- Вот дураки… - усмехнулась женщина, возникшая в обшарпанном арочном проеме точно из воздуха. - Ну не дураки ли эти демоны, дорогая? Каждому встречному и поперечному рассказать пытаются, что не любят своего главного занятия, своего образа жизни, своего предназначения и вообще всего, с собой связанного. Что на весь этот ужас их обрекли мы, ангелы и полуангелы, жестоко извратившие замысел создателя. И полагают, будто мы их не слышим. Хотя их не слышат люди, а мы слышим прекрасно - и слова, и мысли, и чувства…
- Знакомься, девушка, это Мурмур, - безнадежно дернул щекой Сабнак. - Вот уж кто палач, так палач. Все проводники между мирами мертвых и живых палачи, но этот еще и экспериментатор.
Мурмур была (а может, был?) красотка, какие получаются из спортивных мужчин, сменивших пол: длинноногое, узкобедрое, широкоплечее и при этом подчеркнуто женственное существо. Всенепременные каблуки, корсет цвета артериальной крови с кружевами поверху и понизу - не то белье, не то платье, лицо запудрено до костяной белизны и наново нарисовано - черным и багровым по мертвенно-белому. Череп с окровавленной пастью, образ для мексиканского Праздника мертвых. Отчего-то померещилось: обе они - что Катя, что Мурмур - обломки маскарада, прокатившегося неподалеку и расплескавшегося в темном, ухоженном овраге, где раньше гнили отходы, а теперь зеленеет мавританский газон и в паддоке тихо бродят чьи-то любимые пони.
- Вы ангел? - недоверчиво поинтересовалась Катерина. - Как Цапфуэль?
- Нет, не как Цапфуэль, - лицо Мурмур сложилось в улыбку, не отразившуюся в глазах. - Я понимаю, ты новенькая, но спрашивать такое - все равно, что спрашивать: ты человек? Как Гитлер и Савонарола?
- Значит, сравнение с Цапфуэлем для вас оскорбительно? - брякнула Катя, чувствуя, как увязает в древнем, словно само мироздание, споре, влезать в который ей не по чину и не по уму.
- Оно… неуместно. - Мурмур рассеянно покрутила пальцами в воздухе, будто рассматривая вино в невидимом бокале. - У каждого из нас своя цель и свой выбор. Иной ангел беспощадностью ближе к демону, чем к собратьям по ангельскому чину. А демоны, искушая людей, делают то же, что Харут и Марут, предлагающие дар колдовства слабым, приземленным людским душам…
- Так я и знал, что ты припомнишь именно этих, - пробурчал Сабнак, - своих предшественников. Сначала они растлевают хозяина, потом ты находишь раба…
- Мурмур приводит вызванного духа к колдуну и заставляет повиноваться, - с отвращением процедила Наама.
Все ясно. Для демонов Мурмур - конвоир, а то и егерь, который гонит их на флажки, обрекает на унижения и пытки, и вдобавок экспериментирует, гад, совершенствуется в мучительстве. А еще этот ангел с кошачьим именем смотрит на Катю с усмешкой, читая ее мысли, как подвернувшуюся газетку. Скучное, должно быть, чтиво.
- О, совсем не такое скучное. - Улыбка ангела острей ножа. - Всегда интересно, что пересилит: страх или любопытство. Сейчас ты думаешь о том, что я делаю, но и о том, зачем я это делаю. Ищешь объяснение - и ведь уже почти нашла! - И Мурмур беззвучно зааплодировала Кате, смертному отродью, в котором любопытство пересилило страх.
- Разве? - Катерина беспомощно оглянулась в сторону Наамы. Но кошка не смотрела в сторону Кати, неподвижная и строгая, словно статуя Бастет. - Я, правда, подумала: демоны помогают нам выжить. Без удовольствий, запретных и разрешенных, ни один человек не выживет. Зато вы, ангелы, следите за тем, чтобы выжил не человек, а человечество. Поэтому вам плевать на судьбу каждого из нас, как природе плевать на судьбу отдельной особи. Счастье - такая разрушительная вещь… Но, наверное, я все неправильно поняла.
