– Я допускал, – проговорил он, – что люди здесь могут быть. Каменный век или что-то в этом роде. Но непуганые звери означают, что людей тут нет. Что же – плоды, мало ли… Наверное, на этой планете свои особенности, не надо экстраполировать наши земные правила. А что скажет биолог?
Не получив ответа, он оглянулся. И нахмурился, потому что ожидал увидеть совсем не то.
7
Колонна, в которой каждый из идущих еще недавно казался лишь звеном цепи, накрепко и наглухо сомкнутым с соседом, теперь потеряла свой привычный облик. Никто не заметил, как это началось. Может быть, кто-то сбился с ноги и не стал вновь подстраиваться к общему шагу; возможно, кому-то надоело, что грозное устройство без толку болтается на груди, и он широким движением, ухватившись за ствол, передвинул оружие за спину и вольно замахал освободившимися руками. Не исключено, что это случилось и еще как-то иначе, – например, один покинул строй, чтобы поднять понравившуюся шишку или ветку, – но структура строя исчезла, растаяла, как тают кристаллы в растворе. Люди шли поодиночке и группами, воротники были расстегнуты, оружие закинуто за спину, отчего оно сразу лишилось того боевого вида, который вселяет если не страх в возможного противника, то уж наверняка – уверенность в самих обладателей опасных механизмов. Люди шли, вольно и глубоко дыша, и одни вполголоса переговаривались о чем-то, другие молчали, третьих же вообще нельзя стало разглядеть за стволами деревьев. Лишь роботы еще держали строй; они одновременно выбрасывали слонообразные ноги – левую, правую, и снова левую и правую, и глаз командира на секунду задержался на них, отдыхая.
– Стой! – скомандовал он затем. – Становись! Разве это прогулка? Товарищи в беде! Не нарушать строя! Марш!
Он зашагал быстрее. Но тут же сам поймал себя на том, что уже не так напряженно вглядывался в деревья. В краю непуганых зверей трудно ожидать нападения из засады, а люди не могут напрягаться без конца. Напряжение должно вылиться в стрельбу – или обратиться в покой, а стрелять здесь было решительно не в кого и незачем.
Командир взглянул на часы и еще раз осмотрелся – словно бы для того, чтобы оценить длину пройденного пути, хотя начало маршрута давно уже скрылось из глаз и деревья стали выше корабля. Солнце передвинулось пониже. Кроны медленно покачивались – наверху, верно, дул ветер, сюда же доходил лишь негромкий шум, под какой хорошо засыпать. И правда, кто-то громко зевнул, устав от волнения, запахов и птиц, которые все не унимались. Это оказался Мозель, не отрывавшийся от походной рации и непрестанно посылавший в эфир сигнал вызова. Значит, и его сразила истома… Командир покачал головой. С ним поравнялся Альстер, энергетик и меломан, не писавший музыки только из-за слишком глубокого к ней уважения. Он шел и кивал головой в такт чему-то. Командир вопросительно взглянул на него.
– В этом лесу есть своя мелодия, – негромко пояснил Альстер. – Что-то очень своеобразное, но какой великолепный ритм!
Командир отвернулся, не возражая и не соглашаясь; он обладал прекрасным музыкальным слухом и по звуку мог с величайшей точностью определить, в каком режиме работает мотор, чего ему не хватает и чего в избытке; но мотор звездолета – громкий инструмент, а шесть моторов "гамма", стоящих на любом барке, – тем более, на их фоне не услышишь остального. Оно требует особого времени, а много времени для всего бывает лишь у дилетантов – так считал командир, и был, возможно, недалек от истины… Он еще раз взглянул на курсоискатель и скомандовал: "Шире шаг!", потому что чувствовал усталость людей и хотел поскорей добраться до места, где с разведчиками что-то стряслось. Только там пройдет утомление, которому позволено поддаться разве что дома, но уж никак не в дебрях чужого мира.
