- А–а–а… Про прошлое… Понимаешь, это его версия. Что именно тогда случилось - неизвестно. Каждый строит догадки на основе того, что знает. Мне, например, кажется, что ничего этого не было. Просто, лет пятнадцать назад в атмосферу из космического пространства попали какие–то вещества, которые вызвали изменения в нашей психике. Говоря проще, тот мир, о котором вы так много говорите, - не существовал никогда. А воспоминания, с которыми вы так носитесь, продукт массового гипноза или галлюцинации… Именно так…
- Ну, ты хватил… - сказал Аристарх, поправляя лямки вещевого мешка.
- Не обязательно. Подумай, ведь никто не может вспомнить точных подробностей статичного мира. Каждый представляет его по–своему. Где же статичность? Разве это не доказательство?
Аристарх что–то буркнул, нашел гриб–грозовик, сунул два пальца в его мякоть. В воздухе запахло озоном.
Со стороны ручья послышались клекот и крики. Над деревьями взметнулись и опали огромные кожистые крылья. Потом дробным грохотом рассыпалась пулеметная очередь. Леший вскочил и рывком подтянул джинсы.
- Я побежал. Счастливого пути! - крикнул он, исчезая за деревьями.
- Может, поможем? - предложил Крокен.
- Нет, сами справятся, - Аристарх с треском выдернул пальцы из грозовика и вытер их о штаны.
Они помолчали. На секунду из тумана выплыла крокодилья морда, ехидно улыбнулась и сгинула.
- А что там, за туманом? - спросил Крокен.
- За туманом? - Аристарх почесал бороду. - О, там точно такая же долина, и в ней живет трехголовый грифон с семейством. Боюсь, что оно еще увеличилось… Они постоянно ссорятся. К сожалению, кому–то нужно их мирить. А кому, как не нам. Придется попотеть.
- А дальше?
- Дальше? Дальше идет полоса снежной пурги. Будет зверски холодно, но она неширокая. За ней долина, где живет шестимерный паук. То есть вроде бы их много - сотни. Но на самом деле он один! Представляешь, что будет, если у одного заболит лапка? Все остальные завоют от боли. Кошмар. Так что там будет еще хуже.
А потом идет полоса болот и новая долина, где живет еще кто–то, кому мы нужны. И еще долина, и еще. И везде мы нужны. Так что научишься всему. А как ты думал? Назвался груздем - полезай в кузов.
Крокен вздохнул и стал осматривать свои копыта. На одном вылетела пара гвоздей, но подкова еще держалась. Осторожно ощупывая гвоздь, он спросил:
- А как ты думаешь, что случилось в самом деле со старым миром?
Аристарх вздохнул и подумал, что теперь уже можно рассказать действительно все.
- Понимаешь, я не думаю, я знаю… Это был эксперимент. Была построена установка, с помощью которой определенные люди пытались получить нужный, в научных целях, эффект. Но что–то у них не сладилось, и вместо ожидаемого эффекта возник совершенно иной. В результате - наш мир стал мнимой величиной. Но только не для нас, его обитателей.
- И ничего нельзя сделать! - Крокен напряженно смотрел на Аристраха. Наверное, он ждал, что Аристарх произнесет заклинание и мир изменится.
- Можно… - Аристарх лег на траву и стал смотреть в небо. - Можно, но для этого надо было найти лабораторию и выключить рубильник. И тогда все станет, как прежде.
- А сама она выключиться не может?
- Нет, автономное питание.
- Ну так пойдем и выключим…
- Думаешь, просто? Ее сначала надо найти. А попробуй? Может быть, сейчас сидим на ее крыше и даже не подозреваем об этом. Ты думаешь, чем я занимался последние десять лет? Именно поисками. Пока безрезультатно. Но у меня есть кое–какие идеи…
- Как хорошо, что я пошел с тобой, - задумчиво сказал Крокен. - Так много узнаю! Погоди, а откуда узнал это ты?
