– Ну и что? Двое мужиков подрались из-за бабы. Причем я защищал сестру. Это нормально, это все поймут. А приезжих у нас не любят, это тебе менты сразу расскажут. Тут тебе не столица, тут все свои, все родичи. А еще у меня есть справка о том, что я псих. Я приду завтра и повешу тебя на твоей же люстре. На той же самой веревке, которой ты меня связал. Но вначале выколю правый глаз.
– Допустим. А если я тебя отпущу?
– Тогда я сделаю то же самое, – сказал Бес. – Но только раньше. Выбирай!
И он начал орать песню о том, как пробегал по городу олень. Ложкин обошел его длинные ноги и стал подниматься по лестнице. Когда песня об олене оборвалась, он обернулся и увидел, что Бес старательно грызет веревку, которой связаны его руки.
Он стоял у телефона в нерешительности. Затем поднял трубку, но не стал набирать номер. Его взгляд упал на Собеседника, прикрытого черной тканью.
– Снимите с меня тряпку, – попросил Собеседник.
– Что мне делать?
– На вашем месте я бы пообещал ему два дня.
– В каком смысле?
– Я бы пообещал, что уеду через два дня. Он бы успокоился и ушел.
– Это сработает?
– Скорее всего, нет. Но можно попробовать.
– Я попробую.
Бес уже перегрыз веревку, и его руки были свободны. Он все еще продолжал сидеть в той же позе, как завороженный глядя на большую черную птицу, сидящую перед ним. В его глазах был истинный, неподдельный ужас. Так смотрят на синих демонов, которые мерещатся во время белой горячки. А Чижик спокойно чистил перышки.
– Я обещаю, что уеду через два дня, – сказал Ложкин.
– Оно живет у тебя в доме, – лунатически ответил Бес, не сводя глаз с птицы.
– Чижик? Да, уже давно.
– Значит, и ты тоже?..
– Что я тоже? – не понял Ложкин.
– Убери его от меня! – завопил Бес. – Путь оно улетит! А-а-а-а!
Чижик взглянул на него, перестал чистить перышки и отодвинулся, почти презрительно. Это слегка успокоило Беса. Он перестал орать.
– Ладно, – сказал он. – Уезжай через два дня, если сможешь.
– Я ведь не могу сейчас. Поезда не останавливаются, автобусы не ходят, а машины у меня нет. Велосипед и тот сломался.
– Я сказал, уезжай через два дня. Как хочешь, но чтоб тебя здесь не было. Когда я приду в следующий раз, оно тебе не поможет!
– Ты имеешь в виду Чижика? – удивился Ложкин.
– Чижика? Ты называешь ЭТО Чижиком?
Бес расхохотался. Потом стал распутывать узлы, стягивавшие его ноги. Поднялся, взял майку, начал натягивать на свою потную грудь.
– До свидания, – сказал Ложкин.
– До скорого свидания. Я ничего не имею против тебя лично. Мне тебя даже жаль. Но пойми меня правильно. Ты должен исчезнуть. Поэтому ты исчезнешь. И еще один совет, напоследок, – держись подальше от своего Чижика!
И он ушел, сопровождаемый лаем Полкана.
Чижик спокойно чистил перышки. Ложкин приблизился к нему с некоторой опаской. Птица как птица. Ничего страшного в ней нет и быть не может. Не такая уж и большая, весит килограмма два, ну, не больше трех. Длинные крылья, приспособленные для быстрого лета. Широкий короткий клюв с загнутым кончиком говорит о том, что Чижик питается мясом. Короткие лапки с сильными когтями означают, что птица приспособлена висеть на вертикальных поверхностях и, скорее всего, роет норы, как ласточки-береговушки. Красивые черные лоснящиеся перья. Глаза блестящие, как бусинки, и без зрачков. Никакого вреда такое слабое создание причинить не может. Максимум – больно укусит. Может быть, птица ядовита? Но это чушь, ядовитыми бывают только змеи, жабы и пауки. Кто слышал о ядовитых птицах?
