- Дело чести? - вкрадчиво спросил Ламар, и глаза у него заблестели. Как и у позвякивающего золотом Берлсона. Но Чесатель не дал мне ответить.
- А ты неверно понял мои слова, приятель, - гаркнул он. - Я спросил, с кем ты, не в смысле, кто тут с тобой и прочее, а просто: с кем ты!
- Боюсь, мне не совсем ясно, - вежливо сказал я. - Когда? Где?
- Да где угодно. И в любое время. А лучше всего теперь. С кем ты?
Я поглядел вокруг довольно беспомощно, но с мужественно веселой улыбкой, рассчитанной на завоевание симпатий зрительного зала.
- Какая-то шутка, джентльмены? - спросил я наконец.
- Вовсе не шутка, - отрезал Чесатель прямо-таки злобно, но тут же взял себя в руки и принялся втолковывать терпеливо, словно умственно неразвитому ребенку: - Ну, вот я, до того как стал шерифом графства Даллас, был с электрокомпанией "Литтлтон и Ламар", а перед тем со "Шпионикой" Ханта, и так далее. Каждый техасец мужского пола, чего-то стоящий, всегда с той или иной компанией, если он не на государственной службе. А тогда он с правительством.
- Понимаю, - сказал я. - Ну, так я - в качестве актера-премьера - с труппой на паях "Сферический театр Ла-Круса".
- Служитель Мельпомены! - вскричал Ламар. - Моя дочь будет…
- На паях! - воскликнул Берлсон, грохнув своими золотыми, точно цимбалами. - То есть вы выпускаете акции, сертификаты…
- Ла Круса! - перекрыл его выжиматель черного цилиндра. - Так она ваша собственная? Но я точно знаю, что на Циркумлуне - сплошной коммунизм.
- Джентльмены! - Я вежливо понудил их умолкнуть, прибегнув к самому низкому регистру моего голоса, и торопливо объяснил: - Да, я актер шекспировского репертуара в невесомости. Термин "на паях" мы употребляем в старинном театральном смысле, означающем, что у каждого свое амплуа, хотя некоторые из нас заметно многостороннее, чем подразумевает это слово. Владелец же труппы - мой отец, хотя это по-своему кооператив и…
- Семейное предприятие, э?
- Да, - ответил я Черному Цилиндру. - И у нас в космосе существует собственность. Нередко частная. Если предметы и процессы никому не принадлежат и никем не ценятся, то кто о них позаботится, мистер..?
И вновь мой намек пропал втуне. На этот раз из-за последнего из полулежащих - владельца монокля. Все это время он пристально следил за мной, точно школьник, которому не терпится продекламировать стихи или показать фокус, непрерывно ерзал на своем ложе и так морщил лицо вдобавок к тику, что я каждый раз поражался, почему круглое стеклышко, превращавшее его левый глаз в совиный, не вылетает наружу.
Теперь, точно не в силах больше совладать с собой, он вскочил на ноги и кинулся в мою сторону, а облаченные в лиловое слуги шарахнулись вправо и влево, очищая ему дорогу. Он остановился передо мной и, пригибаясь и выпрямляясь, обозрел мой экзоскелет. Его пальцы порхали над ним не прикасаясь. Последнее, возможно, потому, что я выпрямился и, сложив руки на груди, посмотрел на него неодобрительно.
- Я чрезвычайно интересуюсь… механизмами, - сказал он с увлечением, но конфиденциальным тоном, как человек, который сообщает вам: "Самобичевание меня заводит". - Особенно протезными. А также роботами. Прелесть, ну, прелесть! Скелет, творение Природы, воссозданный в металле с тысячами улучшений! Какие крохотные сервомоторчики и явно мощные! Какая экономичность в расположении батареек! Насколько я представляю себе, без этого бесподобного механизма вы были бы здесь… абсолютно беспомощным?
- Да, даже при одном лунаграве, не говоря уж о шести, - признался я, несколько расслабившись от его восклицаний. - Мистер…?
Однако он только продолжал рассыпаться в восторженных похвалах.