- У меня память сохранилась лучше, чем у других. Я помню очень много. А кроме того, десять лет назад я встретил одного из тех умников, которые проводили опыт. Он сказал, что в момент возникновения эффекта они испытали нестерпимый ужас и бежали из лаборатории. А наверху - кто сразу сошел с ума, кто умер. Только он остался нормальным, хотя и не может найти вход в лабораторию. Он мне рассказал все. Отключить я сумею.
- И где он теперь?
- Видишь ли, когда я его встретил, он имел облик эдакого слона с собачьей головой, и, кроме того, его неотвратимо влекло к морю. Туда он и ушел, да и сгинул.
Крокен закрыл глаза и спросил:
- А почему ты не расскажешь все это остальным?
- Они не поверят. У них свои идеи.
Неожиданно Крокен сел.
- Аристарх, а ты помнишь, как они выглядели в статичном мире?
- Помню, - сказал Аристарх и тоже сел. - Леший был ученым–физиком. Что–то там невероятно сложное, понятное только узким специалистам. Звали его Нломаль. А Газировщик был простым дворником в том институте, где работал Нломаль.
- А моя мама, Дракоша?
- Ну что же, - Аристарх прищурился. - Это была стройная черноволосая девушка. Мы жили с ней на одной площадке и каждое утро здоровались.
Остановиться он уже не мог, выкладывал все, что знал, зорко наблюдая за тем, как Крокен реагирует на его слова. Он понимал, что для кентавра это будет жестоким ударом, но решил рассказать все.
- А что такое институт, площадка, девушка?
- Узнаешь когда–нибудь потом. Долго объяснять. А нам пора в путь.
- Хорошо. Тогда скажи мне, кто мой отец? Я про него ничего не слышал, но ведь где–то он должен быть?
- Должен, обязательно должен. Мы его скоро увидим. Это шестимерный паук, про которого я только что рассказывал.
- Правда?
- Да.
Крокен словно выключился, ушел в себя. Еще бы, после такого сообщения. Он обхватил ладонями колени, замер и думал, думал, думал…
А Аристарх думал о том, что у него появился помощник и можно вести более интенсивный поиск.
Он поглядел, как колышется, сплетается в огромные ватные комки туман, и неожиданно понял, что боится продолжать эти поиски.
Он понял, что даже если и найдет лабораторию, выключит рубильник и все пойдет по–старому, рано или поздно кто–нибудь повторит эксперимент. Он понял, что возврат к статичному миру принесет с собой загрязнение окружающей среды, истребление фауны и флоры, перенаселение и так далее. И когда–нибудь очередной верховный маньяк нажмет кнопку и с неба начнут падать ракеты, что станет окончательным, бесповоротным концом…
Если рубильник не выключить, все останется по–старому. Но не деградируем ли мы в этом мире? Ведь разум - продукт статичного мира. Здесь же можно обойтись и без него.
А как же те, кто страдает от своего облика и мечтает вернуться в человеческий? Есть еще и новое поколение, которое появилось уже в этом мире. Он для них родной…
То, во что Аристарх верил все эти пятнадцать лет, вдруг покачнулось и утратило четкие очертания. Впервые он усомнился. А правильно ли я поступаю? И имею ли я право единолично решать судьбу этого мира? И что мне теперь делать? Как вернуть уверенность в своей правоте? И в чем она?
Было ясно, что только сейчас и никогда больше он должен раз и навсегда решить для себя этот вопрос. Именно сейчас.
Когда он найдет лабораторию (а рано или поздно он ее найдет), решить все это беспристрастно будет уже невозможно. Появится грузовик, который выведет чашку весов из равновесия. И грузовиком этим будет вполне нормальный рубильник, который можно выключить.
Крики и выстрелы стихли. По небу плыли серебристые, в желтую полоску облака.
- Ну что, идем, - спросил Крокен.
- Идем, - ответил Аристарх, но с места не сдвинулся. Сидел, рассеянно ковырял землю пальцем и поглядывал на туман. Прежде чем идти - надо было додумать. Додумать и решить.
Дорога миров
Через неделю, когда стаял снег и мало–мальски прогрелась земля, все, что могло, - пошло в рост.
