Он отошел шага на три в сторону. Над головами вдруг родился звук - будто дернули ржавую проволоку, ведущую к звонку. Звук, скрипя и стеная, уходил выше и выше, таял и таял, пропадая в глубине черной неведомости, и появился снова, преображенный в глухое дребезжащее "дзинг-дзинг-дзинг" где-то в зазвездной, казалось, выси.
- Иди сюда, пионер, - пригласил голос из близкой тьмы.
Растопырив руки, Петька побрел споткливо и вскоре наткнулся на своего друга, тоже вытянувшего руки. Последний безмолвно задрал ему голову кверху, и по этому направлению Петька стал смотреть.
Во тьме, на далеком-далеком своде, вспыхнул дневной свет; свет брезжил из круглой продолбины. Приглядевшись к нему, Петька различил, что продолбина была длинной, как колодец, трубой, вверху оканчивающейся пятнышком голубого неба.
- Теперь отойди, пионер, и закрой глаза.
Петька послушно отошел, но глаз не закрыл - из любознательности, в чем и раскаялся немедленно. Желтый солнечный луч, острый как нашатырный спирт, расклинив мрак от свода до пола, ударил ему в глаза и чуть не ослепил. Пионеру почудилось, что произошло землетрясение, что сотряслась вселенная и солнце сорвалось с неба и разбилось в куски и два искрометных осколка заскочили ему в зрачки…
Он оправился от ослепления и невыносимой рези, лишь затопив лицо свое потоками слез. Но желтые полосы, пятна и узоры, смещавшиеся перед глазами с каждым движением век и упорно возвращавшиеся на прежнее место, преследовали его еще долгое время.
- О чем, малец, плачешь? - будто с участием спросил Бамбар-биу, оясненный неведомым светом.
- Вспомнил, как ты животом царапал кручу, - отпарировал тот и повернулся к источнику света.
Из продолбины в своде на квадратное зеркало, заключенное в неуклюжей деревянной раме, падал солнечный столб. Отразившись от зеркала, установленного на полу под известным углом, он далее шел в виде светового потока в направлении, параллельном земле. Этот поток, вися на высоте двух метров, горящим лезвием пронизал тьму и зажигал алмазы в белоснежных известковых натеках, которыми щедро была украшена подземная галлерея.
Галерее конца не было видно, и бесконечным казалось чудесное лезвие, истончавшееся, чем дальше, тем больше, до острия янтарно-цветной иголки. Высокие своды терялись в темноте: туда волшебный свет не достигал; со сводов свисали хрусталевидные мерцавшие солнцем сосульки, сосули и сосулища, навстречу им поднимались колонны - узорчатые, витые и гладко-отполированные; одни из них упирались в свод, другие тупо или остро кончались на середине, третьи - совсем крошечные - расползались в подземьи уродливыми зверьками, толстобрюхими идолчиками, человеческими фигурами, могилами, памятниками, кафедрами, шкапиками, свешниками и бесконечностью других самых разнообразных предметов. Думалось: все это жило когда-то или служило разумным целям и - вдруг, под жезлом волшебника, заснуло на века и окаменело безнадежно. И думалось: напрасно старается Бамбар оживить небесным огнем умершее, рассвечивая алмазами каменную неподвижность.
- Чье это царство, Бамбар?
- Мое. Царство сталактитов и сталагмитов. Пойдем. Некогда. Расскажу на ходу.
Но рассказал Бамбар-биу не на ходу, а на бегу:
- Через три часа мы должны быть в Ист-Элисе, - объяснил он, - надо рысцой…
И вот, по галлереям, залам, колоннадам, по узким коридорам, по обширным гротам, среди каменных чудовищ и сооружений, среди огнецветных брильянтов друзья пустились рысцой в неизменном сопутствии повисшего над их головами солнечного потока.
- В известковых горах всегда встречаются пещеры, - начал Бамбар-биу. - Дело в том, что известняк легко растворяется водой. Дождевая вода и вода от таяния снегов и ледников, просачиваясь через толщу его, всегда находит в нем трещины или небольшие пустоты, которые ею заполняются, размываются, увеличиваются; размытое уносится дальше, глубже, новые потоки воды, продолжая разрушение, из трещин постепенно образуют полости, из полостей пещеры, из пещер громаднейшие подземелья. Есть подземелья, которые тянутся на сотни верст.