- И какой бесподобный двойник… вернее, симбиот, ваше собственное тело! Словно его специально создали именно для этого несравненного протеза, и никакого другого! Кости и металл в дивном слиянии, в гармонии…
Я окончательно почувствовал себя красавицей-невольницей, выставленной в полной наготе на всеобщее обозрение для продажи с аукциона. И, когда техасец попробовал обойти вокруг меня, я начал поворачиваться, чтобы все время оставаться к нему лицом. Он ускорил шаг и тут же метнулся в обратную сторону, но так и не сумел зайти мне за спину. Этот глупый балет все продолжался. Я принялся проделывать гимнастические движения - главным образом сгибать колени, вертеть головой и протягивать перед собой руки, только-только не задевая его щетинящуюся волосами макушку, но он даже глазом не повел, настолько я его заворожил. Мне стало ясно, что он должен быть немецкого происхождения: это объясняло и короткую стрижку, и монокль - непременные принадлежности театрального немца.
Губернатор Ламар, до этого момента совершенно поглощенный особенно трудной охотой за пылинкой, заподозрив ее наличие на левом плече возле воротника, теперь положил конец нашему нелепому па-де-де.
- Профессор Фаннинович! Удовлетворением научной любознательности можно будет заняться позднее, если наш гость даст согласие. Мистер Кристофер Крокетт Ла Крус, разрешите представить вам профессора Круппа Фанниновича, возглавляющего инженерный факультет Техасско-Далласского университета.
- Очень приятно! - заверил меня профессор с чувством, однако его глаза продолжали шарить по моему экзоскелету.
Взгляд губернатора начал скашиваться на правое плечо, но с видимым усилием он посмотрел перед собой и продолжил:
- Кроме того с вашего разрешения, сэр, вам хотят быть представлены Чапарраль Хьюстон Хант, главнокомандующий техасских вольных стрелков, и Большеногий Чарли Чейз, шериф Далласа. - Губернатор показал на Черного Цилиндрика и на Чесателя. - Но, мистер… или если вам угодно, сеньор Ла Крус, я бросил тень на свое гостеприимство. Я послал за моей дочерью, желая познакомить вас с ней, но раз она задержалась, не хотите ли раскинуться? - Он указал на пустое ложе поблизости. - И перекусить? Профессор, может быть, и вам будет удобнее опять раскинуться?
- "Сеньор" подходит больше, - ответил я, поддавшись очередному порыву, и аккуратно опустился на указанное мне ложе. Фаннинович кротко последовал рекомендации губернатора, хотя откровенно сожалел, что лишился возможности вблизи наблюдать за сгибанием суставов моего экзоскелета.
- Благодарю вас, - сказал я губернатору, причем искренне. Двадцать минут стояния на титановых подошвах меня заметно утомили. Я проглотил все три мои пилюльки и чуть было не закрыл глаза, как вдруг заметил, что губернатор слегка нахмурился, вопросительно глядя на меня. Он перевел взгляд на Эльмо, потом опять посмотрел на меня, нахмурившись чуть больше. Я поколебался, но ответил легкой улыбкой и кивком.
- Мистер Эрп, - сказал губернатор, - садитесь тоже. Вон туда. - И указал на ложе чуть в стороне от нашего круга. Эльмо поторопился принять приглашение, пристыженно послав мне благодарную улыбку.
Тем временем дворовые уже поставили на столик справа от меня стаканчик янтарной жидкости, позвякивающей ледяными кубиками, а на глубокий золотистый поднос на левом столике положили длинную тонкую сигарету, уже раскуренную с помощью хитроумного ручного приспособления. Но прежде, чем взять стаканчик или сигарету, я вновь оценивающим взглядом смерил окружающих меня техасцев. Мексиканцами можно было заняться и попозже, к тому же выглядели они все одинаковыми, как однояйцовые близнецы-киборги, если не физически, так психически.
Техасцы, казалось, разделялись на две группы. Губернатор Ламар и мэр Берлсон меня умасливали. Шериф Чейз и вольный стрелок Хант, хотя они, когда губернатор представлял их мне, коротко кивнули и еще короче улыбнулись, настроены были недружелюбно. Почему - в обоих случаях - еще оставалось установить.