Этой ночью он не спал до половины второго, вновь ожидая гостей. Он даже отремонтировал ночник, не желая пользоваться свечами. Но гости не пришли, и Ложкин лег спать. И он сразу же увидел свой привычный кошмар.
23. Кошмар…
Но в этот раз кошмар был необычно подробным, но беспорядочным. Ложкин снова был убийцей девушки. Девушку звали странным именем Эрика, она была миниатюрной и светловолосой. Она обожала фигурное катание и фильмы с Мэлом Гибсоном. Ее отец работал, как ни странно, китобоем и каждое воскресенье присылал домой огромные ящики с китовым мясом, а однажды прислал собачью упряжку с запряженными в нее девятью лайками. У каждой из лаек был толстый хвост колечком. Однажды зимним утром Ложкин с Эрикой решили прокатиться на собаках. По дороге они поссорились, и Ложкин сбросил Эрику в полынью. После этого торжествующий Ложкин помчался домой. По пути он видел могучий ледокол "Адмирал Лазарев", который шел на помощь тонущей девушке. Однако Ложкин точно знал, что ледокол не успеет. Люди на борту ледокола рыдали, а их слезы превращались в крупный град. Что я сделал? – подумал вдруг Ложкин. – Зачем я это сделал? Ведь я любил ее! Теперь ее смерть навсегда останется со мной. То, что я сделал – непоправимо. Смерть – единственная непоправимая вещь на свете! Как могло это случиться? И он заплакал.
– Он плачет, – сказал Василий.
– Что? – переспросил Рустам.
– Ему больше не снится лето. Он не улыбается. Смотри! У него слезы текут по щекам.
– Это фигня, – сказал Рустам. – Иди сюда. Лучше ты посмотри, что я здесь нашел.
Василий подошел и увидел на снегу еще сухую двадцатидолларовую купюру. Он уставился на деньги, как баран на новые ворота. Некоторое время он не мог произнести не слова.
– То есть, это не твое? – спросил Рустам.
– Да я же в машине сидел! Откуда это здесь?
– Значит, детки потеряли. Пацан расстегнул курточку, когда собирался показать мне рыбку. Может быть, он выронил деньги.
– Ну и что?
– А то, что для детей это большие деньги! Сперли у папаши. Когда они вспомнят о деньгах, то вернутся, чтобы поискать. Ты понял, какое дерьмо получается? Дети вернутся за деньгами и увидят, чем мы тут занимаемся. Может быть, они и сейчас стоят где-то на берегу, за деревьями, и просто боятся подойти!
– Я же сказал, что это знак, – ответил Василий. – Мы не можем его убить. Мы не сможем!
– Мы не можем его НЕ убить. Ты сколько знал Эрику? Год, два?
– Около того, – тихо ответил Василий.
– Видишь, совсем немного. А ведь она была моей сестрой. Когда умерла мать, я ее воспитывал. Я ей косички завязывал, а потом хулиганчиков от нее отгонял. Она любила это дело, с хулиганами по подъездам лапаться, когда малая была. Ей было только двенадцать, а мальчики за нашей дверью уже выстраивались в очередь. Ходили за ней стаями, как кобели за сучкой. Она ими крутила как хотела, был у нее такой талант. Ну и позволяла много, не без этого. Я бил ее за это, и не раз. Вся задница была в синяках. Но ей нравилось. Она мне все рассказывала, ты слышишь, все. Потом она разок залетела и успокоилась. Как рукой все сняло. Даже курить бросила и в школе стала учиться. Просто выросла и поумнела, я так думаю. Но характер остался, от этого ж никуда не денешься.
– Про характер ты мне можешь не объяснять, – сказал Василий. – Я ведь жил с нею полтора года. Эрика была стерва, но отличная девчонка. Она умела любить. Никто так не умел любить. И дело даже не в сексе, у нее была душа. С ней все и всегда было по-настоящему.
– Это точно.