Свалка проснулась. Там и тут лопались пластиковые квадраты, разваливались кучи пустых молочных пакетов. Между ними появлялись нежнейшие ростки и тонюсенькие веточки, их с удовольствием поедали утильмены, проснувшиеся раньше всех и жадно бросавшиеся на все хоть чуть–чуть съедобное.
Лунными ночами из леса приходили волки–оборотни. Когда до свалки оставалось метров сто, они останавливались, сбившись в тесную кучку, долго внюхивались в бесконечное разнообразие запахов, а потом начинали выть. Услышав их вой, Мирон вздыхал, доставал из погреба заранее припасенный мешок мясных отходов и, взвалив на плечо, уходил к лесу. Оборотни съедали все без остатка и убегали, а Мирон аккуратно сворачивал мешок и шел домой - спать.
Потом незаметно наступило лето. Потом и за середину перевалило. Поспели яблоки, и именно с них–то и начались неприятности.
Однажды ночью один из утильменов залез к Мирону в сад в надежде полакомиться яблоками, но напоролся на Хрюндика, который отвесил ему такого тумака, что незадачливый воришка перелетел через забор и, проломив стенку старинного фанерного автобуса, влетел в его нутро.
Наутро Мирон сходил к вожаку утильменов Трехглазу, поговорил с ним, а также подарил потерпевшему три расколотые японские вазы, бампер от "форда" и полмешка отходов с кондитерской фабрики. После этого избитый радостно признал, что он не в обиде.
Следующей ночью в сад приползло уже пять утильменов. Мирон проснулся и долго слушал, как они шастают по саду и подначивают Хрюндика, чтобы он кого–нибудь из них ударил. Мирон подумал, что таким образом можно и разориться, вышел в сад и, взяв шест, стал сбивать яблоки. Вечером следующего дня он отнес в кладовую последний мешок, от которого тянуло яблочным духом, и запер дверь. Потом посмотрел, как утильмены уходят на свалку, и пошел спать.
Утром один из "камаров" привез на свалку груз картонной тары. Когда он уехал, куча коробок рассыпалась, и из нее выбрался безухий домовой. Он сейчас же отправился на промысел и залез на территорию Трехглаза, что послужило причиной самой грандиозной за всю историю свалки драки между утильменами. Когда страсти поутихли, домовому пришлось бы, конечно, солоно, но к этому времени он уже жил у Мирона.
Поначалу они относились друг к другу несколько настороженно, но постепенно все вошло в норму. Вообще–то, домовой был очень застенчив и попадался на глаза редко, но иногда ясными летними ночами они с Мироном сидели на крыльце до зари, и домовой подробно и увлекательно рассказывал про свою жизнь, про город, про хозяина квартиры, где он жил, про то, что хозяин умел делать слова и однажды даже выиграл приз "красивой жизни", и еще…
А забот становилось все больше. Как назло, на свалке завелась ржавая плесень. Ну прямо какое–то наказание. Куда ни посмотришь, абсолютно везде так и кишели прыткие рыжие пятна. На второй день Мирона осенило, и он приспособился ловить их сачком для бабочек. Дело пошло на лад. Но даже несмотря на это, недели две он приходил домой поздно ночью чуть живой от усталости. Домовой и Хрюндик молча раздевали, кормили и укладывали спать. А утром он наскоро умывался и, схватив сачок, убегал на свалку.
В день, когда с плесенью было покончено, Мирон пришел домой раньше обычного и с наслаждением отоспался. А рано утром, выйдя во двор, подобрал с земли желтый лист и, повертев его в руке, понял, что лето кончилось.
Но пока еще было тепло. Только ночи стали звездными–звездными, прозрачными до нереальности. И если лечь на землю и поглядеть вверх, в черное с жемчужными крапинками небо, и смотреть в него долго и внимательно, то можно было дождаться того момента, когда вдруг почувствуешь, что летишь к этой черноте… ближе… ближе… еще ближе.
