– Что ты, мама?! Через полгода пойду работать. А учиться буду на вечернем!..
– А может, начнешь зарабатывать, так и женишься сразу? Тогда уж не до матери будет… – говорит она шутливо.
Ее беспокоит, что Костя, как видно, не проявляет интереса к девочкам. Ну, решительно никакого. Она пробует вызвать его на откровенный разговор. Но Костя не хочет. Он избегает – нет, не то слово, а как-то смущается обсуждать с матерью эту тему.
– Может, и невесту себе уже присмотрел? – высказывает мать предположение. – А что? С виду ты уже форменный жених.
– Да ну тебя, мама! Вечно ты выдумываешь! – возмущается Костя. – Пойми: некогда мне девчонками заниматься. Сама знаешь, как занят.
– А эта, рыженькая такая? Славная девушка… – Взгляд у матери совершенно невинный, но это-то ее и выдает.
– Да мало ли у меня в классе товарищей, – досадует Костя. – Кончай, мама. Какая еще рыженькая?.. Все мы рыженькие…
И вот первый раз в жизни Косте выдали заработанные во время производственной практики па заводе семнадцать рублей.
Игорь Чугунов предложил сброситься на подарок учителю астрономии.
– Братцы, у него юбилей – пятидесятилетие. Сознательные мы или не сознательные? – провозгласил он. – Предупреждаю: взносы добровольные. Гоните кто сколько может.
Костя отсчитал от тоненькой пачечки три рубля.
К Чугунову подошел Роман, протянул все полученные им деньги:
– Держи. Я в них не нуждаюсь. Честное слово.
Чугунов оглядел его с ног до головы, помедлил, взял деньги, прищелкнул языком, подбросил на ладони и, ни слова не говоря, приобщил к остальным. Присутствовавшие при этом ребята отвели взгляды. Роман круто повернулся и отошел.
Костя долго размышлял, как истратить первую в жизни получку. Пустить ее сразу в расход и заявиться домой с подарками для матери и разными вкусными яствами? С мечтой о транзисторе он распрощался до лучших времен. А может быть, купить туфли? Сколько эти ни трет ваксой, трещины все равно видны. Да и фасон, что ни говори, староват. В театре ему все время хотелось как-нибудь спрятать ноги. На заводе или в школе туфли еще ничего, но вот в театре…
Он пришел, когда мать была уже дома. Она готовила на кухне обед.
– Мама, – сказал Костя сдавленным голосом.
– Что, сынок?
– Мама, а я вот деньги принес.
– Какие деньги, Костенька? Откуда?
– Да вот заработал… Получил первую зарплату.
Он протянул тоненькую пачечку матери, она взяла не сразу, а тревожно посмотрела на него. Он покраснел:
– Ну бери, чего же ты не берешь? Честно заработал. На заводе. Первая получка.
Она взяла деньги в пригоршню двумя руками. И не двигалась. Взгляд ее стал застывшим, неподвижным. Плечи как-то ссутулились.
– Ты чего, мама? Честное слово, сам заработал…
– Я не о том, Костя…
Она положила деньги на стол и долго молчала. Только стали вздрагивать узкие плечи. И Костя молчал. Когда мать вспоминала отца, он ни о чем не спрашивал ее и не утешал. Он был уже достаточно взрослый и понимал, что ничем не может утешить мать. Поэтому лучше переждать.
А мать все-таки купила ему на эти деньги туфли. Удивительный она человек – ведь он ни разу даже не заикнулся о своем желании.
Послание двенадцатое. Табаков – Синицыной.
"Привет Вам, синьорина!
Поздравляю. Теперь мне все понятно. То-то же, на лабораторных занятиях по химии я что-то спросил тебя, а ты даже ухом не повела – задумалась. Ты была далеко. Там, где резвятся амуры и купидоны, позванивая золочеными стрелами.
Я понял, мы с тобой совсем не знаем друг друга. Вернее, знаем только одну какую-то грань. Обыкновенную. А главная, сокровенная, остается за семью печатями.
Ты спрашиваешь, что такое любовь? Пожалуйста. Красивое украшение на новогодней елке.
