Главная часовня, ведущая ко Второй пирамиде, почти засыпанная движущимися песками, открывается взору под землей юго-восточнее Сфинкса. По традиции ее называют "Храмом Сфинкса"; возможно, она так называется по праву, если Сфинкс действительно олицетворяет собой создателя Второй пирамиды Хефрена. Существует множество жутких историй о Сфинксе до того, как его переделали в Хефрена, но какими бы ни были его прежние черты, древний царь заменил их своими, чтобы люди могли смотреть на этого колосса без страха.
Именно у входа в главный храм была обнаружена диоритовая статуя Хефрена в натуральную величину. Ныне она хранится в одном из музеев Каира, - статуя, перед которой я стоял и перед которой испытывал благоговейный трепет. Произведены ли сейчас раскопки этого величественного сооружения, я не могу сказать с уверенностью, но в 1910 году основная его часть находилась еще под землей, и по ночам вход в него был прегражден вооруженной охраной. Всеми работами тогда руководили немцы. Война или какие-нибудь другие обстоятельства могли изменить этот порядок. Я многое бы отдал, принимая во внимание свой опыт, а также распространяемые некоторыми бедуинами слухи, чтобы узнать, что же произошло в поперечной галерее, где статуи фараона были обнаружены в непосредственном соседстве со статуями бабуинов и других животных.
Дорога, по которой мы в то утро ехали верхом на верблюдах, резко сворачивала влево мимо деревянного здания полиции, почты, аптеки и магазинов, круто спускаясь на юг и восток, чтобы окончательно повернуть и взобраться на каменное плато, столкнуть нас лицом к лицу с великой пустыней, защищенной Великой Пирамидой. Мы проехали мимо гигантской каменистой клади, завернули с восточной стороны и посмотрели вниз, на долину малых пирамид, за которыми вечный Нил, блестя на солнце, нес свои воды на восток и вечная пустыня мерцала с запада. Очень близко вырисовывались три главные пирамиды. Самая большая из них была лишена внешнего покрова и стояла, обнаружив большую часть серых камней. Но другие сохранили здесь и там аккуратно нанесенную облицовку, которая делала их в свое время такими гладкими и законченными.
Вскоре мы спустились к Сфинксу и молча сидели, зачарованные его необыкновенными, невидящими глазами. На его широкой каменной груди мы с трудом рассмотрели символ Ре-Горахта, за копию которого принимали Сфинкса в более поздних династиях. И хотя надпись между огромными лапами была занесена песком, мы вспомнили, что там высек на камне Тутмос IV, и о чем он мечтал, будучи принцем. Именно тогда улыбка Сфинкса как-то смутно вызвала в нас неприязнь и заставила заинтересоваться легендами о подземных лабиринтах, расположенных под чудовищным созданием, лабиринтах, ведущих вниз на такие глубины, на которые не каждый осмелится посягнуть - глубины, связанные с тайнами более древними, чем открывшийся нам династический Египет, имевший зловещую связь с божествами с головами животных в древнем нильском пантеоне. И тут я задал себе вопрос, скрытый смысл коего стал понятен лишь позднее.
Теперь понаехавшие отовсюду туристы начали догонять нас, и мы направились к занесенному песком "Храму Сфинкса", о котором я уже упоминал, как о главной часовне, ведущей во Вторую пирамиду. Большая его часть все еще находилась под землей, и хотя мы спешились и спустились по современного вида проходу в гипсовый коридор и далее, в поддерживаемое колоннами просторное помещение, я чувствовал, что Абдул и местный немецкий гид показали нам не все, что здесь можно было увидеть.
Потом мы объехали вокруг плато, рассматривая Вторую пирамиду и развалины ее погребальной часовни с восточной стороны, Третью пирамиду и ее миниатюрных южных спутниц и разрушенную восточную часовню; каменные гробницы и изрытые ходами и галереями гробницы Четвертой и Пятой династий, известную усыпальницу Кэмпбелла, чей темный надгробный камень уходит вглубь на пятьдесят три фута к мрачному саркофагу, который один из сопровождавших нас расчистил от песка, спустившись туда на толстой веревке.
Тут от великой пирамиды до нас донесся крик. Это бедуины осаждали группу туристов, наперебой предлагали свои услуги, обещая как можно быстрее провести каждого туриста по тропам вверх и вниз. Говорят, рекордное время для такого подъема и спуска - семьдесят минут, но многие опытные проводники и их сыновья заверили нас, что могут сократить эту цифру в пять раз, был бы только необходимый стимул в виде щедрых baksheesh.
