в жизни она была свободна.
Свобода открылась Катерине с небывалой стороны. Раньше Катя думала, что свобода - теплый полусон, омывающий усталое тело, а оказалось, что она - стылая вязкость, пресекающая движения человеческого "Я" единственным коротким "зачем?".
Прошлая жизнь без остатка сгорела в нелепом пожаре, разделившем на две половины даже катеринино тело. Зеркало показывало не одну Катю, а сразу двух женщин, вынужденных сожительниц, помещенных в измученную катину плоть чьей-то злой и насмешливой волей. На левой половине головы отрастали короткие, побитые сединой пряди, светился из-под ресниц карий глаз, уголок рта кривила виноватая улыбка, а правая сторона так и оставалась неживой, точно сделанной из розового пластика, под безволосым веком стояла мертвая белесая мгла с едва намеченным зрачком. Катерина называла правую половину себя "дохлой рыбой" и, заглядывая в зеркало, каждый раз надеялась, что в "рыбе" наконец-то пробудилась жизнь.
Но всегда напрасно. "Рыбе" было наплевать на катины надежды и страхи, сама-то она ни на что не надеялась и ничего не боялась.
Зато левая сторона Кати изнывала от чувства вины: и перед сыном, которому пришлось взвалить на себя взрослые мужские заботы, и перед друзьями, которые изо всех сил пытались делать вид, что катино уродство их не смущает, и даже перед Игорем, который больше не мог рассказывать Кате о своих проблемах, предваряя каждую жалобу словами: "Да, тебе-то хорошо, а вот мне…" Все эти люди видели в Катерине страдалицу, чьи беды превосходили их собственные, как гора превосходит скалу, как море превосходит озеро. Но и гора, и море, обладай они разумом, понимали бы: они состоят из тех же камней и из той же воды, что скалы и озера. С небольшой, в сущности, разницей.
И все-таки Кате не позволяли сочувствовать другим, словно сочувствие превратилось в ношу, неподъемную для инвалида, словно Катю обязали экономить человеческие чувства, чтобы в конце концов скормить их демону собственного злосчастья. Нааме.