Пацан сказал, пацан ответил. Доктор благожелательно развел руки. Хотите ясности, записывайтесь на прием в офис. Сябра, рэспект ды павага табе! За дополнительную плату.
В зале зашумели.
Горбунья испуганно прикрылась платком.
Николай Михайлович наклонился сзади, шепнул:
"Тебя электрик нашел?"
"Он что, опять приходил?"
"Опять приходил. И девка снова звонила".
На этот раз я обернулся:
"Какая девка?"
"Откуда я знаю? Сказала, вам надо встретиться".
"Ли́са? – изумился я. – Она опять звонила? Когда?"
"Да полчаса назад. Я как раз поднимался в библиотеку".
Ли́са? Но ее сбила машина. Как она могла звонить? Правда, она исчезла из машины скорой помощи. Что за бред?
Последний атлант не унимался:
"Я подсказал ей, что ночью ты будешь в "Кобре".
"Сегодня я не собирался туда".
"Придется пойти".
"С чего это?"
"Она знает тебя".
5
Знает.
Ли́са! Меня!
Что она может знать?
Я покурил под колоннами у входа в "Кобру".
Швейцар Зосимыч – плоский, белесый, обросший зеленоватыми лишайниками по скулам и вискам, по привычке перекрестился, увидев меня, и тут же, прихрамывая, притащил пепельницу. Судя по поведению, он родился прямо в ливрее. Ходят слухи, что Зосимыч – жертва репрессий, много страдал, получает персональную премию. Но, наверное, важнее то, что он родственник хозяину "Кобры" и у него имеется казенная справка о перенесенных страданиях. Придерживая в скрюченной руке пепельницу, Зосимыч, ровесник Октябрьской революции, доверительно и льстиво подмигивал мне. "Ну, знаете этих Иванов Сергеичев, – уважительно оглядываясь и подмигивая доверительно, шепнул он. – Они с вами не раз угощались. Точно-с говорю, никакой у них белой горячки, врут-с. Просто шептались с тапочками, ну, брали их в постель. – Зосимыч подмигнул совсем доверительно. – А так ничего особенного".
Я сунул Зосимычу мелкую купюру.
Мысли швейцара читать трудно. В мутном, как запущенный аквариум, сознании что-то плавает, но пойми – что. Гегемон – руководитель гегемонии... Гегемон – носитель гегемонии... Гегемония – преобладание, руководство... Гегемония – преобладание, руководство... И вообще я, наверное, плохой передатчик. Руль заклинен, тормоза не работают, своих корней не помню. Было, было, я верил, что однажды встречу человека, знающего меня. Но время шло, надежда таяла. Самое раннее воспоминание, живущее во мне, – металлическая кровать в ожоговом центре. Кровать особой конструкции. Я не столько лежал, сколько висел на капроновых растяжках.
И ослепительная, ослепляющая боль. Постоянное, сплошное северное сияние боли.
Полярный эффект ни на минуту не прекращающихся яростных вспышек.
И вдруг Ли́са.
Знает.
6
Огромные зеркала.
В смутных плоскостях – зал.
Парень в жилетке на голое тело (в "Кобре" на форму не смотрят).
Курит какую-то дрянь, бесцеремонно выдыхает в мою сторону. Только наивные девушки представляют своих современников романтиками. Рядом усатый чел в мешковатой футболке с надписью на пяти языках: "Извините, что мой президент идиот, я за него не голосовал". Похоже, читает только собственную футболку. В смутных отсветах улыбки плохих девчонок – как компьютерные смайлики.
– Прив!
Паша был навеселе.
На всякий случай я заметил, что жду кое-кого.
– Ну? – удивился он. – Капитана милиции? Позорная девка.
Я улыбнулся. На самом деле Паша к капитану милиции неровно дышал.
– Когда меня найдут в постели удушенным, – тут же счел нужным сообщить Паша, – доложи капитану милиции.
– Чего это ты так настроился?
– Не знаю, – покачал он головой. – Но в день, когда мы закончим роман, меня найдут в постели удушенным.
