Но его уже сменил следующий. Он не рискнул состязаться в красноречии с Мак-Эду и выбрал другую жертву.
- Вопрос профессору Зернову. Согласны ли вы с тем, что действия розовых "облаков" могут угрожать человечеству?
- Конечно нет, - тотчас же откликнулся Зернов. - До сих пор "облака" не причинили никакого вреда людям. Исчезновение земных ледяных массивов только улучшит климат. Никакого ущерба не было нанесено ни природе, ни делу рук человеческих.
- Вы на этом настаиваете?
- Безусловно. Единственный ущерб - это табуретка, исчезнувшая в Мирном вместе с моим двойником, и автомобиль, оставленный Мартином в моделированном Сэнд-Сити.
- Какой автомобиль?
- Когда?
- Где Мартин?
- Мартин приезжает сегодня вечером. (Это - Мак-Эду.)
- Разве он был в Сэнд-Сити?
- Спросите у него самого.
- Откуда профессору Зернову известно об исчезнувшем автомобиле Мартина?
Мак-Эду обернулся к Зернову с молчаливым вопросом: будет ли он отвечать? Зернов сказал:
- Мне известно это лично от Мартина. Сообщать о подробностях не уполномочен. Но думаю, что старая табуретка и подержанное авто не слишком большой ущерб для человечества.
- Вопрос профессору Зернову! - опять крикнули в зале. - Как вы относитесь к заявлению адмирала, что двойники - это пятая колонна пришельцев и вступление к будущей галактической войне?
- Считаю, что адмирал начитался фантастических романов и выдает их за действительность.
- Вопрос к автору фильма Анохину. Адмирал считает, что вы двойник и ваш фильм снят двойником, а эпизод гибели вашего двойника в фильме - это гибель самого Анохина. Чем вы докажете, что это неправда?
Я только плечами пожал: чем бы я мог это доказать? Вместо меня ответил Мак-Эду:
- Анохину незачем это доказывать. В науке есть незыблемая "презумпция установленного". Ученым нет нужды проверять и доказывать ложность какого-то голословного утверждения, пусть автор докажет его истинность.
В зале снова зааплодировали. Но долговязый и плоский, как доска, Мак-Эду на этот раз оборвал аплодисменты:
- Здесь не спектакль, господа.
- А что скажет о Томпсоне председатель? - ответили в зале. - Вы целый год работали с адмиралом в антарктической экспедиции. Ваше впечатление о нем как об ученом и человеке?
- Первый обращенный ко мне разумный вопрос, - усмехнулся в усы Мак-Эду. - К сожалению, не смогу удовлетворить любопытство спрашивающего. Мы работали с адмиралом в одной экспедиции и в одном географическом пункте, но в разных областях. Он - администратор, я - астроном. Почти не сталкивались. Он не проявлял особого интереса к моим астрономическим наблюдениям, я - к его административным способностям. Полагаю, что он и сам не претендует на звание ученого, во всяком случае научные труды его мне неизвестны. Как человека же я его почти не знаю, хотя убежден, что он действует честно и не в интересах корысти или политики. Он не пристегнулся ни к антикоммунизму, ни к предвыборной президентской кампании. Все, что он проповедует, основано, по-моему, на ложном предубеждении и ошибочных выводах.
- Как же, по-вашему, должно поступить человечество?
- Рекомендации даст конгресс.
- Тогда у меня к вам вопрос как к астроному. Откуда, по-вашему, прибыли к нам эти чудовища?
Мак-Эду впервые засмеялся искренне и непроизвольно.
- Не нахожу в них ничего чудовищного. Они похожи то на всадника или стреловидное крыло самолета, то на очень большой и красивый цветок, то на розовый дирижабль. Эстетические каноны в нашем и их понимании, вероятно, различны. А откуда они прибыли, мы узнаем, когда они сами пожелают ответить нам на этот вопрос, если, конечно, мы сумеем его задать. Возможно, из соседней с нами звездной системы. Может быть, это туманность Андромеды, может быть, туманность в созвездии Треугольника. Гадать бессмысленно.
