Я утешил Мунду обещанием заступиться за нее перед Уртой и принять на себя всю тяжесть расплаты. Девочку, казалось, поразило мое предложение, и я напомнил ей, что я чужак в крепости, что иду иным путем, чем она и ее родичи, и что Урта у меня в неоплатном долгу. Я не раз спасал ему жизнь.
Кимон оскорбительно фыркнул:
- Всего один раз! Не хвастай. Только один раз. Я слышал, как отец рассказывал о тебе.
- За один раз тоже надо платить, и плата должна быть достойна правителя. Ты не согласен?
Он пожал плечами и сварливо кивнул.
- Что с тобой, парень? Какой волк тебя укусил?
Взгляд его был резкий и гневный. Волчий укус уязвил его гордость, и слова были столь же резкими, как и взгляд.
- Мое имя Кимон! Я - сын вождя! Не забывай об этом! Не так приличествует задавать вопрос!
- О да. Ты действительно сын вождя. А я - друг вождя.
- Сын ближе к вождю, чем любой друг. Твой вопрос неприличен!
Он свирепо сверкал взором. Здесь таилось нечто большее, чем простое ребяческое желание, чтобы с ним обращались как со взрослым. Мне стало любопытно. Я должен был бы вглядеться в ауру его ярости, чтобы увидеть осаждавших его демонов, но мне хотелось поладить с этим вспыльчивым дерзким юнцом. Когда-нибудь ему предстоит возглавить корнови, и однажды, когда он станет старше меня, ему, быть может, придет нужда воззвать ко мне: к Мерлину, Антиоху, к человеку с сотней имен, живущему не меняясь, к другу, который ближе ему, чем любой побратим. И по своему долгому опыту я знаю: ему скоро предстоит узнать, что сын вождя не значит друг вождя.
- Я задал тебе простой вопрос, - тихо сказал я. - Что встало между нами?
Он послал мне "собачий взгляд": прищуренный, угрожающий.
- Я тебе не доверяю. Вот что встало между нами. Только и всего. Мой отец стареет, а ты нет. Моя сестра обращается к тебе, когда ей следовало бы обратиться к отцу. Я нахожу странным такой поворот дел. Короче, я тебе не доверяю. Ты опасен для нас.
Мунда уставилась на меня. Слова брата словно окатили ее холодной водой. Она опасливо следила за мной. Как сильно брат влиял на сестру!
Я никому не угрожал, но и не был уверен, какое место занимаю в сердцах этих юных искателей приключений. Я выбрал единственную возможность, помимо применения чар, что было бы предательством, и ответил:
- Ты всегда знал, что я из иного времени, из Иного Мира. Как вышло, что ребенком у тебя хватало ума понять, а теперь, повзрослев, ты отверг собственные воспоминания?
- Я слышал, что говорили о тебе старшие, - отвечал маленький гордец. - Ты мог бы совершить удивительные дела для нашей семьи и клана. Но ты отказался использовать десять чар, чтобы не ослабить себя. Ты ставишь свои нужды выше нужд других.
Верно. Он был совершенно прав.
Я никогда не скрывал, что скупо трачу свое искусство. Применение волшебства, или, как он говорил, десяти чар, - единственное, что, кажется, заставляет меня стареть. И я воистину отмеривал свой дар очень бережливо. Однако меня встревожили эти говорившие обо мне "старшие". Значит, нарастает недовольство. Это само по себе было любопытно: ведь уже очень долго в крепости царили довольство и согласие, не нарушаемое ничем, кроме обычных набегов за скотом, конных состязаний, охоты и Трех Радостей Пира - смеяться, любить и делать детей, - известных также как Три Истощающие Страсти.
Я расспрошу об этом Урту, но в свое время, не сейчас.
Внезапное появление пристанищ заинтересовало меня. У меня были вопросы, и друид Катабах, ближайший друг Урты и Глашатай правителя, наверняка представлял, что происходит. Он сможет ответить.