– А ты не торопись. С окончанием романа не торопись, – посоветовал я, не давая Паше впасть в депрессию. – Разветвляй сюжет. Пусть он будет похож на устье Меконга или Волги.
– Ойлэ торопится.
Паша запечалился.
– Ойлэ считает, что слава ей нужна. Сейчас нужна. Завтра, считает она, ей понадобится что-то совсем другое. Роман должен нас прославить. Доходит? И немедленно! Ойлэ торопится жить, – произнес он печально и влюбленно. – Я говорю: Ойлэ, пусть наша героиня страдает. Пусть она страдает, как чистая девушка, не знавшая плохого, и сразу по уши попавшая в грязь. Очищает страдание, говорю я Ойлэ. А она жалеет героиню и лезет мне на колени.
– Боишься мужа – порви с женой.
– А где я буду заколачивать такие бабки?
– Позвони приятелям в Москву. Пиши сценарии мыльных опер. Тоже нелегкий труд, но безопаснее, чем альтернативный роман с женой олигарха.
– Ты не понимаешь. Я хочу покорить Ойлэ.
– Она и так не слезает с твоих колен. Хочешь, чтобы села на шею?
– Я хочу доказать ей, что род Павла Матвеева – уважаемый, старинный дворянский род.
– Это ты о себе?
– А о ком же еще?
– Взращиваешь генеалогическое дерево?
– Тщательно, – покивал он. – Заказал поиски двум архивистам-бандитам. Те еще ребята! Тонна баксов понадобилась для изысканий. Зато, в отличие от тебя, я знаю всю свою родословную. А искусствоведы подбирают портреты.
– Чьи?
– Предков.
– Чьих предков?
– Моих, – проникновенно пояснил Паша. – Корни моего рода уходят в глубину самых темных веков. Не то что у тебя, выскочка безродный. Он заставил С. написать свои портреты в костюмах бенедиктинского монаха и маркиза XVIII столетия, и в разговоре скромно дает понять, что это его портреты в прошлых инкарнациях. Это из твоей тетрадки. Добавлю полтонны баксов – и мне подробно опишут дворян моего рода времен каменноугольной эпохи. Пришло время пронзительных истин. Когда меня задушат в постели, внимательно осмотри портреты, развешенные на стенах. Попробуй поразмышлять о бренности существования. Это только тебе легко, – опечаленно покачал Паша головой. – Ты ничего не помнишь. У тебя, может, предков вообще не было. Что бы ты о себе ни рассказал, всему поверят. А твой настоящий отец, может, до сих пор тянет срок за изнасилование, а мать... Ладно, про мать молчу. Может, она была морским министром, правда? – Он явно завидовал моим возможностям. – А мои предки даже на портретах такие самцы!
Мы прикончили полбутылки "Хеннеси".
Никто не звонил, никто не подавал никаких знаков.
– Я тут недавно поймал Ойлэ за твоей "Эволюцией".
И этот туда же.
Я потянул носом.
Я уже не слушал Пашу.
Я погрузился в свои мысли.
Перед караваном должен крутиться облезлый пес. Вот хорошая деталь для новой игры. Нет плохих вестей из Сиккима. Облезлый пес отвлечет внимание геймеров от ненужных деталей. Это с "Эволюцией" я сразу попал в точку: услышал музыку сфер, угадал артефакт, свалившийся в кипящие воды доисторического океана.
Динамика!
Прежде всего динамика!
Руби щупальца цефалопод, отражай атаки ракоскорпионов, соси из ювенильных источников сладкие радиоактивные элементы. Бьет по нервам! Куда Паше с его альтернативным романом! Заросли мрачных чарний, океанские бездны, бледные архейские медузы, мир тьмы, ужаса – любой неверный ход ведет к мутациям, чаще всего неустойчивым. Ты сам строишь ход истории. Животный и растительный мир зависит от твоего воображения. Ты – Творец. Ты исследуешь тупики, намечаешь будущее. Ошибки, понятно, не исключены. Из одноклеточных организмов вдруг вырастают монстры. Неведомые создания пожирают друг друга. Грандиозные поединки, карнавал все новых и новых форм. От акул к земноводным, от псилофитов к покрытосемянным, из эры гигантов в эру кривоногих и волосатых самцов Матвеевых. А там и до выхода в Космос рукой подать.