Но хотя бы роль Эльмо была мне теперь совершенно ясна: своего рода мелкий политический прихлебатель, который ради мелких милостей, пусть даже еды, питья и возможности побыть в обществе власть имущих, ищет способы угодить этим последним - например, привозит к ним попавшего не туда космовика, как мог бы привезти странствующего полоумного миллионера или хорошенькую певичку. Да, в Эльмо я разобрался, и мой вывод подтвердился, когда он быстро ухватил и стаканчик, и сигарету, да еще послал слугу за большим блюдом с закусками. К возникшему у меня дружескому чувству к нему примешалось снисходительное презрение.
И, наконец, профессор: сама техническая любознательность, что делало его наиболее легкой жертвой словесной атаки, к которой я намеревался приступить, чтобы по-настоящему их всех очаровать - по необходимости первый тактический прием любого путешественника в чужой стране.
- Сэр, - сказал я ему, - вопреки тому, что ваша фамилия имеет польское звучание, вы, простите мою прямолинейность, очевидно по происхождению немец! наследник тевтонского технического гения.
- Вот именно! - Он так энергично закивал, что я не сомневался: уж теперь-то он монокль выронит. - Только в Техасе, сэр, и на примыкающем к нему Юго-Западе мог баварец обрести духовную родину вдали от родины. Мой пра-пра-прадед прибыл сюда с первыми "фау-два".
- Во время Атомной войны? - спросил я учтиво.
- Нет. Во время второй мировой войны, а не третьей, - объяснил он. - И "фау-два" не имели ядерных боеголовок (мой предок горько об этом сожалел!), хотя были первыми истинными космическими кораблями.
- Скажите, джентльмены, - обратился я ко всем сразу, - каким образом Техас спасся от атомизации, которой, насколько я понимаю, подверглась вся остальная Северная Америка?
- Благодаря сверхпредвидению Линдона Первого и его ближайших преемников! - Просветить меня взялся мэр Берлсон. - Отдавая себе отчет, что здесь находится истинное сердце континента, они обнесли штат оборонительной стеной из баллистических ракет, и, положившись на местное умение проникать в земные недра, используя такое преимущество, как естественные пещеры, обеспечили его сетью антиядерных укрытий самого глубокого и прочного типа, создав Техасский Бункер, называемый также Хьюстон-Карлсбад-Пещерно-Денвер-Канзас-Сити-Литл-Рок-Пентаграмма… А может быть, Пентагон. Мера, продиктованная глубокой государственной мудростью, сеньор Ла Крус, и у нас есть причины быть им за нее вечно благодарными.
- И, когда, наконец, разразилась Атомная война, - подхватил профессор Фаннинович с почти злорадным волнением (ну, уж теперь-то монокль вылетит наверняка!), - Россия, Китай, Франция, Англия, Черная Африка, моя собственная разделенная и измученная историческая родина и все окружение Техасского Бункера были разбиты, изуродованы, разнесены вдребезги, здесь уютно выжил мужественный дух Ассирии, Македонии, Рима, Баварии и доблестных буров!
Тут тик все-таки совпал с заключительным взвизгом, и монокль выпал. Но к некоторому моему разочарованию Фаннинович ловко поймал его в левую ладонь и мгновенно водворил на прежнее место.
Тем временем я сделал первый из трех глотков, которыми ограничиваю употребление спиртных напитков - очень маленький глоток, так как жидкость оказалась крепкой - и дважды затянулся марихуановым дымом, которого прежде ни разу не пробовал. Вскоре меня охватило приятное убеждение в радости бытия, а все, что я видел и слышал вокруг, начало аранжироваться в симфонию, и даже позвякивание монет мэра Берлсона идеально вплелось в общий великолепный ритм. Сначала, признаюсь, было нечто зловещее в согласованных движениях и звуках, снимавших напряжение власть имущих: ТИК… звяк-звяк… пальцы почесывающие… пальцы выдавливающие… еле слышный щелчок большого и указательного пальцев… ТИК. Но вскоре и это все утонуло в общем блаженном хороводе.