- Вы сказали: когда они сами ответят. Значит, контакт возможен?
- Пока ни одна из попыток сближения не дала результатов. Но контакт достижим, я убежден в этом, если они живые разумные существа, а не биосистемы с определенной программой.
- Вы имеете в виду роботов?
- Я не имею в виду роботов. Я говорю о программных системах вообще. Тогда контакт зависит от программы.
- А если это самопрограммирующиеся системы?
- Тогда все зависит от того, как меняется программа под влиянием внешних воздействий. Попытки контакта - это тоже одно из внешних воздействий.
- Вопрос к автору фильма Анохину. Вы наблюдали самый процесс моделирования?
- Его нельзя наблюдать, - сказал я, - человек находится в коматозном состоянии.
- Но ведь на ваших глазах возникла копия снегохода. Гигантская машина из пластмасс и металла. Откуда она возникла, из каких материалов?
- Из воздуха, - сказал я.
В зале засмеялись.
- Ничего нет смешного, - вмешался Зернов. - Именно из воздуха. Из неизвестно каких и каким образом внесенных в него элементов.
- Значит, чудо? - Вопрос прозвучал явной насмешкой.
Но Зернов не смутился.
- Чудесами считали когда-то все необъяснимое тогдашним уровнем знаний. Наш уровень тоже допускает необъяснимое, но он предполагает, что объяснения будут даны в ходе дальнейшего научного прогресса. А поступательное его движение уже сейчас допускает возможность предположить ориентировочно в середине или конце будущего века воспроизведение предметов с помощью волн и полей. Каких волн и каких полей - это, конечно, уровень знаний будущего. Но лично я, например, убежден, что в том уголке космоса, откуда прибыли к нам эти существа, наука и жизнь, вероятно, уже достигли такого уровня.
- Какая же это жизнь? - спросил женский голос, как показалось мне, с явно истерической ноткой, с нескрываемым уже страхом. - Как объясниться с ней, если это жидкость, и о каком контакте можно говорить, если это газ?
- Выпейте воды, - невозмутимо предложил Мак-Эду. - Я вас не вижу, но мне кажется, что вы слишком взволнованы.
- Я просто начинаю верить Томпсону.
- Поздравляю Томпсона еще с одной верующей. Что же касается мыслящей жидкой или коллоидальной структуры, то и мы, как известно, существуем в полужидком состоянии. И химия нашей жизни - это химия углерода и водных растворов.
- А химия их жизни?
- Какой растворитель? У нас вода, а у них?
- Может быть, это фторная жизнь?
Ответил сидевший с краю американец:
- Все, что скажу, - только гипотетично. Фторная жизнь? Не знаю. В таком случае растворителем может быть фтористый водород или окись фтора. Тогда это холодная планета. Для фторных существ температура минус сто - только приятный холодок для прогулки. В такой, мягко говоря, прохладной среде могла возникнуть и аммиачная жизнь. Она даже реальнее, потому что аммиак встречается в атмосфере многих крупных планет, а жидкий аммиак существует и при температуре минус тридцать пять градусов. Можно сказать: почти земные условия. А если подумать о приспособленности гостей к нашим земным условиям, аммиачная гипотеза покажется более вероятной. Но если предположить, что пришельцы сами создают для себя нужные им условия жизни, возможна и любая другая, самая невероятная гипотеза.
- Вопрос председателю как математику и астроному. Что имел в виду русский математик Колмогоров, когда говорил, что при встрече с неземной жизнью мы можем попросту ее не узнать? Не этот ли феномен?
Мак-Эду отпарировал без улыбки:
- Он несомненно учитывал и вопросы, какие задают иногда на пресс-конференциях.
Опять смех в зале, и опять репортеры, обходя Мак-Эду, начинают атаку с флангов. Очередная жертва - физик Виэра, только что угощавшийся у столика виски с фруктовой водой.
- Господин Виэра, вы специалист по физике элементарных частиц?
- Допустим.
- Если "облака" материальны, - вопрошатель орудовал микрофоном, как пистолетом, - значит, они состоят из хорошо известных науке элементарных частиц? Так?