Мы чокнулись.
– Твое здоровье, глупак!
Когда Пашу сильно развозит, он вспоминает множество болгарских слов, потому что три года учился в Софийском университете.
Ладно.
Я глупак.
Но Паша не отставал.
– Ты не просто глупак. Ты маймуна. Молчи! Не возражай! Посмотри туда. Видишь ту позорную чучулигу? – Он судорожно тыкал пальцем в кривляющуюся у бара девчонку с личиком-смайликом. – Не знаю ее. Почему? А та пепелянка? – тыкал он в сторону задымленной женщины. – Ее тоже не знаю.
Было поздно.
Хлопали пробки.
Через столик от нас расположился толстый поц с лысой головой и свинячьими глазками. На нем был безумно дорогой костюм – правда, сидел дерьмово. В сосисочно пухлых пальцах поблескивал бокал с Chateau Margaux. Что ж, такая бутылка стоит того, чтобы ее все видели. Правой рукой поц гладил девку – типичную пепелянку в чем-то прадо-гуччи-подобном, конечно, с сумочкой Vuitton и длинным розовым маникюром. Они обсуждали отдых в Сардинии. (Где еще сейчас оторваться?) Я слышал каждое слово. Обсудив Сардинию, перешли на последнюю коллекцию Гальяно, вспомнили о нашествии наглых русских моделек в нижний бар Plaza Athenee в Париже, сошлись на том, что ресторан Nobu стал хуже, а в Лондоне холодно, и к черту "Челси", и даже Prada вот уже несколько démodé (выходит из моды).
Резво для поца.
Впрочем, что я о нем знаю?
Не слушая тоскующего Пашу (когда мы закончим роман), я порадовался с поцем и пепелянкой за какую-то Аню, которая, оказывается, спит с Николя, и нервно посмеялся над замужеством неизвестной мне Ксюши (козлица винторогая), а Танька, оказывается, вообще шлюха.
Хочешь отомстить за дороговизну авиабилета – плюнь в стюардессу.
Накрашенная девица через два столика перехватила мой взгляд, повела голым нежным плечом, скромно шевельнула губами: "Одна". Я так же скромно шевельнул губами в сторону Паши: "Не один". Пусть думает что хочет. На секунду я утонул в тоске, в безбытии, в том, что я один. Действительно один. Даже свет потускнел. Кривые лживые морды, будто все разом откусили от зеленого лайма. Каждый в "Кобре" развлекался как мог. Пепелянка, например, держала диету по Волкову. Она полностью за раздельное питание, прочел я в небогатых мыслях пепелянки, потому ей и принесли массу мисочек и тарелочек. Зато поц у нее был что надо. Такой не станет сидеть на кокосе, и герасим у него небодяженный, хорошего качества, без добавок для веса. И новый корт с хорошим баром, и тренерша-секси, вилорогая дилерша из Латвии. (Тот кислый под аркой уже полгода по вене двигается. У него норма – два грамма день. Я сегодня умру, если не поеду в фитнес. Неужели у нее второй размер? Ты попробуй в моем СПА.)
"Заткнись!"
Мы с Пашей обернулись.
Впрочем, обращались не к нам.
Чел в нечитанной им футболке прижал к стойке бара очкастого приятеля.
"Ты что? – отбивался приятель. – Ты жить не хочешь? Или не умеешь? Почему?"