Когда подземелье готово, та же вода принимается за украшение его. Просачиваясь сквозь своды, она оставляет на внутренней поверхности их часть тех солей, что принесла с собой из длинного пути. Эти соли (тот же известняк) образуют на сводах блестящий натек, свисающий вниз. Новые воды приносят новые соли, откладываются новые осадки, натеки увеличиваются и увеличиваются, достигая порой гигантских размеров. Это так называемые сталактиты.
Стекая со сталактитов, вода падает вниз и здесь, испаряясь, оставляет после себя последнюю часть своих солей в виде налетов, которые так же постепенно растут, но растут уже вверх, как причудливые сооружения, так называемые сталагмиты. Иные сталагмиты, как ты видел, сливаются в одно целое с ниспускающимися со сводов сталактитами, и тогда возникают колонны…
Как для образования пещер, так и для украшения их, понятно, требуются века кропотливой работы… - закончил Бамбар-биу и перевел свой аллюр на добрую рысь.
- Экий торопыга, - подумал Петька и, чтобы не отстать, пустился в галоп.
Под упругим размеренным шагом гиганта чуть хрустели сосульки, устилавшие пол галлереи; под взбросом беспорядочных ног пионера они стенали журливо и брызгались в стороны звенящими клиньями.
Отрысив километров пять, Бамбар-биу задержался у поворота подземной анфилады. Здесь солнечный ток буравил стену рядом с дощатым квадратом, укрепленным на чугунном стативе. Такой же квадрат пониже, правее и отступя от первого смотрел на друзей своей лицевой стороной - зеркальной. За поворотом начинался мрак. Бамбар-биу повозился с первым квадратом и установил его лицевой стороной, тоже зеркальной, под легким наклоном книзу, навстречу лучу. Зеркало поймало луч и отбросило его туда, где находился второй квадрат. Когда и этот второй был установлен по законам оптики, мрак, заполнявший продолжение анфилады, прорезался искристым лучом.
Еще пять раз, пятью остановками, прерывался поспешный бег друзей, и каждый раз Бамбар-биу вспоминал физику, чтобы подчинить расположение зеркал законам отражения света.
- Мое изобретение, - горделиво высказался он, не дождавшись от Петьки наводящего вопроса. - Обошлась мне в триста долларов, - триста долларов, пожертвованных одним буржуа, который разнежился… под дулом револьвера.
- Ведь земля движется, а твои зеркала неподвижны, - сказал тогда Петька, пытавшийся самостоятельно разрешить загадку. - Кто-нибудь вертит тот колодец, через который проходит первый луч?
- Старый Алкалинта, что значит Разрушенные Глаза, мой старинный друг, живет в шалаше у колодца на высоте 600 метров, - отвечал Бамбар-биу. - Это он освещает нам путь, следя за зеркалами над колодцем, но он ничего не вертит, как ты выразился, а только контролирует изредка часовой механизм, вращающий зеркала…
Они достигли конца подземелья, пробыв в пути ровно три часа. Здесь у стены стояла последняя система зеркал, но Бамбар-биу не тронул ее, так как поворот отсюда мог быть только в обратную дорогу. Он приблизился к стальному рычагу возле стены, имевшему, как у железнодорожной стрелки, тяжелый диск на свободном конце, положил на него руку и ожидающе поднял лицо. В следующее мгновение дрогнул световой поток и пропал.
- Понимаешь теперь, почему я так спешил? - во тьме обратился Бамбар-биу к пионеру. - Старый Алкалинта - с небольшим норовцем человек и с ленцой. Он ассигнует на прохождение подгорного пути всего три часа и ни секунды больше. Просидев три часа у контрольного механизма, он закрывает его и важно удаляется в шалаш ловить горных блох…
С последними словами всею тяжестью своего тела он обрушился на рычаг. После небольшого сопротивления рычаг поддался с собачьим визгом, и в стене открылась сумеречная щель. Бамбар-биу отскочил в сторону, взял пионера за плечи. Отверстие в стене ширилось, струя слабый свет. Когда оно достигло размеров, способных пропустить существо небольшого роста, гигант толкнул в него Петьку. Тот проскочил, опираясь на убегающую выпуклость камня. И только-только успел вслед за ним пролезть Бамбар-биу, - в стене гзякнуло что-то, и камень, чавкнув, плотно стал на старое место.