- Не знаю. Может быть, и не так.
- Но ведь большая часть известного нам мира построена из нуклонов, электронов и квантов излучения.
- А если здесь меньшая часть известного нам мира или мира, нам вообще неизвестного? А вдруг это мир совсем новых для нас частиц, не имеющих аналогии в нашей физике?
Вопрошатель сдался, сраженный неожиданным предположением Виэры. Тут кто-то опять вспомнил обо мне.
- Не скажет ли нам кинооператор Анохин, как он относится к песенке, сопровождающей демонстрацию его фильма в Париже?
- Я не знаю этой песенки, - сказал я, - и еще не видел своего фильма в Париже.
- Но она уже облетела весь мир. В зале Плейо ее поет Ив Монтан. В Штатах - Пит Сигер. В Лондоне - биттлсы. Может быть, вы слышали ее в Москве.
Я растерянно развел руками.
- Но ее же написал русский. Ксавье только оркестровал ее для джаза. - И говоривший довольно музыкально пропел по-французски знакомые мне слова: "…всадники ниоткуда строем своим прошли".
- Знаю! - закричал я. - Автор - мой друг, тоже участник нашей антарктической экспедиции, Анатолий Дьячук.
- Дичук? - переспросили в зале.
- Не Дичук, а Дьячук, - поправил я. - Поэт и ученый. И композитор… Я поймал иронический взгляд Зернова, но даже ухом не повел: плевал я на иронические взгляды, я мировую известность Только создавал, бросал его имя на газетные полосы Европы и Америки и, не заботясь о музыкальности, затянул по-русски: - "Всадники ниоткуда… Что это, сон ли, миф? И в ожидании чуда… замер безмолвно мир…"
Я не успел продолжить в одиночестве: зал подхватил песню, кто по-французски, кто по-английски, а кто и совсем без слов, одну только мелодию, и, когда все стихло, долговязый Мак-Эду деликатно позвонил своим игрушечным колокольчиком.
- Я полагаю, конференция закончена, господа, - сказал он.
Глава 18
НОЧЬ ПРЕВРАЩЕНИЙ
После пресс-конференции мы разошлись по своим комнатам, условившись встретиться через час в том же ресторане за ужином. Я так устал на собрании, как не уставал даже в изнурительных антарктических походах. Только добрый сон мог бы прояснить мысль, вывести ее из состояния тупого безразличия к окружающему. Но он так и не пришел, этот спасительный сон, как ни приманивал я его, ворочаясь на кушетке с мягким шелковым валиком. В конце концов встал, сунул голову под кран с холодной водой и пошел в ресторан заканчивать этот перегруженный впечатлениями день. Но день не кончился, и впечатления еще стояли в очереди. Одно из них прошло мимолетно, не зацепив внимания, хотя в первый момент и показалось мне странным.
Я спускался по лестнице позади человека в коричневом костюме, сидевшем на нем как военный мундир. Квадратные плечи, седые усы стрелочками и короткая стрижка еще более подчеркивали в нем военную косточку. Прямой как линейка, он прошел не глядя, мимо лысого француза-портье и вдруг, резко повернувшись, спросил:
- Этьен?
Мне показалось, что в чиновничьих холодных глазах портье мелькнул самый настоящий испуг.
- Что угодно, мсье? - с заученной готовностью спросил он.
Я задержал шаги.
- Узнал? - спросил, чуть-чуть улыбнувшись, усач.
- Узнал, мсье, - едва слышно повторил француз.
- То-то, - сказал усач. - Приятно, когда о тебе помнят.
И прошел в ресторан. Я, намеренно громыхая по скрипучим ступенькам, Сошел с лестницы и с невинным видом спросил у портье:
- Вы не знаете этого господина, который только что прошел в ресторан?
- Нет, мсье, - ответил француз, скользнув по мне прежним равнодушным взором чиновника. - Турист из Западной Германии. Если хотите, могу справиться в регистрационной книге.
- Не надо, - сказал я и прошел дальше, тут же забыв о случившемся.