"Да потому, – рычал чел в вызывающей футболке, положив на всех в зале, даже на насторожившуюся у входа охрану, – да потому, что когда в девяносто пятом ты торговал пивом в палатке, я уже врубился в перемещение грузов через российскую таможню. Всосал? Да потому, что, когда ты по пятницам несся с работы на дачу, чтобы бухнуть с батяней на природе и все такое, я жрал MDMA в "Птюче" и перся под Born Slippy Underworld. Всосал? И теперь могу позволить себе, чтобы на заднем сиденье моей машины валялась книга с названием "Тринки". Мы разные, врубаешься? Я не смотрю "Бригаду", как ты, плевал на русский рок, у меня нет компакт-диска Сереги с "Черным бумером". Я читаю Уэльбека, Эллиса, смотрю старое кино с Марлен Дитрих и охреневаю от итальянских дизайнеров. Всосал? И свои первые деньги я потратил не на "бэху" четырехлетнюю, как у пацанов, а на поездку в Париж. Это у тебя в голове насрано жить, как жили твои родители и родители твоих родителей. Чтобы жена, дети, чтобы все как у людей. По воскресеньям – в гости, в понедельник с похмелюги на работу, по субботам в торговый центр, как в Лувр, всей семьей. Ты "Аншлаг" смотришь, а я другой. – Этот тоже играл под трикстера. – Хочу, чтобы лицом русской моды был Том Форд, а не Зайцев, чтобы наша музыка не с Пугачихой ассоциировалась, а с U-2, чтобы угорали не над Галкиным и Коклюшкиным, а над шутками Монти Пайтона..."
Над нашим столиком навис официант:
– Кто тут, который ничего не помнит?
Паша заржал и указал на меня.
Официант не смутился:
– Вас к телефону.
Кора
1
Извините, что мой президент идиот.
Усатый ухмыльнулся. Он не смотрел на меня.
Но думал он обо мне. Я поймал обрывки его мятых мыслей.
Кажется, усатый мечтал прокатиться со мной в машине. И даже не просто прокатиться, а прокатиться по какому-то конкретному адресу, мне было лень его выявлять.
Телефон на краю стойки.
По ухмылке бармена я понял, что звонит женщина.
"Уходите оттуда!"
– Что за ерунда? С кем я говорю?
"Не возвращайтесь к столику. Уходите прямо сейчас".
– Вы Ли́са? – спросил я, невольно скашивая глаза в сторону усатого.
"Нет, – ответили мне. Я бы сказал, с большим неудовольствием. – Я – Кора".
Поглядывая на усатого, к счастью, он стоял не так уж и близко, я заметил:
– Я вас не знаю.
"Вам и не надо. Сделайте вид, что хотите в туалет, и уходите из зала".
– Я этого не сделаю, – спокойно ответил я. – Обычно я сижу здесь до утра.
Неизвестная Кора застонала от нетерпения. Если она хотела испугать меня, у нее ничего не получилось. Да и не могло получиться. Человек, не знающий прошлого, вполне может позволить себе роскошь не беспокоиться о будущем. Все наши беспокойства из будущего.
Но отступать Кора не собиралась.
"Положите трубку и сделайте вид, что спускаетесь в туалет. А сами на выход. Не теряйте время на вопросы. Я изучила планировку клуба. Если вы пойдете на выход прямо сейчас, никто не обратит внимания. Только не оглядывайтесь и ни с кем не заговаривайте. Выйдете в аллею..."
– А там?
"Я вас встречу".
Я повесил трубку.
Паша, тот еще фикус, прилип к столику.
Впрочем, что ему оставалось делать? Если Ойлэ его отпустила, значит, вернулся из поездки муж. Надо было уберечь Пашу от неприятностей. Улыбнувшись бармену, я достал из кармана мобильник.
Он, правда, был отключен.
Я не помнил, когда отключал его.
Впрочем, на фоне моего глобального беспамятства, это выглядело чем-то ничтожно мелким. Пришлось выслушать короткую нежную мелодию, что-то из "Золушки". Краем глаза я видел, как Паша (вдали, за столиком) послушно полез в карман. Поторопись, блин! Усатый откровенно следил за мной. Прокатиться в машине. Я был для него чем-то вроде жестяной банки с законсервированным лучом Вифлеемской звезды. Доставить по адресу. Такая у него была работа. Кажется, на мне можно заработать, и он не собирался упускать шанс.
"Паша, не дергайся и по сторонам не смотри".
Я видел, как Паша пьяно дернулся и стал озираться.
"Позвони Ойлэ, пусть срочно пришлет за тобой машину".
И отключил мобильник. Не стал смотреть, что он там решит.