Друзья очутились во второй пещере, громадной пещере, но затоптанной, проплеванной, ошарпанной. Сталактиты глядели со сводов отшибленными носами, сталагмиты - расковыренные, исцарапанные и обитые - носили на себе имена и фамилии славных экскурсантов. Как в покинутой квартире, пол пещеры был засорен бумажками, окурками и соломой. Свет в нее проникал через расщелину в передней стене, служившую входом.
Запечатлев в памяти своей обстановку и приметы тайника, пионер нагнал гиганта у самого выхода и вместе с ним покинул прохладу и сумерки подземные ради зноя и блистания солнца.
3. Из-под тропика Козерога - в Крапивецк за пять минут
- Скажите, гражданин, папа мой все еще здесь живет? - под окном, к которому я сидел спиной, прозвенел тонкий, с катушечную ниточку, голосок.
Годам моим приличествует степенность, но я перевернулся на стуле с ловкостью и быстротой ярмарочного петрушки.
- Вера? Если не ошибаюсь, Вера? - спросил я, моргая от волнения левым глазом: правым я так и не научился моргать.
- Да, я Вера, дочь техника Лялюшкина, который жил в бане…
Я не знал, что делать, я потерялся, как гривенник из худого кармана.
- Бабушка на дворе, вешает белье… - пробормотал я и стал глядеть исподлобья.
Девочка вытаращила глазенки и немножечко or меня отшатнулась:
- Но… папа? Я про папу… Бабушке я скажу "здравствуйте", если она на дворе…
- Ты скажешь "здравствуйте", а вот что она тебе ответит - неизвестно.
- Почему неизвестно?
- Потому что она тебя спросит: где Петька?
Будучи от природы остро-наблюдательным, я тотчас заметил, что от последних слов моих дочь техника, Вера, собиралась плакать; она еще не сморщилась и ни разу не всхлипнула, но из глазенок ее выкатились два прозрачных ядрышка и звучно шлепнулись на тротуар. В то же время мой тонкий слух уловил грохотанье ведрами в сенцах. Возвращалась бабушка: за последнюю неделю она постоянно грохотала - ведрами, корытом, ухватами, самоваром, посудой, ботами и всякими другими предметами, которые ей попадались на глаза, под руки или под ноги. Характер у бабушки изменился неузнаваемо. Лялюшкина она терроризовала кочергой, так что он, не вылезая, сидел в своей бане; меня муштровала каждый день, как в проклятое старое время не муштровали и новобранцев.
Схватив фуражку, я выбросился в окно.
- Бежим скорей, - шепнул я одеревеневшей Вере, подхватил ее и увлек вниз по Роговой улице.
На ходу я объяснился:
- Петька полетел отыскивать тебя. И вот ты вернулась, а его до сих пор нет. Теперь бабушка съест живьем техника, его баню, тебя, твои косички, а заодно и меня вместе с очками…
- Вместе с очками… - выдохнула Вера, бледнея.
Возможность съесть мои очки, такие огромные, со стальным ободком и толстыми стеклами, поразила ее больше всего.
- Клянусь солнцем! - подтвердил я ей, ничуть не сомневаясь, что сказал святую истину. Если бы бабушка узнала, как я удрал через окно, чтобы объяснить все Вере, жизнь моя и моих очков с того мига повисла бы на паутинке.
Я повел Веру в обход квартала, на улицу, параллельную нашей, куда, упираясь в высокий забор, выходил пустырь.
Я забросал ее вопросами: как далеко она улетели, почему вернулась без ялика, где ялик и знает ли она что-нибудь о Петьке?
О Петьке она ничего не знала, кроме одного, что он когда-то обещался ей показать, как царапается кролик, если его взять не за уши, а под пузочко. О своем же путешествии она рассказывала так:
- Когда лодочка стрельнулась от папы вверх, я висела вверх тормашками. Наверно, я обморочилась…
- Обморочилась - это значит?.. - робко спросил я.