– Ну и что она тебе рассказывала? – спросил Василий.
– За два дня до убийства этот подлец ее избил. Допустим, она могла его довести, она это умела. Но это еще не все. Он пообещал ее убить, ты понимаешь? – прямо так и пообещал убить, если она от него не отвяжется. Она мне все рассказала, как всегда, и попросила совета. Я, конечно, посоветовал держаться от него подальше и вообще никогда с ним больше не встречаться. Предложил набить ему морду, как в старые добрые времена. А она сказала, что не может без него жить. Что готова терпеть все ради него. Я тогда подумал, что все его угрозы это просто дерьмо. И вот, прошло всего два дня, и он ее на самом деле убил. Сколько бы ни талдычили мне про несчастный случай, я этому никогда не поверю. Не поверю, потому что Эрика рассказала мне все, во всех подробностях. Она мне рассказала это не только потому, что я был ее братом, а еще и потому, что я все-таки три года проработал в милиции, пока не поперли. Он собирался ее убить и убил, потому что она была беременна и хотела сохранить ребенка. Он не собирался с нею жить, а отвязаться от нее не мог. Вот так он и сделал: спокойно убил вместе со своим ребенком. А ты еще хотел его простить.
– Что делать будем? – спросил Василий.
– Все то же самое. На всякий случай сменим место. Здесь лед крепкий только у берега. Мы сможем утопить его где угодно. Сейчас объедем на ту сторону, где крутой берег.
– Мы там не сможем спуститься на машине.
– Сможем, там по низу идет дорога. В такой снегопад нас никто не увидит, что там, что здесь, все равно. Просто время тянуть не хочется. А с другой стороны, ночью, оно сподручнее. Тут уж точно тебя никто не видит. Тем более, что там по верху лес, настоящий густой лес. Людей там определенно нет, там даже звери водятся.
– Звери? Какие звери?
– Например, белки, – ответил Рустам. – И совы, которые их жрут. Сразу надо было туда ехать. Сейчас бы уже дома сидели. И пили бы за упокой его души, гореть ей вечно в аду.
Они сели в машину и не без труда въехали на берег. Снег валил стеной и сразу же превращался в аморфную жижу. Поехали вдоль берега и метров через двести снова застряли. Приговоренный продолжал плакать во сне, а его дыхание стало редким и неровным. Рустам приложил пальцы к его шее и никак не мог нащупать пульс. Сердце почти не билось.
– Он может умереть в любую минуту, – сказал Василий.
– Само собой. Он принял слоновью дозу.
Василий вышел, чтобы подтолкнуть машину. С ближайшей коряги поднялась в воздух беззвучная черная тень. Сова. Ночная птица.
24. Ночная птица…
Ночная птица была последним, что Ложкин увидел во сне. Он разрыдался во сне и проснулся, но проснулся не от рыданий, а от холода.
Вначале он подумал, что сползло одеяло. Потом он ощутил холодную тяжесть в ногах. Он резко сел на кровати.
На его левой ноге, повыше колена, распласталась черная птица. Птица что-то делала с его ногой. Ложкин содрогнулся от отвращения и попробовал сбросить птицу. Это ему не удалось.
Он вскочил и включил свет. Птица не отцеплялась. Ложкин схватил ее за голову и начал тянуть изо всех сил. Голова оторвалась, и он отбросил тело от себя. Клюв головы был растопырен, и из него выходила нить, проникающая под кожу ноги. Судя по всему, нить была прочна, как стальная проволока.
Ложкин узнал жало сморва.
Не может быть! Вот, оказывается, как выглядел настоящий живой сморв. Впрочем, сейчас сморв уже не был жив. Тело без головы еще било крыльями, но это были лишь последние конвульсивные движения. Кто бы мог подумать, что сморв окажется птицей? Что Чижик окажется сморвом?