Птицы все разливались, шорох сухих игл был внятен и дружелюбен. Воздух пребывал в неподвижности, но было в нем растворено что-то такое, что волновало даже сильнее, хотя и иначе, чем если бы он обрушивался ураганом. Потом в многоголосицу пернатых вплелся новый звук. Это была и вправду необычная птица, если она выпевала знакомую земную песенку…
– Бемоль, механик, бемоль! – умоляюще крикнул Альстер, морщась.
Командир взглянул на Сенина; губы знатока компрессоров и блокировочных систем были сложены в трубочку, грудь поднималась редко и равномерно. Командир склонил голову к плечу: он впервые слышал, чтобы Сенин насвистывал; наверное, лишь какие-то особые мысли могли привести механика в такое состояние.
В следующий миг командир, слегка пригнувшись, устремил взгляд вперед, где между деревьями – это теперь увидели все – что-то блестело и шевелилось, отражая солнечные лучи.
Командир первым понял, в чем дело.
– Оружие к бою! Место происшествия близко. Это вода.
8
Это была вода, только не заключенная в трубы, как на Земле, а просто текущая в своем русле, влекомая собственной тяжестью, не подгоняемая насосами, не ожидаемая впереди многозубыми челюстями турбин. Вода дикой планеты.
– Внимание! – Теперь командир говорил громким шепотом; уверенность его, да и всех прочих, в необитаемости планеты таяла тем скорее, чем ближе оказывались они к месту, где, необъяснимая пока, все же совершилась беда. – Это здесь, поблизости… Я заметил, локатор показывал воду рядом с ними. Мозель, слышно что-нибудь?
Мозель отрицательно мотнул головой.
– Нечетные номера – за мной, вправо. Двигаться цепью, в пределах видимости, связь знаками, голосом – лишь в исключительных случаях. Альстер, поведешь остальных вниз по течению. Резервная рация?
– Здесь, – откликнулся Солнцев, математик, а в походе радист.
– При опасности – сигнал тревоги сиреной. В случае обнаружения – сигнал "Ко мне".
– Есть, – откликнулся Альстер так же негромко. Странно: что-то едва ли не легкомысленное послышалось командиру в его тоне. Командир внимательно посмотрел на главного энергетика – нет, меломан был серьезен. Командир двинулся первым, оставляя ручей по левую руку. Следующий, Мозель, отдалился от него, и лишь отойдя на дюжину шагов, принял левее и пошел параллельно ручью; остальные проделали тот же маневр и вскоре почти совсем растворились среди деревьев.
Первые две-три минуты владевшее людьми напряжение казалось почти непереносимым. Но время шло, а ничего не происходило, ничто не попадалось на пути – никаких следов катастрофы, столкновения, чего угодно, что свидетельствовало бы о несчастье. Командир непрерывно переводил взгляд от ручья слева – вперед и вправо, пока в поле его зрения не попадал Мозель, все нажимавший на кнопку вызова на панели рации движением, неосознаваемым, как дыхание. Затем взгляд командира шел в обратном направлении, порой задерживаясь на мгновение, пока мозг в доли секунды фиксировал и оценивал, и приходил к выводу, что нет опасности ни в старом пне, ни в разросшемся кусте, усыпанном ягодами. Минуя куст, командир машинально протянул руку – ягоды сами собой набились в горсть, и он поднес уже было ладонь ко рту, но тут же спохватился, швырнул ягоды наземь, потряс покрасневшими от сока пальцами и покосился на Мозеля, который мог заметить едва не совершившееся нарушение правил. Челюсти связиста, как показалось командиру, медленно двигались; но лучше было не уточнять, не взял ли Мозель в рот что-то, не подвергнутое предварительно исчерпывающему анализу в походной лаборатории; ее тащил за спиной Манифик, химик-органик, двигавшийся шестым в этой же цепи. Командир подумал, что расслабляющее действие планеты стремительно прогрессирует и покинуть лже-Исток надо как можно скорее. Подготовку к синтезу эргона следовало поэтому начать сразу же, как только будут найдены разведчики, не дожидаясь доставки аппаратуры.