Катабах был жрецом по рождению, но из-за какого-то случая в молодости - он никогда об этом не рассказывал - его лишили права на обучение, и он стал утэном - одним из избранных воинов Урты. Среди героев он числился одним из лучших. Однако девятнадцать лет спустя он перечеркнул ножом знаки воина на своем теле. Он стал человеком дуба: не столько жрецом, сколько провидцем и хранителем памяти. Теперь он состоял в близкой, подвластной луне связи с женщиной-старейшиной Риантой, хотя им воспрещалось оставлять в живых потомство, если таковое родится.
Катабах охранял сад, лежавший в сердце Тауровинды. В нем под защитой высокой изгороди из глины и терна скрывались глубокие погребальные колодцы правителей и правительниц, останки первых строителей Тауровинды, а также множество яблонь, дававших кислые яблоки, заросли орешника и боярышника и чаща крошечных дубов с ярко-зеленым мхом на ветвях и стволах. Хранителями этого сада назначались два человека, причем оба немые. Катабах жил в нем у самой изгороди в маленькой хижине, но его часто видели стоящим за воротами и озирающим небеса.
При нем был начищенный до блеска и отточенный короткий меч, служивший для мести и жертвоприношений. У Катабаха хватало сил и решимости использовать его. Он обратил бы меч против самого Урты, попытайся тот войти в сад. Катабах вправе был убить даже правителя за попытку проникнуть в священную рощу в недозволенные дни или ночи.
И меня он тоже убил бы (если бы смог, конечно). Но между нами установилось некоторое взаимопонимание: не более чем совместный опыт юношеских безрассудств (хотя моя юность затянулась на несколько тысячелетий) и простые радости бесед об обширном мире природы, о тайнах, недоступных нашим благородным сотоварищам, на короткое время заселившим холм и наполнившим его бесчинствами и весельем своих душ-однодневок.
Нас с Катабахом связывала дружба умов, а не только сердец.
Я отыскал его. Он был, как обычно, угрюм и опирался на свой посох. Он ждал меня и бесстрастно смотрел, как я подхожу. Когда я вступил за внешнюю ограду, он попятился в сад, приглашая меня за собой. Едва я оказался в роще, он затворил ворота. Яблони цвели, и на земле лежал цветочный ковер. Длинные ветви ягодных кустов были подвязаны, чтобы не сломались под тяжестью будущих плодов. Узловатые дубы простирали широкие кроны, давая тень и убежище в своей чаще. Этот лес подходил для ползучих созданий, но мы спустились в лощину, укрытую от солнца, и по ней добрались до хижины, служившей Катабаху для отдыха. Небольшая, с рослого мужчину высотой и такая же в ширину, она вмещала полукруглую деревянную скамью, была завешена волчьими шкурами и разделанными тушками воронов. Здесь не было очага, никаких удобств. Хижина годилась только на то, чтобы человек мог отсидеться, отдыхая от размышлений и службы правителю, от всех обрядов, которые должен был проводить Глашатай.
Здесь пахло мужским потом и мгновенно узнаваемым звериным жиром, сожженным, правда, не в хижине: перетопленным салом Катабах мазал тело.
Это был дом без дома: моя пещера странника, только чуть менее спартанская.
- Я осведомлен о новом появлении пристанищ, - произнес он без предисловий. - Расскажи, что пережили дети правителя. И остальные болваны.
Я поведал ему все, что знал.
Обдумав услышанное, он рассказал мне о пристанищах.
- За восемнадцать лет учения я узнал, что существует много рек, подобных Нантосвельте, рассекающих земли Живых и Мертвых. Мы считаем Нантосвельту величайшей, но среди них нет великих и малых: все эти реки связаны через места, которые ты называешь полыми.
Я предостаточно рассказывал ему о своих странствиях по Тропе, огибающей мир.
- Нижние пути. Да. Я все время хожу по ним. Там протекают странные реки, часто очень опасные. Но о пристанищах я ничего не слышал, пока не попал на Альбу.