Он сел на кровать и начал вытаскивать жало. Жало поддавалось с трудом. Ложкин вытащил уже сантиметров тридцать, а конца еще не было видно. Он тянул сантиметр за сантиметром, чувствуя, как тонкая нить жала движется внутри его тела. Наконец, жало вышло и сразу же свернулось колечком, спрятавшись в клюве мертвой головы сморва.
Что все это значило? Почему Ложкин взял сморва оттуда, почему он принес его сюда? Ведь дед строго приказывал не приносить ничего оттуда, и даже говорил, что от этого зависит его жизнь! Почему же он нарушил этот важнейший запрет? Что подтолкнуло его? Что?
Ложкин взял мертвого сморва вместе с его головой и завернул в полотенце. Затем пошел в подвал. У открытой двери он остановился в неуверенности. После захода солнца туда нельзя входить под страхом смерти. Что же делать? Он потянул дверь на себя. Коридор за дверью был пуст. Ложкин размахнулся и забросил сморва как можно дальше. Уйди туда, откуда ты пришел, инопланетная мразь.
Потом он разбудил Собеседника и спросил его о сморве.
– Нет, – ответил Собеседник, – уверяю вас, вы ошибаетесь. Сморв никем не создавался специально, он возник самостоятельно, здесь, на вашей планете. Это результат генетического наложения.
– Генетического наложения?
– То есть смешения искусственных и естественных генов, которое порой возможно в искаженном информационном поле.
– То есть, это мутант?
– Не совсем, не совсем.
– Это не важно. Он опасен?
– Он более чем опасен, – оптимистично ответил Собеседник.
– Смертельно опасен?
– Более чем смертельно.
– Он высасывает кровь?
– Не только кровь, любые питательные вещества. Поэтому человек быстро худеет. Вот вы, например. Но человек не умирает, потому что организм перестраивается в сторону большей жизнеспособности. Например, увеличивается сила мышц, сопротивляемость болезням, замедляется старение.
– Что в этом плохого?
– Сморв управляет вами. Он может заставить вас сделать все, что угодно. В его слюне содержится агент, который усиливает вашу внушаемость тысячекратно. Со временем человек становится рабом сморва, он превращается в точную и надежную машину для охоты за другими людьми. Когда человек доставит сморву достаточно новой пищи, то есть, новых людей, он умрет. Тогда сморв станет есть других, он не останется без пищи. Но и это не все.
– Это не все? – удивился Ложкин.
– Далеко не все. Мертвого сморва или просто его жало можно использовать для контроля за психикой человека и для перенастройки этой психики.
– Какой перенастройки?
– В принципе, любой, – ответил Собеседник, – но создание тонких настроек требует умения и мастерства. Легче всего пересадить человеку агрессию, подчиняемость, усилить биологические инстинкты. Мертвый сморв это удобный инструмент для превращения человека в хорошего исполнителя или хорошего раба. К сожалению, при такой настройке психика часто повреждается, необратимо повреждается.
– И последний вопрос, – сказал Ложкин. – Почему сморв оказался в моем доме?
– Я ведь уже объяснял. Это существо обладает силой внушения. Когда вы его видите, вам хочется его взять и принести в свой дом. Хочется согреть и покормить.
– Сломанное крыло?
– Не было сломанного крыла, – ответил Собеседник, – это было лишь внушением.
– А я думал, клопы.
– Простите, я вас не понял?
– Я думал, что меня кусали клопы.
– Не хочу показаться невежливым, но сейчас ночь, – сказал Собеседник. – Прошу вас, закройте меня тряпкой, я очень хочу спать. Только вначале отряхните тряпку от пыли.
Ложкин вспомнил деда. Подарить жало сморва и утверждать, что это безопасный стимулятор, – это в его стиле. Это, мягко говоря, нечестно, но дед никогда не отличался честностью. Старый негодяй меня использовал, – думал Ложкин. – Он что-то внушил мне. Какую-то программу действий. Но что именно он заставил меня сделать? Хорошо еще, если он просто хотел проконтролировать мой приезд сюда. Вряд ли. Для этого не стоило так стараться. Тогда что еще? Он хотел вернуться, и ему требовалась моя помощь. Но он ведь не сказал, какая помощь, он просто спокойно умер, уверенный, что я все сделаю лучшим образом! Вот, марионетка Андрей Ложкин, вот что ты должен сделать – вернуть этого прохвоста к жизни. Ты даже не знаешь, как ты это сделаешь, но ты это сделаешь, потому что тебя так запрограммировали.