- Прелесть, прелесть! Какой удачный человек тебе достался, Наама! Понятливый, жалостливый, самоотверженный. Что же тебе делать, бедняжечка, с такой душой? Она же совершенно неприспособленная. И быстро умрет, ты даже растолстеть не успеешь.
Мурмур смешно. Она (он? оно?) наслаждается замешательством демонов. Насмехается. Унижает.
Кате всегда были неприятны такие… существа. Поднаторевшие в глумлении, вечно голодные, постоянно ищущие новых жертв. Наркоманы власти.
- А тебя можно убить? - вырвалось у Катерины почти против воли. Почти. Желание задеть Мурмур побольнее и незнание слабых сторон ангелов (да и демонов тоже) не могли не довести Катю до какой-нибудь глупости. До глупой попытки слабой, недолговечной женщины уязвить всесильного, бессмертного ангела.
- Она спросила! - Торжествующий вопль Сабнака. - Она тебя спросила! Отвечай, Мурмур! Повинуйся закону!
Мурмур молчала, окаменев. И воздух в комнате окаменел, само время остановилось. Но рано или поздно капля упадет в чашу клепсидры - ангел ответит.
- Меня можно убить… - размеренно и отстраненно, словно под гипнозом, произнесла Мурмур и снова надолго замолчала. - Если найти мое зеркало!!! - И ангел заливисто расхохотался. Эхо отозвалось на смех Мурмур бешеным, захлебывающимся лаем гончей своры, хрипом затравленного зверя, дыханием охотника, всаживающего в окровавленную добычу последний жакан. Лицо Сабнака поблекло, даже туберкулезный румянец на щеках выцвел.
- Зеркало? Какое зеркало? - недоуменно пробормотала Катерина.
- А это уже второй вопрос! - Снова улыбка-лезвие сверкнула между полуоткрытых губ. Словно белый неутихающий огонь, пожирающий Мурмур изнутри. А может, и правда есть такой огонь, пожирающий ангелов. - Проводи-ка меня, муженек. - И не по-женски крепкая рука вздернула в воздух Сабнака, понуро сидящего на куче мусора. Старый демон коротко взвыл, точно придавленный дверью кот, Кате показалось, что опустившийся, оплывший бомж действительно перекинулся в огромного черного кота с висящим брюхом и проваленной спиной, Мурмур привычно его оседлала - и оба сгинули, растворились в полутьме.
А потом случилось странное: загаженные хоромы Сабнака явственно накренились и сдвинулись с места, будто оползень валит краснокирпичный замок с острыми башенками вниз, в овраг, накрывая горами грязи холеные газоны и веселую речку… Это продлилось буквально мгновение, но Катерина пришла в себя под столом, вцепившись в ножки - и когда только успела сюда забраться?
- Ш-шут, - фыркнула Наама. - Вылезай, это он тебя повеселить хотел. Надоел всем со своим Питао-Шоо, клоун старый.
- Кто такой Питао? - без особого интереса спросила Катя, змеей проползая между гор любимого Сабнаком хлама и содрогаясь от омерзения.
- Мексиканский бог-ягуар пещер, землетрясений и еще чего-то, - вяло отмахнулась кошка. - Сабнак любит древних богов изображать. Развлечений-то у него мало.
- Мурмур сказала, он ей муж, - заметила Катерина. - Это правда?
- В телах, - кивнула Наама. - Их тела женаты.
- А… - Катя сделала паузу, не зная, как продолжить.
- А на деле он ее раб. Мы все ее рабы… временами. Зовет - идем. Не зовет - отдыхаем.
- Про зеркало расскажи, - тихо попросила Катерина.
- Да ты небось и сама поняла, - понурилась кошка. - Есть где-то зеркало, через которое Мурмур сюда шастает. Найти его нельзя, разбить - тем более.
- Почему?
- Почему что?
- Почему всё, - огрызнулась Катя, яростно отряхиваясь.
- Оно спрятано и оно нерушимо. - Наама зло оскалилась. - Демонам такие вещи неподвластны.
- А людям?
В кошачьих глазах мелькнуло мимолетное удовлетворение. Словно Катерина задала именно тот вопрос, ради которого Наама и затеяла неприятный визит к собрату по несчастью.