Его это удивило, и он, нахмурившись, подумал с минуту, а затем продолжил:
- Согласно Речи Мудрости, которую мы учим в рощах, на каждой из тех рек пять пристанищ, хотя они различны и недоступны живущим на их восточных берегах. Один отрывок в Речи намекает, что каждое пристанище скрывает сердце поверженного правителя. Одни из них гостеприимны, другие нет. В каждом множество комнат, в иных множество ловушек, и все они могут нести смерть.
Большинство комнат пусты, или так видится. Другие открываются на одну из Семи Пустошей.
- У всех Мертвых есть свои пристанища. А у Нерожденных свои. И они поднимаются над бродами, когда призраки переходят реку. Так?
- Да. У нас есть пристанища Щедрого Дара, Всадников Красных Щитов, Последнего Прощания, Промахнувшегося Копья и Колесницы Балора.
- Мертвые и Нерожденные переходят из мира в мир, когда нет пристанищ. Так что означает их появление?
- Не знаю.
- А которые из них опасны?
- Балора и Всадников Красных Щитов - наверняка. И еще какое-то. Но, как мне помнится, все они могут нести угрозу. Происходит нечто большее, чем тот набег.
Тот набег… Силы Иного Мира осадили Тауровинду и завладели ее стенами: убили жену правителя и его младшего сына; заставили скрываться другого сына и дочь; опустошили землю и удерживали крепость, пока их не вытеснили молодой Кимон и его отец. Им тогда немного помогли бык из Нижнего Мира… и молодой старец, бредущий по Тропе.
Если то был простой набег, что же назревает теперь?
Заботы Катабаха и его неведение будущего были написаны на морщинистом лице друида. Я подметил, как он поглаживает одну из лиловых татуировок, украшавших его тело: ту, что на горле, изображавшую двух прыгающих лососей. Лосось - дух Мудрости.
Катабах - сейчас лишенный мудрости - невольно взывал к духу прошлого.
Глава 4
РУКИ С ОРУЖИЕМ И КРЕПКИЕ ЩИТЫ
Не в первый раз - как здесь, в Тауровинде, так и в прошлом - я оказался в центре событий и должен был искать ответы и вести переговоры. Мунда тихо провела свою серую лошадку в ворота и удалилась в дом женщин терпеливо ждать, пока я переговорю с отцом и тот призовет ее. Кимон остался где-то у реки, пользуясь правом сына правителя на вход в вечную рощу (как-никак там были похоронены его предки), и - я глянул на него глазами крапивника, прыгавшего по ветвям ивы, - уныло стоял над струей Нантосвельты. На отмели играла рыба, хватала мошкару: спускались сумерки, и речной берег кишел кормом. Однако молодой человек был сыт своей злостью.
Сам Урта со своими утэнами где-то на юге охотился на оленей, кабанов - и даже на диких лошадей, попадавшихся иногда на полянах. Разумеется, они ищут пропитания, но и не упустят случая заручиться помощью кланов, живущих за лесами. Слишком много приходило вестей о маленьких отрядах вооруженных охотников. Их видели на берегах рек, текущих к югу от твердыни Урты.
Он все больше внимания уделял границам своих владений, как и его скифская жена Улланна, ведущая род от великой Аталанты.
Улланна со своими людьми охотилась на севере, через реку от вечных рощ.
Долгая ночь прошла, а на рассвете со стены протрубил рог. Вдали в рассветном тумане появились всадники. Они ехали рысцой по равнине с юга и вели за собой вьючных лошадей, нагруженных тушами оленей и трех темно-бурых кабанов.
Спутники Урты разъехались в стороны, а к нему навстречу направились двое всадников при оружии и со щитами. Они сопровождали его к двойным воротам дома правителя. Перехватив мой взгляд и нахмурившись, он на ходу поманил меня за собой в тепло дома, на стенах которого в ряд висели щиты.
За три зимы, выстудившие его земли, Урта мало переменился, только борода совсем поседела да на лице остался страшный шрам от скользящего удара топором после схватки с отрядом дхиив арриги, мстительных воинов-изгоев, отвергнутых своими племенами и прозябающих, как вши на коже земли. Их численность возрастала. Впрочем, удар пощадил левый глаз, и взгляд его был по-прежнему острым и проницательным.