- Сеньор Ла Крус, - заговорил мэр Берлсон, - я не сомневаюсь, что вы из космоса. Да и как же иначе, когда я вижу это прекрасное устройство, без которого земное тяготение оказалось бы вам не под силу. Однако "Крокетт" в вашем имени и ваш рост наводят на мысль, что вы по происхождению техасец, получивший гормон. Гормон же этот сверхсекретен, сэр. Низшие слои общества и остальной мир еще не настолько выросли, чтобы им можно было вверить корпулентность. Нам бы не хотелось думать, сэр, что длинноволосые Циркумлуны знают его тайну.
Я ответил словами мечтательными и поэтическими, но произнесенными безупречно в смысле дикции и, естественно, глубоким басом:
- Род мой, бесспорно, мог произойти из Техаса. Хотя точных доказательств нет, ибо мой дед вознесся в Мешок из Испанского Гарлема города Нью-Йорка. Тем не менее "Крокетт" в моем имени несет в себе намек, а линии наследственности сплетаются в таинственные извивы, столь же прихотливые, как изгибы вон тех облаков, что плывут наверху, чаруя наш взгляд. Но что до вашего опасения, мэр, то успокойтесь: в невесомости человеческий рост, свободный от оков тяготения, совершенно неограничен. Мой дед был худощав и высок, мой отец еще более худощав и высок, а я - еще более. Моя мать также порядочного роста, хотя ей благоугодно было стать жирнячкой.
Уже начинало смеркаться, однако все вокруг меня казалось удивительно, сверхнормально ясным и четким до малейшей детали.
Я сделал еще один малюсенький глоток. янтарной жидкости, но сигарету положил на поднос: даже такой дозы было более чем достаточно для моей утонченной физиологии. То же, впрочем, относилось к любым лекарственным средствам. Мои чувства достигли высшей гармонии - к чему же ее портить? Я испытывал удивительное физическое блаженство и покой. Левую титановую пятку я поставил на правый титановый предохранитель конца стопы, то есть для удобства скрестил ноги, взяв пример с кое-кого вокруг, и продолжал:
- И все же я чувствую себя здесь как у себя дома, то есть я техасец по духу, если не по происхождению. Вы более не мои радушные хозяева, но дорогие моему сердцу друзья. "Сеньор Ла Крус", конечно, очень мило, но мне будет приятнее, если вы предпочтете называть меня Крисом… Или Черепушей. Имя это мне присвоил мистер Эрп за мой скелетообразный вид.
- Чудненько, Черепуша, называй меня Атомом, - отозвался Берлсон.
Однако я заметил, что главнокомандующий, шериф и профессор чуть-чуть ощетинились - мое восприятие было в тот момент удивительно обостренным - и одарили губернатора довольно кислыми взглядами (молоко, впрочем, возможно, и не свернулось бы), сам же губернатор с угрюмой сосредоточенностью наблюдал, как слуга протирает его сверкающие сапоги белым носовым платком. Но я решил обворожить их вопреки им самим, и тут припомнил историю, которую любил рассказывать мой отец.
Я сделал третий глоток и твердой рукой поставил стаканчик.
- Джентльмены, - произнес я довольно резко, - кем бы я ни был, сию секунду я ощущаю себя техасцем и разделяю вашу экспансивную расслабленность, вашу всеобъемлющую мудрость, вашу терпимость, ваше простецкое, но колоссальное чувство Юмора. Разрешите рассказать вам одну историю?
Я с удовольствием отметил, что губернатор кивнул мне в ответ.
- Когда время было еще юным, - негромко начал я, - Бог сидел у лужи, водил пальцами по мутной воде и играл с размокшей глиной. Видите ли, тогда юным было все, и даже Бог. Представьте себе, что он - Ометекутли, Бог-Отец мексиканцев, но еще не ставший отцом, а просто юный, коренастый, загорелый Бог в рваных штанах, как деревенский дурачок, играет во вселенной воды и глины, любви и цветов.
Сначала он лепил шарики и бросал наискось высоко вверх, и они остались там кружиться вечно. Так он сотворил солнце, луну, планеты и всю вселенную.
Потом эта игра ему приелась, он поглядел на лужу и в первый раз обратил внимание на свое отражение. "Сделаю-ка я что-нибудь такое", - сказал он.