- Юри! - окликнул меня знакомый голос.
Я обернулся. Навстречу мне подымался Дональд Мартин в нелепой замшевой куртке и пестрой ковбойке с открытым воротом.
Он сидел один за длинным и пустым столом и тянул прямо из бутылки темно-коричневую бурду, а обняв меня, задышал мне в лицо винным перегаром. Но пьян он не был: все тот же большой, шумный и решительный Мартин, встреча с которым как бы приблизила меня к вместе пережитому в ледяной пустыне, к загадке все еще не разоблаченных розовых "облаков" и тайной надежде, подогретой словами Зернова: "Мы с вами, как и Мартин, меченые. Они еще нам покажут что-то новенькое. Боюсь, что покажут". Я лично не боялся. Я ждал.
Мы недолго обменивались воспоминаниями - стол уже начали накрывать к ужину. Подошли Зернов с Ириной; наш край сразу оживился и зашумел. Может быть, потому молодая дама с девочкой в очках села на противоположном краю, подальше от нас. Девочка положила рядом с прибором толстую книгу в радужном переплете с замысловатым рисунком. Напротив устроился добродушного вида провинциальный кюре - парижские не живут в отелях. Он посмотрел на девочку и сказал:
- Такая крошка и уже в очках, ай-ай-ай!
- Очень много читает, - пожаловалась ее мать.
- А что ты читаешь? - спросил кюре.
- Сказки, - сказала девочка.
- И какая же тебе больше всего понравилась?
- О гаммельнском крысолове.
- Как можно давать такую сказку ребенку? - возмутился кюре. - А если у девочки развитое воображение? Если она увидит этот кошмар во сне?
- Пустяки, - равнодушно сказала дама, - прочтет - забудет.
От кюре с девочкой отвлекла мое внимание Ирина.
- Поменяемся местами, - предложила она, - пусть этот тип смотрит мне в затылок.
Я оглянулся и увидел человека с усами-стрелочками, знакомство с которым, и, должно быть, не очень приятное знакомство, скрыл от меня портье. Усач как-то уж очень пристально смотрел на Ирину.
- Тебе везет, - усмехнулся я. - Тоже старый знакомый?
- Такой же, как и лорд за конторкой. В первый раз вижу.
Тут к нам подсел журналист из Брюсселя - я видел его на пресс-конференции. Он уже неделю жил в отеле и со всеми раскланивался.
- Кто этот тип? - спросил я его, указывая на усача.
- Ланге, - поморщился бельгиец, - Герман Ланге из Западной Германии. Кажется, у него адвокатская контора в Дюссельдорфе. Малоприятная личность. А рядом, не за табльдотом, а за соседним столиком, обратите внимание на человека с дергающимся лицом и руками. Европейская знаменитость, итальянец Каррези, модный кинорежиссер и муж Виолетты Чекки. Ее здесь нет, она сейчас заканчивает съемки в Палермо. Говорят, он готовит для нее сенсационнейший боевик по собственному сценарию. Вариации на исторические темы: плащ и шпага. Кстати, его визави с черной повязкой на глазу тоже знаменитость, и в этом же духе: Гастон Монжюссо, первая шпага Франции…
Он еще долго перечислял нам присутствующих в зале, называя по именам и сообщая подробности, о которых мы тотчас же забывали. Только принесенный официантами ужин заставил его умолкнуть. Впрочем, неизвестно почему, вдруг замолчали все. Странная тишина наступила в зале, слышалось только позвякивание ножей и посуды. Я взглянул на Ирину. Она ела тоже молча и как-то лениво, неохотно, полузакрыв глаза.
- Что с тобой? - спросил я.
- Спать хочется, - сказала она, подавляя зевок, - и голова болит. Я не буду ждать сладкого.
Она поднялась и ушла. За ней встали и другие. Зернов помолчал и сказал, что он, пожалуй, тоже пойдет: надо прочитать материалы к докладу. Ушел и бельгиец. Вскоре ресторан совсем опустел, только официанты бродили кругом, как сонные мухи.
- Почему такое повальное бегство? - спросил я одного из них.