Мы вошли в главный зал, где в очаге горели поленья и свет вливался в отверстия крыши.
- Хоть ты и искусен в волшебстве, Мерлин, я всегда знаю, когда тебя что-то гложет, - сказал Урта, сбрасывая плащ и пояс с мечом и опускаясь в крепкое дубовое кресло. Он вопросительно взглянул на меня. - Новые знамения?
- И еще более странные, - согласился я, и он склонился ко мне. Я сел на одну из скамей у стены.
Когда я закончил свой отчет, он поскреб щетину на подбородке, снова откинулся назад - усталый человек, - потянулся за кубком и осушил его одним глотком.
- Пока я рос, - сказал он, глядя в никуда, - о пристанищах знали из героических преданий. Вот в этом самом зале я сидел среди других мальчишек и слушал, как Глашатай Прошлого рассказывает забавные и удивительные истории этих земель со времени возведения первой крепости. Очень захватывающие. Но с тех пор я не часто вспоминал о пристанищах. Ими впору детей пугать. Из Царства Теней Героев есть пути через броды на Извилистой реке, но ведь к Нантосвельте никто не ходил. По крайней мере, пока в моей жизни не появился ты. Так ты говоришь, Глашатай правителя не понимает знаков?
- Нет.
- А Глашатай Прошлого?
- Скрылся в рощах, готовит преемника.
- Но Катабах считает, что они предвещают опасность, какой нам не вообразить?
- Мне так кажется.
Урта кивнул с умным видом, хотя ясно было, что он пребывает в полной растерянности.
- Очевидно, нам следует усилить оборону Тауровинды и западных укреплений. И расставить голубиных вестников в виду пристанищ.
Он подразумевал новый вид связи: посредством голубей, всегда возвращавшихся домой в Тауровинду, в свои маленькие клетки.
- И надо мне договориться о вооруженной поддержке с Вортингором. Верховный правитель Коритании запросит высокую цену в быках и ответных услугах. Но, думается, после того, как все кончится, я сумею уговорить его взять большую часть платы конями. Лошадей у нас в избытке!
В его глазах вдруг блеснула ярость.
- Мне понадобитесь вы с Катабахом… и Манандун тоже, а может, и твоя красотка-любовница…
- Ниив?
- Почему бы и нет? Она пожинает твое знание, пока ты спишь. - Он издевательски усмехнулся. - Скоро станет мудрее тебя!
Я улыбнулся, но в улыбке была горечь. Верно. Ниив все еще старалась извлечь мою волшебную силу. Такова была ее природа. Кто бы, родившись, подобно ей, дочерью северного колдуна, не стремился обогатить свое умение, прикрывая любопытством беспощадную решимость сорвать символы и знаки с того, кто носит их на своих костях? Урта, естественно, не сомневался в успехах Ниив, так как я не признавался ни ему, никому другому, что постоянно направляю ее внимание к менее уязвимым местам своего тела, скрывающего волшебную силу.
К десяти чарам я ее и близко не подпускал.
- Если ты настаиваешь, - ответил я. - Хотя у нее есть привычка больше путаться под ногами, чем помогать.
- Ну что ж, решай сам. Но ты должен разведать, что творится на бродах Нантосвельты. - Он послал мне долгий пристальный взгляд. - Да, пожалуй, ты увидишь больше, чем Катабах, каким бы мудрым он ни был. А я тем временем добуду у Вортингора "руки с оружием и крепкие щиты".
Он вздохнул. Он и вправду устал. Он стоял на перевале жизни: от жажды битв - к желанию мира.
- Справа знамения… слева знамения, - бормотал он. - Куда, во имя богов, мы скачем, Мерлин?
- Куда бы мы ни скакали, кто бы ни скакал нам навстречу, думается, неплохо бы принести дар Громовнику. Перетянуть Тараниса на свою сторону, пока его не уговорили помочь врагу.