Но стимула этого у нас не было, хотя мы все-таки попросили Абдула поднять нас наверх и таким образом получили возможность полюбоваться не только небывалой красоты видом далекого, мерцающего огнями Каира, увенчанного золотисто-лиловыми вершинами гор, но и всеми пирамидами Мемфисского округа, от Абу Рош на севере до Дашура на юге. Пирамидообразное сооружение Саккара, являющее собой пример эволюции невысокой mastaba в собственно пирамиду, ясно и заманчиво проступило в песчаной дали. Как раз недалеко от этого места была обнаружена знаменитая гробница Пернеба - более, чем в четырехстах милях севернее фивейской долины царей, где покоится Тутанхамон. И вновь я вынужден замолчать, испытывая истинный благоговейный восторг. Вид этой классической древности и тайны, которые каждый древний монумент, казалось, хранил и вынашивал в себе, наполнили меня глубоким почтением и ощущением необъятности, какое я более уже ни перед чем не испытывал.
Устав от крутого подъема и чувствуя отвращение к назойливым бедуинам, которые дошли до того, что уже пренебрегали всеми правилами приличия, мы упустили всякую возможность пройти по теснмм внутренним ходам всех пирамид, хотя мы видели, как некоторые особенно упорные готовились к тому, чтобы с трудом пробраться по душным лабиринтам величайшего памятника фараону Хеопсу.
Когда мы, снова заплатив, отпустили наших местных проводников и поехали обратно в Каир с Абдулом Райсом под слепящим полуденным солнцем, мы очень сожалели об упущенной нами возможности. Столько интересного рассказывали об этих подземных ходах! Конечно, не в справочниках для туристов. Такие слухи ходили! Входы в эти подземные коридоры были блокированы и скрыты некоторыми необщительными археологами, которые их раскопали и начали исследовать.
Конечно, на поверку часто оказывалось, что слухи эти были безосновательными: но любопытно было призадуматься над тем, с какой категоричностью запрещалось посетителям входить в пирамиды по ночам или забираться в самые нижние ярусы и подземную часть Великой Пирамиды. Возможно, последнее было психологическим эффектом, вызывающим страх, желанием заставить ослушавшихся чувствовать себя как бы заживо погребенными под гигантским монументом из прочной каменной клади. Вернуться назад он может по единственному ходу, по которому можно прибираться только ползком. И кто знает, возможно какой-либо случай или злой дух могут перекрыть его. Все это было настолько таинственным и заманчивым, что при первой же возможности мы решили вернуться на плато еще раз. Для меня эта возможность наступила значительно раньше, чем я предполагал.
В тот же вечер, когда члены нашей группы, утомившись после напряженного дня, отправились отдыхать, я пошел погулять с Абдулом Райсом по живописному арабскому кварталу. Хотя я видел его днем, мне хотелось побродить по узким улочкам и базарам в сумерках, когда густые тени и мягкие отблески света приносили сюда романтический ореол фантастики. Прохожих становилось все меньше, однако они вели себя очень шумно. И тут в Сукен-Наххазине, базаре медников, мы столкнулись с кучкой веселящихся бедуинов. Их явный предводитель, дерзкий молодой человек с тяжелыми чертами лица и вызывающе вздернутым подбородком, обратил на нас внимание. Очевидно, он узнал, не проявив при этом большого дружелюбия, моего опытного, но, признаться, надменного и расположенного к насмешкам проводника.
Возможно, думал я, ему ненавистно было то странное сходство улыбки Абдула Раиса с полуулыбкой Сфинкса, которое и я часто про себя отмечал с раздражением; или, может быть, ему не нравился низкий, замогильный голос Абдула. Во всяком случае, обмен любезностями на местном диалекте был оживленным; недолго думая, Али Зиз, так звали незнакомца, начал с силой тянуть Абдула за халат. Последний тут же ответил ему взаимностью, приведшей к горячей схватке, в которой оба потеряли свои головные уборы, свято оберегаемые. Потасовка грозила обернуться жестокой дракой, если бы я не вмешался и не растащил их по сторонам, приложив к тому немалое усилие.
Мое вмешательство, поначалу внешне принятое с неудовольствием с обеих сторон, наконец завершилось перемирием. С явной неохотой каждый из участников драки сдержал свой пыл, поднял головной убор с напускным чувством собственного достоинства, столь же глубоким, столь и неожиданно проявившимся; оба заключили любопытный договор чести - как я потом узнал, эта традиция была древнейшей в Каире. Этот договор предполагал разрешение разногласий соперников с помощью ночного боя на вершине Великой Пирамиды. Бой должен проходить после того, как любители достопримечательностей покинут это место. Каждый боец должен был пригласить секундантов со своей стороны. Кулачный бой должен начаться в полночь, проходить в несколько раундов как можно более культурным образом.