- Это значит, обморочилась, - пропела она и продолжала дальше: - Кто меня перевернул потом, не знаю. Может, воздух, который дул, как сумасшедший, и гудел во рту.
Во-от… Подо мной текла большая река с пароходами, про которые рассказывал Петя. Пароходы - так себе, мне не понравились: писклявые какие-то и игрушельные…
- Ты летела высоко? - спросил я.
- Люди были головастыми кнопочками, - отвечала она, - с крокодильими ножками, дома - как шалашики, с одними крышами. Во-от. Когда я пролетела море (потом мне сказали: Каспийское), я догадалась, что можно умереть с голоду, если не покушать в свое время. Но была пустыня, и я летела-летела, летела-летела, пока не показался город. Город Огламыш - магометин, - потом мне сказали. Я опустилась на его главной улице. Ко мне подошли седые люди с полотенцами на головах и в халатах, - похожи на татар. Они отвели меня в свою церковь-мечеть с месяцем на крыше. Здесь я покушала лепешками и сыром овечьим. Вот…
- А ялик? Как же ялик? - спросил я.
- Ялик улетел, как сумасшедший, когда я с него слазила, - спокойно отвечала девочка.
- Ты забыла прикрутить рычажки!..
- Ничего я не забывала, вот еще!.. Но мне некогда было, потому что люди хотели убежать, а я хотела есть…
- Потом?
- Потом я пожила немножко в этом магометином городе у председателя исполкома ихнего, Ширмамедом его зовут, чудной такой, говорит: "Малынька товались, ходы на мина пылавь кушат", это по-туркменски, а по-русски значит: "иди обедать", хи…
- Гм, - сказал я.
- Ничего не "гм". Я знаю: вы там не жили, а я жила. Вот… Потом Ширмамед купил мне билет. Я ехала через Каспийское море, а потом от Астрахани сюда - по железке. Я хочу скорей папу видеть.
Тем временем мы подошли к забору по Остроженской улице, и я, выбрав щелку, стал разглядывать пустырь и баню.
- Аркадий Иваныч, Аркадий Иваныч, - закричал я, увидев техника - небритого, похудевшего и осунувшегося техника, который тоскливо волочил ноги от бани к сарайчику, беспокойно озираясь на бабушкин домик.
- Я есть Аркадий Иваныч, - устало и нехотя отвечал он, подходя к забору, - кто это здесь разорался?
- Па-а-па! - взвизгнула Верка, забив ногами землю, поросшую одуванчиками: эта улица у нас не главная, поэтому она не мощеная и без тротуаров.
Далее, подсадив Веру на забор и дождавшись ее благополучного снижения в объятия сразу помолодевшего на десять лет отца, я побрел по улице, сгорбившись и безнадежно взывая:
- Ах, Петька, Петька, собачий хвост, где ты есть и вернешься ли ты?
Из благоразумия я провел эту ночь не дома, а в Кремлевском саду на лавочке.
4. Перевалив хребет Мак-Доннеля и тропик Козерога…
Перед самым выходом из пещеры, на расстоянии каких-нибудь десяти метров от нее, на каменистом куполовидном холме приткнулся аккуратненький домик в четыре окошка, крытый толем, со стенами, выложенными изразцом. Мимо него проходила широкая дорога, выбитая в камне; одним концом, ближним, она упиралась в пещеру, другим - вела в город. Город расположился внизу по обеим сторонам реки в глубокой зеленой ложбине.
Оглядевшись, Бамбар-биу пригласил Петьку следовать за собой без мешкотни. Он быстро прошел к домику. В дверях их встретил высокий, чугуннолицый, чернобородый.
- Добро пожаловать, - сказал он по-английски, - давненько тебя не видывал.
- Говори по-русски, - отвечал Бамбар-биу, - этот малец тот самый русский…
- Ааа… - Лицо в колючем ореоле непокорных, черных с проседью волос посмотрело на Петьку с большим вниманием.
Бамбар-биу представил широким жестом:
- Айра Доггед, ученый, антрополог, химик. Пионер Петька, аэро-путешественник.