Он махнул рукой:
- Тараниса? Я не имею дела с богами. Это для жрецов в их провонявших кровью рощах.
- На твоем месте, я освежил бы рощи и не забыл бы там побывать.
Он оскалился:
- Значит, нужны головы. Я в свое время насобирал достаточно. Наскучила мне эта забава.
- Тогда настало время Кимона. Время великого испытания для твоего сына.
Мгновение он глядел мне в глаза пылающим взором. Я думал, он убьет меня за такое предложение, но потом обнаружил, что глаза его пылают восторгом.
- Да! - выкрикнул он, хлопая ладонями по ручкам кресла. - Я сам должен был догадаться! Время великого испытания Кимона! Двух куропаток одним камнем! Мальчик станет мужчиной, и мы за один раз соберем к себе и богов, и воинов Вортингора. Отличная мысль, Мерлин. До такого не додумался даже Манандун, мой мудрый советник. Что за минута для него! И для всех нас! Я сам поговорю с парнем. - Потом он замялся, лицо омрачилось. - А сейчас, сдается, мне следует поговорить с моей непослушной дочерью.
Весь его вид говорил о том, что это было самое трудное дело за последнее время.
Глава 5
КРАПИВНИК НА СТРЕХЕ
Крапивники, малые птахи, почитаются за умение вернуться на свою территорию, куда бы их ни завезли. Объявлялись они внезапно, и никто никогда не видел, как они прилетают. Друиды и женщины-старейшины ценили их в равной мере. Но еще много раньше их применяли, чтобы заглядывать далеко вперед. Одним из первых уроков моего детства было умение овладевать и управлять духом крапивника.
Теперь крапивник скакал под застрехой длинного дома, где собирались женщины и где Мунда дожидалась, пока ее отец не вернулся с последней стычки с большим отрядом дхиив арриги, которых видели едущими с юга к реке. Урта как был, усталый и грязный, прошел прямо в дом.
Все женщины, кроме Рианты, вышли. Будь жива Айламунда, мать девочки, она тоже осталась бы, но Айламунда умерла и странствовала под своим курганом. Улланна, несмотря на отношения с правителем, не могла входить в женский дом. Никто не слышал, чтобы Улланна - охотница и светлая душа - жаловалась на этот запрет.
Урта уселся на волчью шкуру лицом к Мунде. Та опустилась на колени на такой же подстилке, сцепив руки. Она волновалась и ерзала, дожидаясь, пока отец удобно устроится. Я представлял себе, о чем он думает, принимая подобающую позу.
Вот он подогнул правую голень под левое бедро. Левая нога слегка согнута и вытянута в сторону девочки. Он наклонился вперед, оперся правым локтем о колено правой ноги, а левой рукой - о пол позади себя.
То была одна из трех поз "дружеской встречи" - та, что предназначалась для семьи и друзей, что касается двух других, то первая предназначалась для врагов, выпрашивающих мир, чтобы сохранить головы, а вторая - для животных, если ими завладел один из Мертвых и предстояло выслушать, достойно ли обращаются с ними друиды.
Последнюю, весьма сложную позу Урте никогда не приходилось принимать, и он втайне радовался этому. Он признавался мне, что понятия не имеет, что стал бы делать, возникни такая нужда.
Все три позы порой именовали "позами, предназначенными замучить вождя до смерти". Так шутили те, кому никогда не приходилось принимать их. Урте эта шутка не казалась смешной.
- Сегодня мне сказали, - обратился правитель к дочери, - что ты освоила прием "вращение в седле".
- Да, с нескольких попыток, но я справилась.
"Вращение в седле" требовало, отступая галопом от врага, развернуться в седле и швырнуть дротик или камень из пращи, тут же снова повернувшись вперед. Весь прием выполнялся одним плавным непрерывным движением.
- Когда-то и я это умел. Теперь мне трудно даже оглянуться, не то что вращаться. Суставы болят. Надо думать, я старше, чем мне кажется.
Молчание.