Он подумал так и взглянул на ручей: место, где он шел сейчас, показалось ему подходящим для развертывания синтезаторов. Деревья здесь немного отступали от берега, образуя полянку, не полянку даже, а пятачок, но его хватило бы для начала. В следующий миг командир порывисто поднял руку и полушепотом произнес:
– Ко мне!
9
Он увидел походные комбинезоны разведчиков, сначала два, а потом и остальные, расположившиеся тесным кружком в высокой траве полянки. Комбинезоны лежали, и это было так нелепо, что сначала все сбежавшиеся на место находки решили, что лежат люди, чьи руки и лица не видны в траве. Однако, подойдя поближе, исследователи убедились в своей ошибке: лежали именно толстые, трехслойные комбинезоны, тяжелые сапоги находились неподалеку от каждого, сумки были аккуратно положены поблизости, мало того – даже небольшая походная рация стояла рядом с одной из них, бережно поставленная и даже выключенная и застегнутая. Люди, недоумевая, разошлись и, аукаясь, обошли ближайший район. Никто не отозвался, никто не показался из-за деревьев, и стало ясно, что искать придется всерьез и обстоятельно.
Со сноровкой опытных следопытов они сначала внимательно осмотрели комбинезоны и прочее. Одежда не носила никаких следов борьбы, а когда один из комбинезонов подняли с травы, никто не сдержал возгласа изумления: под ним лежало оружие – немое, чистое, не снятое с предохранителя. И все остальные излучатели оказались, как первый, спрятанными под одеждой, словно исчезнувшие позаботились укрыть их от возможной непогоды. Люди собрались в кружок и помолчали, ожидая, кто первым возьмется рассеять всеобщее недоумение.
– Да, – обронил наконец командир. – Непохоже, чтобы здесь происходила борьба. – Он еще раз огляделся, ища хотя бы малейших признаков насилия: отпечатков упершихся каблуков, сломанных веток, капель крови. Ничего этого не было, и командир запнулся, не зная, что сказать дальше.
В самом деле, что могло здесь случиться? Звери, очевидно, были ни при чем. Люди? Никаких признаков их существования обнаружено пока не было. Но пусть даже они ютились здесь, полуголые дикари; что могли они поделать с людьми космической эпохи? Напасть из засады? Но справиться с десятком разведчиков – вооруженных, одетых в непроницаемые комбинезоны, оснащенных современной связью – не могли бы и бойцы, вооруженные куда более серьезным оружием, чем луки, пращи и дротики. Но пусть бы напавшие даже поразили всех сразу. Пусть бы ухитрились сделать это столь быстро, что радист не успел послать сигнал тревоги. Пусть, наконец, ни капли крови не пролилось при этом ни на комбинезоны, ни на землю; и это можно допустить: убийство – не обязательно кровопролитие. Но если даже дикари утащили тела куда-то, зачем они сняли комбинезоны? А сняв, аккуратно сложили и положили поверх оружия? Почему не взяли, не распотрошили сумки?
– Осмотрите-ка сумки, – сказал наконец командир.
Обнаружилось, что в части походных сумок сохранилось все, чему полагалось в них быть, в других же не хватало посуды и кое-чего из продовольствия. Зато фляги с питьем исчезли, хотя питье, как заявил, принюхавшись, Манифик, было скорее всего вылито на траву. Это ничего не объясняло. Трудно было построить гипотезу.
– Может быть, – проговорил Вернер, – дикари напали на них не с дубинами? Если предположить, что гипотетические аборигены этой планеты обладают… предположим… способностью к передаче… ну, к гипнозу – скажем так, то они могли загипнотизировать наших товарищей, и те разделись и покорно пошли…
Он не закончил: ему и самому показалось уж слишком нелепым, что десять разведчиков, закаленных приключениями в разных углах достижимого космоса, прошедших все виды физической и психической тренировки, могли покорно пойти в плен или на убой, даже не попытавшись сопротивляться.