- Очень прриятно, - сказал Доггед, раскатившись на букве "р" и близкого знакомства с русским языком не обнаруживая: - Я вами наслышан.
Айра Доггед представлял собой человека не менее интересного, чем гигант Бамбар-биу. Они были одинакового роста, этим походя друг на друга, но тут сходство и кончалось. Доггед имел резкое скульптурное лицо: квадратный, как обрубленный со всех сторон, лоб; нос - словно обтесанный по линейке; губы - два тонких прямоугольника.
Цвет кожи его был цветом полированного чугуна. Глаза - не глаза, а глазища, притаившиеся под лобным квадратом, - горели черными брильянтами в оправе иссиня-белой роговицы.
Они вошли в комнату, которая имела вид антикварного или этнографического магазина, пришедшего в упадок. Беспорядочные груды книг со старинными кожаными переплетами и застежками из зеленой меди перемешивались с первобытным оружием, утварью и идолами с Полинезийских островов, с грубыми пестрыми нарядами дикарей; скелеты и отдельные кости ископаемых зверей - с человеческими черепами - желтыми, беззубыми, дыроглазыми, бесчелюстными.
Посмотрев с сомнением вокруг себя и вымолвив с твердым порицанием "ну, беспорядок", Доггед провел гостей в соседнюю комнату. Если в первой все говорило о первобытном хаосе, во второй - белый кафельный пол, эмалированные стены, блестящее химическое оборудование напоминали пришельцам не о заре человечества, а о XX веке, веке сложной техники и точных наук. Отодвинув от стойки два табурета на длинных ножках, Доггед предложил гостям садиться. Бамбар-биу отказался, Петька же, усталый после гонки, с удовольствием оседлал длинноногий табурет, вымерив предварительно все движения, чтобы не растянуться на кафлях. И все же табурет провез его немного, посвистав ножками о пол.
- Что могу служить? - спросил Айра Доггед, разглядывая без церемонии голое тело гиганта.
- Две просьбы, - отвечал тот. - Прежде всего не мешало бы мне одеться, а затем - приюти пионера на час-другой до моего возвращения.
- Перрвое буду исполнять с удовольствием, вторрое без никакого. Прройди ты в ту комнату и выберри себе по вкусу любой костюм.
Не интересуясь, почему ученый отнесся к Петьке "без никакого" удовольствия, Бамбар-биу скрылся в указанной комнате.
Хозяин пыхнул ему вслед черным огнем из зрачков и перенес свое внимание на пионера. Его взгляд угнетал, как взгляд королевского тигра.
- Маленький мистер давно из России?
- Это я, что ль? Еще месяца нет, - быстро отвечал пионер, желая скорейшего возвращения гиганта.
- О! Не читал ли мистерр Петька последний статья ррусской химик Шлиппенбах?
Петька тоскливо оглянулся на дверь. Внутренне вскипятившись, подумал "издевается черная мохнатина", но отвечал с холодной вежливостью, которую перенял от Бамбар-биу:
- Мы, сэр, еще не проходили в школе химических науков.
- Как жаль. Наши мальчики химия учат.
Он бросил беглый, острый взгляд на Петькин револьвер, прикрыл заслонками век недоброе пламя глаз и повернулся вместе с табуреткой к микроскопу на стойке. К радости пионера, микроскоп оказался для него более интересным, чем бесплодный разговор.
Вернулся Бамбар - изящный джентльмен, неузнаваемый, перерожденный. В цилиндре, с крахмальной грудью, белыми перчатками, он мог бы теперь сойти за социал-демократического представителя в парламенте.
- Ты знаешь, Айра, цель нашего прибытия? - спросил он и, предупреждая ответ, поторопился досказать. - Мы рассчитываем освободить из тюрьмы маленького белого человечка.
- Почему ты не говорришь пррямо: белая девочка?
- Если это девочка, тем лучше, - Бамбар-биу опустил глаза на узкие носки своих ботинок. - Тем лучше, - повторил он, - пионер как раз ищет девочку… - И посмотрел задумчиво-нежно в сверкнувшие мрачной иронией глаза черной мохнатины. - Кроме того, - добавил он, - я думаю нанести визит одному высокопоставленному лицу, вот почему я нарядился в твой выходной костюм.