- Не знаю. Никто не знает. Люди многое могут…
- Больше, чем демоны? - поразилась Катя.
- Конечно! - Шерсть на загривке Наамы стала дыбом. - У вас есть свобода. У вас есть все, что вы называете этим словом - от воли до бесприютности. И тот, у кого все это есть, может использовать закон.
- Закон, по которому Мурмур должна мне ответить?
- Один раз, - недовольно созналась кошка. - Один раз свободный обязан ответить свободному на прямой вопрос.
- Ты ведь знала, о чем я ее спрошу… - Катерина заглянула Нааме в глаза. На дне зрачков демона играли алые отблески преисподней, точно отблески воды на стенах бассейна. Наама промолчала.
Кате и не требовалось ответа. Демоны сыграли - и выиграли. Катерина знает, что все они в рабстве у Мурмур, знает, что жизнь Мурмур охраняет зеркало, недоступное демонам, но наверняка доступное ей, Кате. Теперь, если Катерина решится на сделку, можно потребовать свою жизнь обратно - в обмен на смерть ангела-конвоира. И вперед, на поиски зеркала, на безнадежные, по мнению ангелов и демонов, поиски. Просто потому, что люди свободны. И никогда не имеют того, чего им хочется. Древняя как мир задача, которая всегда решается одинаково.
- Ну а если я не захочу жить долго и счастливо? - зло прищурилась Катерина. - Если я не захочу рисковать? Если мне плевать на ваше рабское состояние и на жестокости Мурмур? К тому же она не одна, есть и другие ангелы, они займут ее место…
- Не займут! - счастливо рассмеялась Наама, будто школьница, предвкушающая долгие-долгие каникулы. - Ангелы не свободнее нас. Если ангелу на роду написано убивать невинных, чтоб демону не достались - будешь убивать даже против воли!
- Мамочка-а… - прошептала Катерина, осознав, о ком ведет речь хитрый кошачий демон. - Он же может меня… или Витьку…
- Витьку - не может! - деловито сообщила Наама. - Витька твой вне опасности, на него ни один из наших не нацелился… пока. А вот ты… Тебя я уберегу. В теле Цапфуэля такая любовь зарождается - у-у-у! Век бы ее не видать.
Катя совсем было собралась задать неизбежный вопрос: "Почему?", но не стала. Все-таки Катерине не двадцать лет, а вдвое больше. И она, взрослая женщина, знает: колдовская, неукротимая любовь представляет собой серьезную проблему, особенно для Дрюни, пожилого простофили. Обычного человека, одержимого ангелом-убийцей. И кто бы ни взял верх, счастья человеку не видать.
Со скрежетом закрылись за Катей и Наамой ворота замка-новодела, ночь катилась к рассвету, кислотной радугой играла подсветка на небоскребах, заслонивших беззвездные городские небеса. И Катерина с ужасом поняла, что почти готова дать согласие на шальную авантюру, в которую ее впутывает мать обманов. Уже впутала.
- Ты хоть скажи, где это зеркало спрятано, - жалобно попросила Катя, сдаваясь.
- Да везде, - хихикнула Наама. - Что тебе, почтовый адрес назвать? Нет у него адреса. За зеркалом не нужно ходить, его не нужно искать, оно само откроется, если все правильно сделать.
Правильно? А как это - правильно?
* * *
Домой шли молча. Гуськом - впереди задумчивая Катерина, позади довольная черная кошка. Катя вспомнила чью-то фразу: если двое идут не рядом, тот, кто впереди, рассержен больше. А еще на сердитых воду возят. На ней, Катерине, будут возить воду, пользуясь катиной жаждой жизни.
Только для чего ей, Кате, жить? Разве есть что-то, чего она еще не сделала? Сын, дом, даже дерево, посаженное собственными руками - все есть, все исполнилось. Можно прожить еще три, даже четыре десятка лет, повидать мир, понянчить внуков, полюбить Анджея - теоретически. Кто знает, будут ли у нее силы, а главное, желание нянчить, любить, смотреть? Не запрется ли она в четырех стенах среди порченого добра, с порченой душой, точно безымянное, утратившее волю тело Сабнака? Какие удовольствия окажутся дороги Кате, а главное, неведомой, опасной Кэт, зарождающейся во тьме подсознания, словно зародыш-суккуб?