Или роковая страсть? Звездные "чуйства"? А может быть, попросту собачьи эмоции?
Нет, я, конечно, не прав. Любовь – это высшая награда. И ты торопишься получить ее из рук судьбы. А ведь ее надо заслужить. А ты еще ничего не успела сделать.
Женя, а если всерьез: я не верю, что ты любишь кого-то. Не могу в это поверить. Даже допустить эту мысль.
Неужели ты уходишь от нас в какой-то другой, таинственный мир? Из которого нет обратного пути? Очевидно, ты ошибаешься. Как и я каждый день ошибаюсь в себе. Постоянно удивляюсь: неужели это я такой?
Если бы ты только знала, сколько во мне нерешительности. Проклятая черта… Сам понимаю: один смелый поступок способен выразить больше, чем самые смелые откровения…
Ты спрашиваешь, что такое любовь? Какой облик у этого мифического существа? Какие глаза? Как у Марианны? Большие, темные, чуткие. Или как у тебя, словно море под ярким солнцем? Какой расчетный алгоритм этой задачи? И какая современная вычислительная машина может решить ее? А никакая, даже самая сложная. И никакие перфокарты или магнитные ленты не выдадут тебе желаемого результата. Вот так.
Только ты сама, своим умом и сердцем можешь найти искомое. Соединить необъятное в один неведомый фокус – любовь. Никто тебе не объяснит, какая она и почему мы должны проходить в поиске истины весь мучительный путь человечества, открывать для себя все заново. Может быть, в этом и заключается счастье?
Да, наверное, так и полагается. Если хочешь по-настоящему узнать, что такое полет, – лети сам…
А вот я никак не могу объять умом весь этот мир, вместить его целиком таким, какой он есть, в самого себя. Все во мне путается, противоречит одно другому. То, что казалось решенным вчера, сегодня оказывается загадкой; то, что вчера было прозрачно-чистым и ясным, сегодня как стекло под дождем. Мир меняется? Или я? Или мир и я одновременно? И я никак не могу найти общий, единый для нас ритм. И моя жизнь становится порой до боли несовместимой, не пригнанной к нему. Долго ли так будет продолжаться? Говорят, переходный возраст. Чудное определение. А что же тогда непереходное, вечное?
Твое воображение занимает любовь.
Способны ли мы на такое же сильное и красивое чувство, как Ромео и Джульетта? Но мы не такие, какими были они. И мы не такие, и мир другой…
И на пути любви встали тысячи новых, иных испытаний. В какую же пропасть ты бросаешься вниз головой?
Я не отговариваю, не останавливаю, но предупреждаю. Не торопись с выводами. Не спеши. Не обманись. Ты требовательна, и при ошибке расплата будет жестокой.
Видишь, я даже не спросил, кто он…
Я понимаю – любить может только достойный, и достоин любви тоже достойный. И да здравствует современная Джульетта и ее Ромео!
К. Табаков".
Костя стоял на углу неподалеку от ее дома, зная, что Женя должна пройти мимо, и тогда они пойдут в школу вместе. Ему было отвратительно собственное малодушие, и все-таки он пришел на этот угол, где была булочная, откуда всегда так вкусно пахнет теплым мягким хлебом и поджаристой хлебной корочкой, и теперь делал вид, что наблюдает за работой снегоочистительной машины. Но Женя появилась не одна, а с Катей. Они жили в одном доме. Женя то сшибала сумкой сосульки с подоконников, то била белыми сапожками по снежным комьям, которые попадались на пути. Глаза ее задорно блестели, а щеки раскраснелись. Но вот сумка вырвалась из руки, и она тут же скомандовала:
– Костя!
Костя, не мешкая, бросился за сумкой.
– Я возведу тебя в ранг моего рыцаря, – пообещала Женя.
Костя не мог понять, почему Женя оставила без внимания его последнее послание. И если бы не он сам вручал его ей в собственные руки, он усомнился бы: да читала ли она его вообще?
Оказывается, он возлагал на это послание кое-какие надежды.