И дед вернется. Он снова станет хозяином здесь, а ты не будешь нужен. Весь этот странный мир, который ты так быстро привык считать своей собственностью, он на самом деле чужой, он принадлежит другому. И настоящий хозяин скоро придет. Теперь понятно, почему от меня стараются избавиться. Я – ничто. Я не представляю опасности. Опасен и силен лишь тот, кто придет за мной. Но если меня убрать, то не сможет вернуться и хозяин.
Все это было достаточно плохо, но просто сидеть и сокрушаться времени не было. Оставалось всего два дня, за которые Ложкин просто обязан был обеспечить себе защиту. Теперь он мог это сделать. Теперь он знал, как это сделать.
25. Сделать…
Сделать эту штуку было не так уж и просто. Работа оказалась объемной и тяжелой. Тяжелой уже потому, что для фигуры Защитника требовалось больше трехсот килограмм глины. На всякий случай, почти четыре центнера. Все это надо было принести из подвала на своей спине. В одной из комнат первого этажа (скорее, в пристройке) у деда была оборудована дополнительная мастерская с хорошим освещением и транспортером – для передвижения тяжелой модели к большой печи для обжига. Ложкин надеялся, что обжиг не понадобится, потому что в большинстве случаев фигуры оживали сразу же после того, как были завершены во влажной глине. Но кто знает, что будет на этот раз. Возможно, что фигура Защитника будет изготовлена неправильно или просто не оживет. Тогда придется делать новую, а это будет мучительно и долго.
В идеальном варианте, Защитника следовало лепить с натуры. Поэтому Ложкин вышел в город и даже проехал несколько остановок к центру, чтобы купить нужные журналы с фотографиями культуристов, суперменов и просто железных мужчин с большими кулаками. Фотографий было много, но ни одна из них Ложкину не понравилась. Культуристы сразу же отпали. Появление человека шириной с двухстворчатый шкаф и с американской улыбкой до ушей в захолустном городке было бы событием более чем странным. Всяческие вояки, обвешанные амуницией, тоже не годились, ибо сразу же после своего появления на свет они бы перебили массу народа, включая, может быть, самого Ложкина. Все остальные были слишком тупы, слишком самоуверенны, слишком наглы, слишком богаты, слишком породисты для той работы, которая от них требовалась. Подсказку дала песня.
Ложкин включил радио и услышал мотив, надоевший ему еще в детстве: "Все пройдет, и печаль и радость…" Последний раз эту песню он слышал, будучи в студенческом отряде, который занимался выкапыванием моркови на чудовищно грязных бескрайних полях Черноземья. Ложкин тогда учился на первом курсе, то есть, был в два раза моложе, чем сейчас. Он вдруг вспомнил тот самый вечер, когда познакомился с… – с кем? Как ни странно, но в его памяти образовался четко очерченный провал.
Он даже потряс головой, но это не помогло. Как каждый настоящий скульптор, Ложкин имел отличную, почти фотографическую зрительную память, особенно хороша была его память на лица, позы и фигуры. Он никогда не забывал человека, увиденного однажды, если этот человек был хоть чем-то интересен. Неплохо запоминал Ложкин звуки и запахи, и очень плохо – слова. Но сейчас в его памяти был пробел, такой четкий и определенный, как будто некоторого человека старательно стерли резинкой. Или вырезали бритвой. Все сохранилось – исчез лишь человек. Это ужасно раздражало. Этого никогда с ним не случалось, это было просто невозможным. Человек вырезан из памяти, как кадр из киноленты.