- Ишь, размечталась! - ерничала Наама, слушая катины мысли. - Погубительница мужчин, одноглазая фам фаталь Катерина Александровна! Дама мечей, риск и воля во плоти!
Дама мечей? Ну что ж, пусть будет дама мечей. Даже если перевернутая, знак пустой траты сил и времени.
Катя вдруг осознала: никогда, никогда ей не доводилось действовать по собственному почину. Всегда находился кто-то, принимавший решения и делавший выбор, а Катерина, прирожденная овца, шла за пастырем, не видя, не зная, овчарня впереди, пастбище или бойня. А сейчас? Все то же самое: несет меня лиса за темные леса, ведет меня мать обмана в неведомую степь… Хотя выбор в кои-то веки за ней, за Катериной. Жаль, опыта маловато, чтобы выбор оказался разумным. Опять вслепую играешь, девушка…
- Ты за Сабнаком не повторяй, не повторяй! - разволновалась Наама. - Я, конечно, не самый надежный поводырь, но и ты не слепая!
- Слепая, - безнадежно прошептала Катя. - Конечно, я слепая. Кого я спасать собираюсь? Себя? Вас? А кто вы? И кто я? Может, вы грязь в душе человеческой, может, вам только строем под конвоем и ходить. И может, я ничуть не лучше.
- Знаешь, - догнала Катерину кошка, - покажу-ка я тебе все как есть. Иначе ты себя доешь, мне одни крохи достанутся. Завтра и покажу. Хочешь?
Катя присела и взяла Нааму на руки - маленькое тощее тело древнего могучего демона. Наама ткнулась ей в щеку круглым упрямым лбом.
- Нельзя мне к тебе привыкать, - хмуро заявила кошка. - Не люблю я этого. К вам, людям, только привыкнешь - а вас уже и след простыл. Освободились. И рады-радешеньки, что жизнь прошла.
- Не хочу я такой свободы, - через силу улыбнулась Катерина. - Не готова я к ней. Да и сына жалко: на кого я его оставлю? На Цапфуэля этого бешеного? На Анджея-лунатика?
В детстве картина собственной смерти в окружении любящей семьи виделась Кате в самых радужных красках: семья рыдала, уткнувшись распухшими носами в белые платки, особо нелюбимые родственники громко каялись в нанесенных Катерине обидах, били себя в грудь - аж гул стоял, все восхваляли добродетели покойной и обещали никогда не забывать, какой светлый человек жил среди них скромно и незаметно. А сама усопшая, прекрасная и юная (не старушенцией же себя воображать?), с лилией или даже с асфоделью (черт его знает, что за штука такая) в бледных руках, возлежала с отрешенной улыбкой на лице и с чувством глубокого удовлетворения в сердце. С возрастом декадентская идиллия поблекла, Катя узнала, что асфодель - не что иное, как символ забвения. Полного и бесповоротного забвения усопшей Кати, ничего в своей жизни не совершившей и не повидавшей. Даже если поставить у художественно убранного одра подросшего Витьку и отчаянно влюбленного Дрюню-Анджея, а заодно кругом виноватого Игоря, мужа-изменника, привести за ушко, сунуть ему белый платок в руки - все равно, как ответить на вопрос: зачем жила?
Катя брела в потемках по узкой обочине дороги, мимо текла река автомобилей: слева белые огни, справа красные, рыжие фонари над головой, за ними лес, реденький, городской, замусоренный, лес-замухрышка, в ночи казавшийся грозным и девственным, будто тайга нехоженая. Тихо посапывала Наама, притворяясь самой обыкновенной кошкой, будущее лежало во тьме грудой таинственных сокровищ с жадно раскрытыми капканами вперемешку. Но отчего-то Катерине было ни капли не страшно, наоборот - весело. Кажется, есть у нее вопрос, на который не даст ответа ни один ангел. Только она, Катя, отыщет ответ и даст его. Себе. Сама.