Никогда до сих пор уроки не тянулись так долго. На последней перемене он подошел к Жене и дрогнувшим голосом спросил, видела ли она новый фильм и не хочет ли посмотреть. Кое-кто из десятиклассников был поблизости. И Костя спиной чувствовал (или ему только казалось?) любопытные взгляды ребят. Но Женя, нимало не смущаясь, как будто речь шла о самом обычном, бросила:
– Встретимся в пять па углу, у булочной. Роман тоже пойдет?
– Да, наверное, – пролепетал Костя и отошел в сторону.
– Свиданьица назначаем? Гусарим? – подмигнул сочувственно Юра Черникин. – А у мамы разрешения спросил?
– Отваливай, – проворчал Костя. – Гоняешь языком воздух, смотри – прикусишь…
– Ну-ну, – примирительно хмыкнул Юра, – так уж и прикушу. Я сам как-то притопал домой в три часа ночи. Отец открыл дверь и спрашивает: "Тебе сейчас уши надрать, кавалер, или утром?" А у меня рот до ушей. "Ладно, говорит, прощаю на первый раз. Иди спать". А теперь удивляюсь: и почему все-таки он меня тогда не выдрал?
… Во время фильма Костя плечом касался плеча Жени и боялся пошевелиться, чтобы она не отодвинулась. Тогда исчезло бы это удивительное ощущение близости, которое так приятно волновало.
Они вышли с толпой из кинотеатра, и Роман достал из кармана пачку сигарет. Со скучающим видом затянулся, пустил вверх сильную струю дыма.
– Ты давно куришь? – спросила Женя.
– Нет, не очень, – ответил Роман. – А что такого?
– Ничего. Не выношу табачного дыма. И еще когда некоторые воображают…
– Я не воображаю, – возразил Роман. – И вообще это не существенно. – Он выбросил сигарету в урну.
– Посмотрим киновитрину? – предложила Женя, увлекая Костю и Романа к стенду с кадрами новых фильмов, поблизости от входа в кинотеатр.
Рядом с витриной группа длинногривых парней без головных уборов развязно хохотала на всю улицу. Воротники пальто у них подняты, в зубах сигареты.
– Я смеха ради: "Есть лишний билетик?" – рассказывал один из них, рослый, в шапке, надвинутой на самые глаза. – "Есть, – отвечает. – Вам нужен? Возьмите, пожалуйста". Беру и прохожу дальше. А она пискляво так: "А деньги?" – "Какие деньги?" – "За билет". – "Какой билет? Он ведь лишний!.."
В этот момент к нему подошла невысокая девушка.
– Ну, чего тебе? – грубо спросил он.
– Отдай деньги, – попросила она. – За билет.
– Какой билет, какие деньги? Чего пристала? – Он снова сплюнул и достал пачку "Казбека". – Вот свидетели. Ничего я у тебя не брал. Ты меня, дурочка, с кем-то попутала, – ухмыляясь, продолжал парень.
Костя, Роман и Женя подошли ближе, вплотную к группе.
– Отдай сейчас же деньги! – возмущенно потребовала Женя, протискиваясь в круг. Она оказалась напротив высокого. Из-под шапочки у нее опять выбилась прядь золотистых волос. – Мы все слышали. – Она кивнула на Костю и Романа, которые последовали за ней. – Как ты сейчас хвастал, что взял билет, а деньги не отдал.
– Ничего вы не слышали, – с угрозой процедил парень, – проваливай-ка лучше подобру-поздорову, а то получишь по мыльнице. – Растопыренными пальцами пятерни он толкнул Женю в грудь.
Она отшатнулась, но устояла на ногах.
Роман рванулся вперед, перехватил его руку. Потом стал в стойку, вытянул вперед левую руку со сжатым кулаком, правый кулак поднял к подбородку. Все, опешив, смотрели на него, не вполне понимая, зачем он все это делает.
– Раз-два, – вслух скомандовал сам себе Роман и, точно прицелившись, нанес сильный удар в челюсть парня.