- Непонятная сонливость, мсье. А вы разве ничего не чувствуете? Говорят, атмосферное давление резко переменилось. Будет гроза, наверно.
И он прошел, сонно передвигая ноги.
- Ты не боишься грозы? - спросил я Мартина.
- На земле нет, - засмеялся он.
- Поглядим, что такое ночной Париж?
- А что со светом? - вдруг спросил он.
Свет действительно словно померк или, вернее, приобрел какой-то мутный красноватый оттенок.
- Непонятно.
- Красный туман в Сэнд-Сити. Читал письмо?
- Думаешь, опять они? Чушь.
- А вдруг спикировали?
- Обязательно на Париж и обязательно на этот заштатный отель?
- Кто знает? - вздохнул Мартин.
- Пошли на улицу, - предложил я.
Когда мы проходили мимо конторки портье, я вдруг заметил, что она выглядела раньше как-то иначе. И все кругом словно переменилось: другие портьеры, абажур вместо люстры, зеркало, которого прежде не было. Я сказал об этом Мартину; он равнодушно отмахнулся:
- Не помню. Не выдумывай.
Я взглянул на портье и еще более удивился: то был другой человек. Похожий, даже очень похожий, но не тот. Гораздо моложе, без проплешин на голове и в полосатом фартуке, которого раньше на нем я не видел. Может быть, прежнего портье сменил на дежурстве его сын?
- Идем, идем, - торопил Мартин.
- Куда вы, мсье? - остановил нас портье. В голосе его, как мне показалось, прозвучала тревога.
- А не все ли вам равно, портье? - ответил я по-английски: пусть проникается уважением.
Но он не проникся, сказал встревоженно:
- Комендантский час, мсье. Нельзя. Вы рискуете.
- Что он, с ума сошел? - толкнул я Мартина.
- Плюнь, - сказал тот. - Пошли.
И мы вышли на улицу.
Вышли и остановились, словно споткнувшись на месте. Мы даже схватили друг друга за руки, чтобы не упасть. Тьма окружала нас без теней и просветов, ровная и густая, как тушь.
- Что это? - хрипло спросил Мартин. - Париж без света?
- Не понимаю.
- Дома как скалы ночью. Ни огонька.
- Должно быть, вся сеть парализована.
- Даже свечей не видно. Нигде не мелькнет.
- Может, вернемся?
- Нет, - заупрямился Мартин, - я так быстро не сдаюсь. Поглядим.
- На что?
Не отвечая, он шагнул вперед; я за ним, держась за его карман. И остановились опять. Высоко-высоко в черноте неба, как в глубоком колодце, сверкнула звездочка. Рядом что-то блеснуло. Я попробовал поймать блеск и тронул стекло. Мы стояли у магазинной витрины. Не отрываясь от Мартина и таща его за собой, я ощупал всю ее целиком.
- Не было ее раньше, - сказал я, останавливаясь.
- Чего? - спросит Мартин.
- Этой витрины. И вообще магазина не было. Мы с Ириной шли здесь мимо чугунной ограды. А ее нет.
- Погоди. - Мартин почему-то насторожился. Не ограда и не витрина были у него на уме. Он прислушивался.
Впереди что-то громыхнуло несколько раз.
- Похоже на гром, - сказал я.
- Скорее на автоматную очередь, - не согласился Мартин.
- Ты серьезно?
- Что я, автомата от грозы не отличу?
- Может, все-таки вернемся?
- Пройдем немножко. Вдруг встретим кого-нибудь. Куда весь народ в Париже исчез?
- И стреляют. Кто? В кого?
Словно в подтверждение моих слов, автомат впереди затарахтел еще раз. Его перебил шум приближавшегося автомобиля. Два пучка света, пронзив темноту, лизнули брусчатку на мостовой. Я вздрогнул: почему брусчатку? Обе улицы, огибавшие наш отель, еще несколько часов назад были залиты асфальтом.
Мартин вдруг толкнул меня в темноту позади и прижал к стене. Грузовик с людьми на платформе промчался мимо.