Во всех этих приготовлениях было нечто, что возбудило мой интерес. Схватка эта сама по себе обещала быть единственной в своем роде и зрелищной, в то время как мысль моя об этой удивительной сцене на вершине древней громадины, взирающей со своей высоты на не менее древнее плато Гизы при тусклом свете бледной луны в предрассветные часы заставляло работать мое воображение. К моей просьбе взять меня в качестве одного из секундантов Абдул отнесся весьма благожелательно; так что остаток вечера я сопровождал его в различные притоны в самых злачных районах города - в основном к северо-востоку от Избеких - в которых он один к одному собрал грозную, отборную шайку подходящих к данному случаю головорезов.
Вскоре после девяти часов наша группа, усевшись верхом на ослов с такими внушительными и вызывающими воспоминания именами, как "Рамзес", "Марк Твен", "Дж. П. Морган", "Миннесота", медленно продвигалась по лабиринту улиц как восточных, так и западных, пересекла мутный и заросший по берегам мачтовым лесом Нил по мосту с бронзовыми львами и устремилась легким галопом между огромными деревьями к Гизеху. Чуть больше двух часов заняло у нас это путешествие, к концу которого нам встретился последний, возвращающийся турист. Мы помахали рукой последнему трамваю и остались наедине с ночной природой, прошлым и призрачной луной.
Затем в конце дороги показались гигантские пирамиды, отвратительные в своей смутной атавистической угрозе, которой я совсем не почувствовал при дневном освещении. Даже в самой маленькой из них было нечто омерзительное - не в ней ли погребена заживо царица Нитокрис из Шестой Династии; коварная царица Нитокрис, которая однажды пригласила на праздник всех своих врагов в храм под Нилом и утопила их, открыв затворы шлюзов? Я вспомнил, что арабы с осторожным шепотом рассказывали что-то о Нитокрис и остерегались появляться у Третьей пирамиды в определенные фазы Луны. Должно быть, это о ней размышлял Томас Мор, когда написал то, о чем загадочно бормотали мемфисские лодочники:
Подземная нимфа, что живет
Средь не знающих солнца жемчугов, -
Госпожа Пирамиды!
Как бы рано мы ни прибыли на место, Али Зиз и сопровождающие его все-таки опередили нас, так как мы увидели их ослов на фоне пустынного плато в Каффель-Харемс. Мы несколько свернули в сторону убогих арабских поселений недалеко от Сфинкса вместо того, чтобы ехать обычной дорогой в Мена Хаус, где нас могли заметить и задержать ленивые и незадачливые полицейские. По камням и песку нас повели к Великой Пирамиде, где мерзкие бедуины ставили верблюдов и ослов в каменных гробницах царедворцев Хефрена. У обветшавших стен Пирамиды нетерпеливо переминались с ноги на ногу арабы. Абдула Райс предложил мне помощь, в которой не было необходимости.
Насколько знают многие путешественники, сама вершина этого сооружения давно разрушилась, обнажив относительно ровную поверхность площадью около двенадцати квадратных ярдов. На этой жуткой высоте был сооружен ринг, и через несколько мгновений насмешливая пустынная луна искоса поглядывала на схватку, которая вполне могла бы иметь место в небольшом атлетическом клубе Америке, если бы не крики, раздававшиеся на ринге. Пока я наблюдал за ней, я чувствовал, что не было острой необходимости во всех ее непременных атрибутах, так как каждый удар, выпад и защитный маневр означали "потерю темпа" для моего, не сказать чтоб уж неопытного глаза. Схватка очень быстро закончилась, и, несмотря на мои сомнения относительно методов ее ведения, я испытывал своего рода гордость собственника, когда Абдул Райс был признан победителем.
Примирение было необыкновенно быстрым, и среди пения, братания и выпивки, которые за ним последовали, я с трудом мог себе представить, что ссора вообще имела место. Каким бы это ни было странным, казалось, скорее я был центром внимания, чем сами противники. Имея поверхностные знания арабского языка, я пришел к выводу, что они обсуждают мои профессиональные выступления и, прежде всего, мое искусство преодоления любого рода препятствий. Я не только понял, что они удивительно много обо мне знают, но почувствовал какую-то враждебность к себе и скептицизм относительно моих профессиональных качеств. В конце концов до меня дошло, что древнее искусство магии в Египте не могло исчезнуть бесследно, что оно пережило века и некоторые знания его тайн, знания свято охраняемых религиозных обрядов существуют и по сей день среди современных феллахов. Именно мастерство чужеземного hahwi, или мага-волшебника, вызывало ревнивое чувство, а иногда и негодование и ставилось под сомнение. Я думал о том, насколько мой проводник с глухим голосом Абдул Райс был похож на древнего египетского жреца, или фараона, или улыбающегося Сфинкса… и удивлялся.