Тот как подкошенный грохнул оземь. Компания его отпрянула, застыла в напряженном ожидании, готовая, в зависимости от дальнейшего развития событий, немедленно броситься врассыпную или вступить в драку. Поверженный поднялся на ноги. Ни слова не говоря, полез в карман, вытащил полтинник, протянул испуганной девушке:
– Пожалуйста, могу свой отдать.
Куда только делась его наглость!
– Ловко ты его! – воскликнул Костя, когда они отошли. – Чистый нокаут. Поздравляю. Твоя первая победа.
– Наплевать. Я разучил прием, зачем же пропадать таким ценным знаниям? – с некоторой небрежностью заявил Роман. – Помнишь, у Чехова? Если в первом акте на стене висит ружье, в последнем оно обязательно должно выстрелить.
Возбужденные, перебивая друг друга, они долго обсуждали каждую деталь "приключения", будто бы оно и в самом деле было комическим.
– Я не поверил своим глазам, когда увидел, как смело ты заспорила с этим хулиганом.
– А ты, Ромка, к-а-а-ак ударишь его…
– Сугубо по-деловому. Я его прямым правой…
– Молодец! Вот не думала, что ты так можешь… А Костя стоит бледный, испуганный.
– Я не испугался, я соображал, как поступить.
– Долго же ты соображаешь. Здесь не секция бокса, где все по правилам. Этот тип мог и ножом пырнуть, – заметил Роман.
– А если бы нас в милицию забрали? – спросила Женя, лукаво пригибая голову. – За мелкое хулиганство. Ведь ты первый ударил.
– Ну нет, – засмеялся Ромка. – Живым я бы в руки не дался… Помню, у нас в классе один парень подрался с хулиганом, его же самого потом и разбирали.
Есть своя неизъяснимая прелесть в воспоминаниях о былых школьных проказах. Стоило начать и… пошли-поехали: "А помните?", "А помнишь?"…
И о том, как однажды спустили с потолка букет цветов на голову Савельичу.
И о том, как среди версальцев на рисунке в учебнике истории дорисовали историка и боялись его гнева. А он обрадовался, что похож…
Вспомнили о том, как когда-то на химии вызвали Черникина и спросили, как получить водород. Он урока не выучил, но не растерялся:
"Воду подогреваем, кислород улетучивается, водород остается".
"Садись, молодец, – похвалила учительница. – Ставлю тебе пятерку. Подогреваю ее. Тройка улетучивается, двойка остается".
– А помните, как мы намазали доску воском? – радостно вопрошает Костя. – Мымра начала писать. Ничего нет. Вызывала меня. Я пишу на чистом участке – пожалуйста. Она стоит удивляется. В те времена Мымра была добрей, ледниковый период еще не начался.
– А знаете, она, возможно, по-своему и неплохой человек, – неуверенно говорит Женя. – Может, мы сами виноваты.
– Ну, знаешь ли…
Да, тогда, в девятом, Мымра была другой. Улыбалась их шуткам, прощала скрепя сердце их дурацкие выходки. Когда они вступали в комсомол, она сама своей собственной рукой старательно написала на доске образец заявления о приеме, а сколько раз украдкой она сообщала им темы сочинений и контрольные задачи!
Она старалась быть участливой и полезной, а они решили, что она заискивает перед ними. Не оценили ее…
У Жени миллион терзаний и ни минуты свободного времени.
Во-первых, шефский концерт на заводе. Во-вторых, подготовка закрытого комсомольского собрания. В-третьих, репетиция. Уроки. Английский. Семинар в Доме комсомольца-школьника. С ума можно сойти!
И еще ведь зима, зима на дворе. Снегу насыпало. Утонуть можно. На ветках деревьев, на проводах, на балконах, на карнизах домов пушистые белые подушки. Чудо!
Настроение – как перед праздником. Ну, кто бы объяснил, почему вдруг ни с того ни с сего так хорошо, такая свежесть на душе. Вокруг снег, а настроение такое, словно вокруг цветы. Сплошное море подснежников.