– Это из области искусства, – угрюмо сказал командир, – этим займитесь на досуге. – Тон его был обиден, но Вернер не почувствовал себя уязвленным; всем было понятно состояние капитана, потерявшего десять человек во главе со штурманом экспедиции и абсолютно не знавшим при этом, чего надо опасаться в дальнейшем. Впрочем, командир и сам почувствовал, что был чересчур резок.
– Простите, – сказал он. – Альстер, вы заметили что-нибудь… ну, необычное, подозрительное, вы понимаете?
– Самое необычное – сама эта планета, – задумчиво проговорил Альстер. – Здесь насыщаешься воздухом – я, например, не голоден, хотя подошел час, – а сосны играют нечто в манере Баха… Нет, командир, – продолжил он громко и официально. – Ничего особенного ниже по течению нет. Спокойный лес. Много всякой живности, но на нас никто не покушался.
– Никаких следов людей?
– Абсолютно.
Командир еще помолчал. Затем поднял голову.
– Найти товарищей. Во что бы то ни стало! – Командир повысил голос, но тут же совладал с собой. – Этим займемся все мы, за исключением Альстера и Сенина. Их задача – подготовить все для синтеза эргона. Ручеек этот мы иссушим, ну да ничего, он тут никому не нужен. Настрой роботов, Сенин, пусть выроют бассейн, поставят плотину – основу деревянную, заполнитель из расплавленного силиката. – Он ткнул пальцем в сторону ручья, пристукнул каблуком по песку, в оставшуюся лунку засочилась вода. – Всю эту растительность, – он повел рукой округ, – придется свести, органики нам потребуется много. Зато будем с аргоном. Начинайте. Остальным – строиться!
Он кончил, но среди стоявших вокруг не возникло привычного движения. Люди молча смотрели на ручеек, неширокий и мелкий, прозрачный, в белых песчаных берегах, поросших местами высокой травой, с дном, усеянным мелкими раковинами, похожими на приоткрытые в нерешительности рты. Командир посмотрел на своих спутников и убедился, что их лица тоже выражают нерешительность. Нерешительность – когда товарищи в беде? Командир хотел возмутиться, но почувствовал внезапно, что сделать этого не в состоянии.
Он понял, что люди устали. И не потому, что путь их лежал через лес, жаркий и непривычный, а комбинезоны и снаряжение были тяжелы. Причина заключалась и не в том напряжении, в каком пребывали сегодня люди. Но было здесь, на этой планете, в лесу, в воздухе, разлито что-то такое, что настоятельно требовало отвлечься на миг от всего, перевести дыхание, расслабить мускулы, присесть и задуматься над чем-то, над самым для тебя важным… Командир ощутил, что и сам он не в состоянии сделать более ни шагу.
– Привал. Один час, – скомандовал командир.
10
Сумки и футляры мягко захлопали, падая на траву и на песок. Симон, сидя, снял оружие и, поставив на предохранитель, отшвырнул, как лишний и угрюмый груз. Командир хотел сделать замечание, но все та же странная истома помешала ему; посмотрев, как Сенин включает роботов в режим охраны, он опустился на траву, закрыл глаза, вытянулся и услышал, как ручей негромко рассуждает вслух, не стесняясь, потому что у ручья – и у всей природы – нет ничего стыдного. Люди – кто улегся, кто сел, прислонившись к стволу, продолжая втягивать ноздрями воздух и находя в нем что-то, располагающее к откровенности и спокойствию. Возможно, это просто пахла расплавленная солнцем, обращенная в мягкую бронзу сосновая смола – но этот запах неизвестен там, где не было или не осталось лесов.