Неожиданно молниеносно произошло нечто, что доказывало верность моих предчувствий и заставило меня проклинать ту беспросветную глупость, когда я принял события этой ночи за чистую монету. И действительно, как оказалось, это было ни что иное, как преднамеренный тайный сговор. Без всякого предупреждения и, без сомнения, в ответ на тайный знак со стороны Абдула вся компания бросилась на меня и, вытащив толстые веревки, связала так крепко, как меня не связывали еще никогда в жизни - ни на сцене, ни вне ее.
Поначалу я сопротивлялся, но вскоре понял, что одному человеку не под силу справиться с шайкой более чем двадцати крепких и сноровистых варваров. Руки мои были скручены за спиной, колени согнуты настолько, насколько это было возможно, а запястье и щиколотки были прочно соединены неподатливыми узлами. Рот мне заткнули кляпом, вызвавшим приступ удушья, и туго затянули повязку на глазах. Потом, когда они несли меня высоко на плечах и начали спускать с пирамиды, во время которого меня трясло и подбрасывало, я услышал ядовитые насмешки своего недавнего проводника Абдула. Он издевался и с наслаждением глумился надо мной своим низким, загробным голосом и заверил, что скоро мне предоставится величайшая возможность проверить свои "волшебные чары" и что я быстро забуду о самомнении, которое, возможно, завладело мной после триумфального турне по Америке и Европе. Египет, напомнил он злорадно, древняя страна, полная тайн, ведущих свое происхождение с давних времен. Тайны эти непостижимы даже местным аборигенам, попытки которых заманить меня в ловушку потерпели поражение.
Не могу сказать, как далеко меня несли и в каком направлении, так как было сделано все против того, чтобы у меня сложилось более или менее точное представление о времени и пространстве. Однако, я полагаю, вряд ли расстояние было большим, так как те, кто меня нес - шли не слишком торопливо и довольно короткое время. Именно эта подозрительная краткость нашего пути заставляет меня содрогаться всякий раз, когда я вспоминаю о плато Гизы, так как близость туристических маршрутов, существовавших тогда и, должно быть, существующих поныне, весьма обманчива.
Эта зловещая видимость близкого расстояния, о которой я говорю, поначалу не была столь очевидной. Усадив меня на поверхность, которая, как я почувствовал, была скорее песчаной, чем каменистой, мои похитители обмотали мне грудь веревкой, и несколько футов тащили меня волоком к какому-то неровному углублению в земле, и вскоре опустили меня куда-то вниз, обращаясь со мной довольно бесцеремонно. Целую вечность я стукался о каменные шероховатые бока узкого, высеченного в камне колодца, пока огромная, почти невероятная глубина не лишила меня возможности строить какие-либо догадки.
Ужас от проводимого надо мной эксперимента все больше охватывал меня с каждой секундой, растянутой до вечности. То, что спуск сквозь эту отвесную твердую скалу мог быть столь бесконечным и не достигнуть центра самой планеты или что любая веревка, изготовленная человеком, могла быть столь длинной, чтобы окунуть меня в это дьявольское и, по-видимому, бездонное чрево преисподней, были рассуждениями настолько нелепыми, что легче было усомниться в собственных неумеренно-взволнованных чувствах, чем поверить всему этому. Даже сейчас я колебался, так как знаю, насколько обманчивым становится наше восприятие, если нарушается обычная точка отсчета. Но я абсолютно убежден, что до сих пор сохранял трезвую голову. По крайней мере, я не дополнял свое разгулявшееся воображение картинами достаточно мерзкими в своей реальности, которые являются плодом рассудочной иллюзии, где-то граничащей с галлюцинацией.
Все это вместе взятое и было причиной моего первого небольшого обморока. Крайне высокая скорость спуска была тяжелым испытанием и положила начало последовавшему затем ужасному состоянию. Они очень быстро опустили эту бесконечно длинную веревку, и я сильно ободрался о шероховатости сужающихся к низу стен колодца, когда рухнул на дно. Одежда моя изорвалась в клочья, я чувствовал, как все тело было покрыто ссадинами и кровоподтеками, вызывающими мучительную боль. Тут же я ощутил едва поддающуюся определению смесь запахов: всепроникающий запах сырости и затхлости, удивительно непохожий ни на что из того, что мне приходилось встречать до того, и скорее напоминающий острый аромат пряностей и благовоний от курений фимиама, что придавало всему элемент насмешки.