Ах вот оно что… Они, правда, как всегда, спорили, но еще никогда, никогда он так щедро, так дружески не улыбался. Еще никогда он не говорил с таким откровенным признанием в голосе, с такой нежностью и любовью, что она чуть не задохнулась от охватившего ее чувства. Хоть слова были и самые обыкновенные. Но просто сказаны, очевидно, от всего сердца.
От этого даже приплясывать хочется, закружиться на месте, петь, дурачиться, поделиться со всем миром тем, что переполняет тебя.
А вокруг снуют, носятся, чинно прохаживаются ученики и ученицы всех десяти классов. Потому что идет большая перемена. Как дикая орда на штурм крепости, многие бросились в буфет. У старшеклассников перемещение из аудитории в аудиторию. Решаются тысяч спорных вопросов. Шум, гам, суета.
Некоторые уткнулись носами в книги. Сейчас их лучше не трогать. А если вам не ясно, почему – значит, вы не знаете, что такое школьная перемена. Это спасательный круг для тех, кто не успел что-нибудь выучить. За пятнадцать коротких минут постигается все – сложные формулы, мудрые правила, серьезнейшие законы…
Школьная перемена. Самая неподходящая обстановка, чтобы стать ненормальной от счастья. Опустила голову, быстро прошла в одну сторону, в другую. Только бы никто не окликнул. Ведь у нее сейчас все на лице написано. Возможно ли так радоваться?
– Женя! Синицына!
Оглянулась. Марианна. Как всегда, идеально выглядит. Лицо веселое. Посмотрели друг на друга и ни с того ни с сего рассмеялись. Только Женя смеялась дольше, чуть не до слез.
– Ты чему, Женя, так радуешься? – спросила Марианна с пониманием: мол, можешь и не говорить, я и так догадываюсь.
– А я и сама не знаю, Марианночка, просто у меня очень хорошее настроение.
Стоят и смотрят друг другу в глаза и улыбаются, как две задушевные подружки.
– Ты не видела Романа?
– Он только что пошел в кабинет физики. Позвать, Марианночка?
– Позови. Впрочем, нет. Передай, что я просила его прийти на репетицию. Ромео некому играть. Уговорим его. А?
– Давайте, Марианночка. У него получится. Он ведь занимался в драмкружке.
– Я тоже так думаю. А то на репетиции ходит, а ни одну роль не берет. Последний раз, когда не было Черникина, он читал за него – хорошо получалось. Верно?
– Верно…
Все в глазах Марианны. Словно все знает, все понимает. Ну до чего же проницательная! Стоп! Больше ни слова. Это похоже на необъяснимый внутренний приказ. Уж не испытывают ли ее? Надо поскорей переменить тему разговора. Но о чем же сказать?!
– Марианна, только, чур, по секрету. Дайте слово, – совсем другим тоном просит Женя. На лицо ее набегает озабоченность.
Женя как будто не знает, с какого конца подступиться к щекотливой теме, мнется, крутит в пальцах какую- то бумажку. Марианна терпеливо ждет. Наконец Женя решается:
– Марианночка, ну, пожалуйста. Костя меня волнует. Только учтите, он может на меня смертельно обидеться. Поговорите с ним.
– А что случилось? – мгновенно тревожится Марианна и хмурит красивые брови над темными проницательными глазами.
– Нет, нет, ничего не случилось! Нет, нет, он ничего такого не сделал. Вы же знаете, он славный мальчишка. Совсем не такой, не подумайте. Хотя тоже иногда может брякнуть что-нибудь сногсшибательное. Сами понимаете – характер. Мы с ним на днях поспорили. Он утверждает, что сердце – это всего лишь тренированная мышца, насос для перекачки крови. А глаза – набор линз. И так далее. А человек всего лишь высшая форма существования материи. Мои доводы на него совершенно не действуют. А вам он, я знаю, поверит…
– Хорошо, – соглашается Марианна, но уже без прежнего интереса, – я поговорю с ним. – И, заметив нетерпеливое движение, мелькнувшее в лице Жени, добавляет: – Не волнуйся, в том, что ты сказала это, нет ничего плохого.
Лукавая Женя достигла своего – увела разговор от опасной темы и теперь, довольная, побежала дальше.