А днем нежаркие солнечные лучи неторопливо и со знанием дела одевали леса и поля в красное и оранжевое. Пролетавшие журавли предвещали грядущие морозы, и даже время, казалось, текло лениво и задумчиво.
Именно в один из таких дней Мирон поссорился со степным ветром.
Причиной послужила разбитая чашка. Но за степным ветром уже числилась чертова уйма уничтоженной посуды, а капля - камень точит. Разглядывая разноцветные черепки, Мирон не сдержался и сказал ветру, что это свинство. Он думает - так легко найти хорошую чашку или тарелку? Как же! Поди поищи! А эта так и вовсе была из дорогого сервиза.
Ветер, понятное дело, обиделся и улетел, забрав с собой запах травы и цветов. Сейчас же потянуло свалкой, и от этого настроение у Мирона испортилось еще больше. Мысль, что сегодня первая ночь дороги миров, уже не радовала.
Он надел старенькие джинсы, клетчатую рубашку, пригладил длинные седые волосы и вышел во двор.
Смеркалось. Хрюндик заготавливал дрова. Еще вчера он натаскал разбитых табуретов, шкафов, диванов и теперь азартно рубил все это на куски. Увидев Мирона, он опустил топор на землю и, обнажив в усмешке желтые клыки, спросил:
- Надолго? Может, проводить?
- Да нет, не надо, - сказал Мирон и пошел к калитке в глухом двухметровом заборе.
Свалка начиналась метрах в двадцати. Там громоздились кучи мусора, из которых торчали покореженные автомобили, мотки ржавой колючей проволоки и разломанная мебель. Во многих местах все это было залито чем–то трудноопределимым, гниющим, похожим на белые, дурно пахнущие сопли.
"А ведь когда–то здесь был обыкновенный лес", - подумал Мирон. По крыше его избушки скакали белки. Туманными рассветами, бывало, приходили лоси, но, почувствовав запах человека, возвращались обратно в лес, бесшумно переставляя длинные ноги и настороженно оглядываясь.
А потом город оказался рядом. В лесу поселились шум транспорта, ауканье грибников и грохот ружейных выстрелов, дым костра и пьяный смех. И ничего нельзя было поделать. Да и уйти он никак не мог. Потому что должность у него такая - охранять дорогу миров.
Мирону оставалось только надеяться на лучшее, на какую–нибудь счастливую случайность.
Но лучше не становилось. Город надвигался, и настал день, когда неподалеку от избушки Мирона появилась первая дурно пахнущая куча. Он долго стоял возле нее, с ужасом глядя на мерзость, которая растекалась по траве, отравляя окружающий воздух тошнотворными запахами, и в ярости сжимал кулаки, так что хрустели костяшки пальцев.
Однако и тут ничего сделать было нельзя. Мусорные кучи росли, и Мирон как–то незаметно стал для всех окружающих смотрителем одной из городских свалок.
Как известно, человек привыкает ко всему. И он постепенно привык к противному запаху, научился управляться с водителями "камаров", которые норовили вывалить свой груз куда попало, лишь бы от него поскорее избавиться.
В конце концов жизнь более или менее вошла в колею. Но тут на свалке поселились алканавты.
Целыми днями они собирали стеклотару, а "гонцы" доставляли ее в город. Возвращались они обычно под вечер, и тогда свалка гуляла, шумела, дралась, горланила песни, да так яростно и громко, что обрушивались самые высокие мусорные небоскребы. Только полная темнота прекращала шабаш, но на следующий день все начиналось сначала.
Мирон пробовал с алканавтами бороться. Уговаривал, угрожал, применял физическую силу, вызывал стражников, которые прочесывали свалку и уходили, утаскивая десятка два самых неосторожных или пьяных настолько, что ни уха, ни рыла не вязали. Алканавты быстро сообразили, кто вызывает стражников, и началась настоящая война. Дважды кто–то высаживал стекла в избушке Мирона, раза три его самого били до потери сознания, потом стали обворовывать, а как–то даже попробовали поджечь избушку.