* * *
Если есть на свете нечто неизменное, то это стойкость женщины, борющейся со сном. Будь Катя мужчиной, стянула бы после возвращения от Сабнака, не расстегивая, джинсы и куртку, да и повалилась бы лицом вниз на просевший от цапфуэлева кулака диванчик. Пускай грязь из логова старого демона, пыль из-под колес тысяч авто, пот от прошибавшего насквозь страха въелись в кожу, в волосы, в душу катеринину - главное упасть ничком, из последних сил повернуться набок и подтянуть колени к груди, а там, глядишь, сон укроет тебя самым лучшим на свете одеялом и наступит рай. Рай для тела измученного мужчины. Но Катя бредет в полусне, точно тягловая лошадь, по пути сбрасывая груз: грязные вещи в бельевую корзину, грязное тело в горячую ванну, вода плещется, скоро перельется через край, спящее катеринино тело тянет ногу закрыть кран, но кран все отдаляется, отдаляется, будто она, Катя, становится меньше ростом, Алисой в Стране чудес погружается в море собственных слез, чистый детский голосок поет в памяти заезженной пластинкой:
"Слезливое море вокруг разлилось
И вот принимаю я слезную ванну.
Должно быть, по морю из собственных слез
Плыву к Слезовитому я океану…"
Потолок высоко-высоко, на нем золотые искры и круги, они складываются в глаз, огромный внимательный глаз, глаз заглядывает прямо в ванну, и Кате почему-то нисколько не стыдно, что она голая, ведь она совсем ребенок перед этим взглядом, равнодушным и пристальным одновременно, а дети не знают, что нагим быть стыдно. И глаз не знает. Он всматривается в Катерину из такой временной дали, из такой эдемской пропасти, откуда человеческие обычаи, сменяющие друг друга, кажутся чем-то несущественным, сиюминутным. В том числе и обычай наворачивать на себя слои тряпок-побрякушек, а потом снимать слой за слоем, в надежде на признание, любовь, деньги. Бездна не интересовалась людскими обрядами и надеждами, она просто… пялилась. И разобрать, взгляд это мудреца или тупицы, никак не получалось.
Если бездна вглядывается в тебя, хорошо это или плохо? - лениво размышляла Катя в полудреме, закинув руку за голову и прижавшись щекой к прохладному предплечью. Разве не пытаемся мы, мы все привлечь к себе внимание бездны по имени человечество, не возносим молитв, не приносим жертв, не рассчитываем на барыш с ее внимания? Катерина улыбнулась уголком рта и покачала головой: нет, не все. На виду те, кто пляшет и вопит без устали, превращая и жизнь, и смерть, и тайное знание в аттракцион для зевак. Но есть же другие, есть невидимки, прячущие добытый опыт глубоко… под корягу. Нечего себя утешать, Катя, пескарь ты премудрый: всю жизнь боялась поймать на себе взгляд бездны, пряталась по углам, отводила глаза. Думала, что отвела. Всем. Навсегда. Схоронилась.
Обидные сравнения, помноженные на усталость, тянули в сон, уговаривали: утро вечера мудренее, подумай об этом завтра. Только не спала привычка, родившаяся вместе с маленьким Витькой - не дремать в воде. Как бы ни размякло тело, как бы ни слипались веки, как бы ни навевала истому водяная взвесь, теплым дождиком стекая по щекам - не спать! Держаться! Пусть этот, под потолком, растворится обратно в игривых отблесках и не всматривается больше в Катю, все равно увидит лишь голую тетку, усиленно мылящую бока. Жесткой мочалкой докрасна, холодным душем в лицо, халат запахнуть - и марш-марш спать. Последние минуты перед сном, последнее усилие тела, уплывающего в сон, точно в море - вытерпеть, не свалиться, застелить пострадавший диван чистым бельем, предвкушая прохладную гладкость цветастых простыней. Сон - божество, не терпящее небрежности в ритуалах. Не то нашлет кошмары и утреннюю вялость, весь день потом промаешься.
Спи скорее, мать семейства, солдат на бессрочной службе, хранительница очага, записная смиренница. Вот и Наама пришла, дьяволица немытая, лезет под ребра, толкается, пыльной горечью глотку забила, будто не в собственной спальне ко сну отходишь, а в поле, заросшем полынью. Ну да все равно. Спи, Катя, спи.
Завтрашний день придет, всем свои дары принесет, никого не пощадит.