И вылепил фигурку мужчины, и надел на него куртку и башмаки (Бог тогда был беден и считал подобную одежду великолепной), и сделал его волосы очень короткими, ибо был начинающим скульптором, так что кудри или иные сложности ему еще не давались.
Поднеся фигурку поближе к глазам, чтобы вдоволь ею налюбоваться, он нечаянно дохнул на нее. К его изумлению, едва это дыхание овеяло фигурку, как она выпрямилась и принялась расхаживать у него по ладони строевым шагом.
Тут я улыбнулся профессору Фанниновичу.
- Увидев это, Бог сказал себе: "Ага! Маленький немец!", протянул руку и поставил его в Германию.
Затем Бог сотворил женщину. Он дал ей юбку и длинные волнистые волосы - ведь он уже немного набил руку, - а в волосы вколол гребень и снабдил ее туфли высокими каблуками. Он дохнул на нее, и она начала чудесно танцевать, притоптывая каблучком. "Ага! Испаночка!" - сказал он себе и поставил ее в Испанию.
Вот так Бог сотворил англичанина, француза, русского, негра, индуса, язычника-китайца и почти всех прочих жителей Земли.
Бог подустал, глины у него оставалось маловато, а потому для быстроты он вылепил сразу две мужские фигурки и снабдил их такой же простой одеждой, как его собственная. Едва он на них дохнул, как они бросились друг на друга и начали драться. "Два мексиканчика!" - сказал Бог и опустил их в Мексику.
Остатка глины на две фигуры уже не хватало, и в завершение своих трудов - Бог, хотя и дурачок, трудился добросовестно и все пускал в дело - он вылепил и одел одну внушительную высокую фигурку. Но кусочек глины еще остался, а потому он сделал для нее огромную широкополую шляпу и отличные сапоги. Остались еще два комочка, и он снабдил сапоги высокими каблуками, а из последних двух совсем уж малюсеньких крошек глины Бог, чтобы ни атома материала не пропало зря, вылепил шпоры для сапог.
И дохнул на фигуру. Но ничего не произошло. Бог растерялся. Неужели он допустил какую-то ошибку? Или чары на большие фигуры не действуют? Он снова на нее дохнул - гораздо сильнее. Ему показалось, что фигура пошевелилась. Тогда он набрал побольше воздуха в грудь и подул изо всех сил. Дыхание его было ураганом, торнадо.
Фигура только плотнее натянула шляпу на голову, скрестила сапоги, заложила ладони за шею и захрапела, удобно лежа в горсти Бога.
Бог рассердился. Он набрал в грудь еще больше воздуха, надул щеки и обрушил на фигуру дыхание, более могучее, чем ураган из ураганов, сокрушающее, как взрывная волна атомной бомбы!
Фигура осталась спокойно лежать, но сдвинула шляпу, чтобы поля не закрывали лица, и, глядя прямо в глаза Богу, рявкнула: "На кого это ты плюешься, а?"
Смех, которым была встречена эта история, мне польстил. Даже Чапарраль Хьюстон Хант ухмыльнулся и хлопнул себя по колену.
Прежде чем смех затих, я сказал громко, обращаясь ко всем, но подчеркнуто глядя на Ламара:
- Так было при Сотворении, и так, видимо, это остается в великой стране, простирающейся от Никарагуа до Северо-западной территории. Да, кстати о ней: надеюсь, завтра вы мне поможете отправиться в Амарильо-Кучильо?
- Как скажешь, Черепуша! - К моему удивлению, воскликнул это шериф Чейз. - Да, в твоей истории мы, техасцы, описаны словно живые!
- Проси, чего хочешь, Черепуша! - И опять-таки, к моему удивлению, поддержал шерифа главнокомандующий Хант. - Как насчет сегодня? Хотя нам очень не хочется с тобой расставаться. Конечно, мы можем организовать прощальный прием.
- Лучше всего - завтра, - ответил я, думая о Ла Кукараче. - А что до прощального приема, благодарю вас ото всей души. Мой экзоскелет неутомим, но мой внутренний скелет и его оболочка этим свойством не обладают. Мне необходимо провести ночь в тихом и спокойном одиночестве.