Наверное, алканавты бы победили, но тут на свалку пришли утильмены. Они появились ночью. Бесшумно обследовали все, выбирая уголки поуютнее, а на следующее утро алканавты исчезли. Они ушли, потому что боялись утильменов, как черт ладана.
Поначалу Мирон утильменов тоже побаивался. Да и то сказать, в первый раз их увидев - со страху помереть можно. Но потом понял, что ребята они смирные и хулиганить не любят. Днем лежат неподвижно, закопавшись в мусор, а на промысел выходят ночью.
Соседями они оказались хорошими. А один даже привязался к Мирону и стал жить у него, получив прозвище Хрюндик, которым чрезвычайно гордился.
Поначалу Мирону было стыдно, что рядом с дорогой миров расположена свалка. Но ничего не поделаешь. Да и откуда бы те, кто проходил по дороге миров, могли узнать, что это именно свалка? В других мирах бывают ландшафты и попричудливее.
Мирон шел вдоль забора, который опоясывал сад и огород, искоса на него поглядывал и думал, что надо бы в ближайшее время его обновить: некоторые доски совсем сгнили. Он остановился и потрогал одну, которая выглядела самой ненадежной. Вздохнул и пошел дальше.
Слева - забор, справа - свалка.
Почти под каждой кучей лежит утильмен: в глубине, где тепло, куда не проникает солнце, можно спокойно спать, переваривая все, что проглотил за ночь.
Под разломанным пианино скрывается Трехглаз. Он очень начитанный. Ни одной книжки из тех, что попадает на свалку, не пропускает. С ним интересно бывает поговорить. Но только не сейчас.
К дому Мирон вернулся лишь тогда, когда взошла похожая на большую голову сыра луна. Хрюндик сидел на крыльце, обхватив мохнатые кривые ноги длинными лапами. Возле него стоял домовой и держал копье с отполированным древком и широким, острым наконечником.
Мирон прошел в дом и, зачерпнув из кадки воды, напился. Открыв старый шкаф, вытащил кольчугу и натянул на себя. Потом прицепил к широкому поясу меч. Напяливая островерхий шлем, взглянул в зеркало.
Хорош!
Он вышел на крыльцо, внимательно посмотрев на Хрюндика, который встал по стойке "смирно", и сказал:
- Так, значит, говоришь, готов? Вижу, вижу… Пойдем?
Хрюндик энергично кивнул и, отобрав у домового копье, побежал за Мироном.
Некоторое время они шли молча, потом Хрюндик спросил:
- А точно - сегодня?
- Точно. Только ты не суетись… Тех, кто спокоен, - уважают больше. А мы ведь целую планету представляем. На нас сотни миров смотрят!
Они прошли еще немного и наконец оказались на краю небольшой, метров двадцати в диаметре, полянки, посредине которой стоял полосатый шлагбаум. Мирон подошел к нему, опустил руки на крашеное дерево и стал ждать. Рядом пристроился Хрюндик.
А луна светила все ярче, неправдоподобно большая на фоне черного неба.
Мирон прислушался. Ночные птицы больше не кричали, перестали стрекотать кузнечики, да и на свалке воцарилась абсолютная тишина.
Что–то произошло. Окружающий мир изменился, сделавшись непривычным и пугающим. Раздался резкий, пронзительный звук. От луны протянулся тоненький лучик, который, быстро ощупав листву деревьев, фигуру Мирона и Хрюндика, метнулся со стороны в сторону и вдруг остановился. Потом свернулся в спираль, которая превратилась в диск, а тот постепенно стал овальным, метров пяти в ширину окном; его–то как раз и перегораживал шлагбаум. Видно было, что там, за окном, среди жемчужного марева, пролегает серебристая, уходящая обеими концами вдаль лента - дорога миров.
И если высунуться и посмотреть, можно увидеть, что по обеим сторонам этой дороги расположено бесконечное множество таких окон. Но выглядывать было некогда, потому что у шлагбаума уже остановились первые пешеходы.
Мирон приосанился, Хрюндик взял копье "на караул".