Странно все же получалось. Сперва непонятные привидения в квартире капитана милиции Жени Кутасовой, потом неизвестный электрик, Ли́са, черная эмка, сеанс ченнелинга, звонок Коры. Я представления не имел, как все это может соотноситься с потерянной тетрадью, но вот как-то соотносилось.
Ченнелинговый танец. Краткий и мимолетный.
Я спрятал мобильник и неторопливо направился к выходу.
Света за окнами было мало. В нижнем зале, как тайфун, ревела дискотека. На улице под колоннами, наверное, совсем темно. Чичичи-тян, ловкая древесная обезьяна, помогает продавцу кирпичей: дергает веревку. Самое время подставить голову под кирпич.
На входе в "Кобру" курили два спортивных типа.
Швейцар Зосимыч что-то рассказывал. Увидев меня, привычно перекрестился.
Не знаю, что за типы. Может, "Молодая гвардия", может, нацболы. Рисковать я не стал, правда, инструкции неизвестной Коры несколько нарушил: вместо того чтобы двинуть к служебному входу (поскольку главный был перекрыт типами), спустился в туалет.
Я никуда не торопился.
Да и зачем переть сразу на двоих?
В туалете оказалось прохладно и тихо.
Бамбуковые жалюзи, белые писсуары, кабинки аккуратно прикрыты.
Чел в джинсовом костюме, тоже спортивный, стриженый наголо, только что затянул молнию на ширинке. Блаженное лицо, но внимательные глаза. Не захочешь, а запомнишь.
– Мобила есть?
Никакой угрозы, но я насторожился.
Может, есть, может, нет, мое дело. Тем более, на лестнице появился усатый.
Ну, ладно, не голосовал ты за нашего президента, черт с тобой, подумал я, но зачем ходить за мной? Поведай нам о своих странствиях, Чижик-пыжик-сан: видел ли дальние реки? пил ли горячее саке? Расставив ноги, усатый демонстративно утвердился на широких ступеньках, положил мощные руки на металлические перила. Как раз в этот момент мой мобильник подал голос.
– А говоришь, нет!
Чел в джинсовом костюме протянул руку:
– Нехорошо врать. Дай сюда! Это мне звонят.
Я не поверил. Даже оглянулся на усатого. Спросил:
– Ты что, правда не голосовал за нашего президента?
Он спокойно кивнул. Все, в общем, складывается. Мысль небогатая, но усатый и не считал себя мыслителем. Все складывается, все тип-топ.
Но зря он так думал.
Время текло уже не так, как они привыкли.
В сплошном потоке времени образовались невидимые разрывы, замедления.
Это сбивало моих оппонентов с толку. Усатый поежился, будто сквознячком потянуло. Правда, не из окон. Сквознячком потянуло из будущего, а может, из прошлого, не знаю. Собственно, ничего еще не происходило, но усатый интуитивно чувствовал перемены. Люди – дерьмо, город – дерьмо, погода – дерьмо. Так ему вдруг показалось. До этого он и город, и погоду находил приемлемыми. Сунуть придурка в машину и срочно заказать водки. Моих желаний он во внимание не принимал.
– Дай мобилу!
Усатый перехватил мой взгляд.
Видимо, он всем тут командовал, хотя не все понимал.
Например, он до сих пор не понимал, кто я такой. Лох, пустышка – так он считал. Придурок, само собой. Ну, попросили его сунуть лоха в машину, он согласился. Почему нет? По виду я – лох самый обычный, правда, без испуга в глазах, пузыри не пускаю. А вообще-то усатый хотел, чтобы я боялся. Он даже показал мне удостоверение. Аккуратная темная книжечка с золотистым государственным гербом. Я ни слова в книжечке не разобрал, нас разделяло почти пять метров. Многовато для прыжка, маловато, чтобы прочесть буквы.
Впрочем, какие прыжки, о чем я? Усатый не в стрелялку пришел играть. Он пришел прервать мою многолетнюю бродилку. При этом он, кажется, представления не имел о том, сколько в компьютерных играх шаблонных, избитых тем. Встречные бои на скоростных истребителях, гонки по пересеченной местности, прекрасные принцессы, мучающиеся бессонницей в сырых, затянутых паутиной подземельях...
Что за черт? Что я такое съел?