Люди сидели и лежали, а дыхание их редело, и тишина входила в мускулы. Сенин внезапно поднялся, но лишь для того, чтобы расстегнуть застежки, снять сапоги и вылезть из тяжелого походного облачения. Оставшись в легком домашнем комбинезоне – словно находился в своем инженерном посту – механик опустился грудью на траву и подпер голову ладонями. Ручей бормотал; иногда он умолкал на миг, и тогда, мнилось, было слышно, как шумят большие янтарные муравьи, и божья коровка, добравшись до вершины стебля, с хрустом раскидывает надкрылья, накрахмаленные навечно. Механик зажмурился, и ему почудилось, что он летит, но не так, как на корабле.
– А жаль, что людей нет, – пробормотал он.
– Людей – не знаю, но рыба здесь есть, – сказал Симон сзади. И впрямь, рыба играла на полуметровой глубине, чувствуя себя уверенно, как в океане, сытая, в редкой чешуе и с радужным пером. Зоолог все нашептывал про себя рыбьи латинские имена, до того бесполезно лежавшие в памяти.
– Нет людей, – невнятно, как сквозь сон, откликнулся командир, которому не нужна была рыба, но необходимо понять, почему же необъяснимо исчезли десятеро, раз тут нет туземцев, и почему, несмотря на такую беду, люди так хорошо и спокойно чувствуют себя в этих местах. Он медленно раздумывал; тем временем Манифик, тоже вылупившийся уже из сапог и комбинезона, вошел в ручей и остановился, жмурясь от неожиданного блаженства. Потом наклонился и, даже не подумав об анализах, стал пригоршнями черпать воду и пить ее из ладоней. Капли просачивались между его пальцами и падали, и был слышен звук каждого падения, как будто нежные колокольца звонили вдалеке. Он пил долго, потом разогнулся и стоял, удивленно качая головой, не вытирая ладоней и подбородка, по которому стекала вода. Странно было пить воду не из крана, не из баллона, не из фляги, а просто из ручья – живую, первобытную воду, сладкую и даже, кажется, душистую. Командир, широко открыв глаза, смотрел на пьющего, в глубине души завидуя ему, но истома не позволила ему подняться и сделать то же самое, и, кроме того, не все еще было ясно в мыслях. И он снова зажмурился, чтобы лучше сосредоточиться.
– Ты не спишь, командир? – негромко спросил Альстер.
– Наверное… – пробормотал командир невнятно. – Не знаю, то ли мне это снится, то ли я думаю…
– О чем?
– Уютная тут дикость. Ни на одной планете я не позволил бы себе этого – лежать на травке… Побоялся бы. А здесь не боюсь. Ни за себя, ни за пропавших… ни за кого. Но цивилизации здесь нет. Возникни тут люди – они вовек не ушли бы…
– Елисейские поля, – проговорил Альстер медленно. – Но уход с планеты, пожалуй, неизбежен для каждой культуры: планета вырабатывается, ресурсы ее исчерпываются, они ведь не бесконечны. А человечеству нужно все больше, оно ненасытно… Снабжать извне – невозможно. Вот и остается лишь одно: покинуть иссверленную, высушенную, выжатую планету и обосноваться на новой, свежей, а там уж хозяйничать осторожнее. На Гиганте мне говорили, что у них это обсуждается уже всерьез.
– Подсечная система земледелия, – зевнул командир. – Некогда существовала такая – когда мир казался страшно большим. Но эта-то планета не выжата, она первозданно свежа. Ее еще и не начинали цивилизовать. Или ты думаешь иначе?
– Как тебе сказать… Можно поспорить.
– Не надо, – сказал командир. – Лень.
Он затих, перевернулся на спину и стал глядеть вверх, на кроны.
– Ведь ты же не думаешь, что все кончается Гигантом? А он в своем роде совершенство. И все же…
– Отстань, – проворчал командир. Ему не хотелось думать, гораздо проще было смотреть вверх, пока глаза не закроются сами и не придет сон. И все же он начал вспоминать Гигант, потому что Альстер назвал эту планету. Он пытался вспомнить все как можно лучше, восстанавливая в памяти каждую деталь.