Песенка о буквах, вышедших из употребления
В любой старинной книжице
Ты сможешь прочитать:
Жила на свете Ижица,
А с нею буква Ять.
Но время быстро движется,
И жизнь уже не та.
Где нынче буква Ижица?
Где Ять? И где Фита?
Без них правописание
Сумело обойтись.
Новейшие издания
Без них вступают в жизнь.
Уж так на свете водится.
Как говорил мудрец:
Когда без нас обходятся,
То значит, нам конец.
Времена глагола
Мягкий Знак, на своем веку знавший разные глагольные времена, делился опытом строительства будущего.
- Допустим, нам понадобится будущее время глагола ПОНАДОБИТЬСЯ. Мы берем этот глагол в форме инфинитива, а затем… - Мягкий Знак замялся. - Здесь я вынужден сказать о себе. Не для того, чтоб выпятить свою роль, а просто чтоб объяснить принцип строительства. Так вот, я покидаю инфинитив ПОНАДОБИТЬСЯ, и в результате остается ПОНАДОБИТСЯ, простое будущее время.
- В котором вас уже нет?
- Что делать, этого требует время. Время требует моего отсутствия. Моего личного отсутствия. Извините за нескромность.
- Да, будущее… Отсутствия в нем никому не избежать…
- Что до меня, то мне хватает работы и в настоящем.
- Так вы строите и настоящее?
- А кто ж его строит? Вот простейший пример: ставится задача создать настоящее время. Мы берем инфинитив СТАВИТЬСЯ, а затем я…
- Опять вы?
- Что делать, этого требует время. Заметьте: не будущее, а настоящее время. Итак, я покидаю инфинитив СТАВИТЬСЯ, и в результате получается глагол СТАВИТСЯ - настоящее время.
- В котором вас опять-таки нет? Ну, знаете! Кто-то строит, кто-то созидает, а вы в стороне?
- Вот именно: строит! А кто научил строитЬ? Кто показал, как строитЬ? И, наконец, кто помог строитЬ своим собственным, личным отсутствием?
Видимо, в этом был прав Мягкий Знак: иногда отсутствие помогает больше, чем присутствие.
Прошедшие времена
Сидят на завалинке три бывших глагола, ставшие на старости лет частицами, и вспоминают прошедшие времена. Много их было, времен: и просто прошедшее, и давнопрошедшее, и еще не совсем прошедшее - до десятка одних прошедших времен набиралось.
- Были, слышь, времена… Хоть бы это… как его бишь?
- Вишь, чего вспомнил… Прошедшие времена - дело прошедшее. Теперь, вишь, ни давнопрошедших, ни этих… как их бишь?
- Чего бишь, чего бишь? Я эти, слышь, времена наперечет помню. Особенно это… как его бишь?
Да, были времена… И просто прошедшее, и давнопрошедшее, но однако еще не совсем… А теперь на всех одно прошедшее время, на всех, слышь, одно прошедшее время… Вишь, как оно получается, вздыхают глаголы… как их бишь?
БИШЬ, ВИШЬ и СЛЫШЬ. В прошедшем глаголы, в настоящем частицы, служебные слова. Сидят они на завалинке и вспоминают прошедшие времена глагола. И прошедшие, и давнопрошедшие, и еще не совсем прошедшие… Не совсем ли?
Да, хорошо иметь побольше прошедших времен, чтоб потом, в будущем, было что вспоминать…
Двойственное число
Когда Единственное Число затоскует в своем одиночестве, а Множественному, в тесноте и сутолоке, захочется побыть одному, они вспоминают о Двойственном Числе, которого давно уже нет в грамматике, но которое, может быть, только и было в ней по-настоящему счастливым.
Два конца, два кольца, посередине гвоздик… Дело не в гвоздике этом самом - мало ли что между двумя посередине случается! - а в том, что когда двое, как-то не чувствуешь одиночества… И тесноты не чувствуешь… Потому что - вдвоем…
Два сапога пара… Два друга - хомут и подпруга… Тут и хомут не хомут, а венец свадебный, а подпруга - такая подруга, с которой не страшен самый далекий путь… Может быть, Двойственное - именно то число, которое грамматике нужно для счастья?
Но оно ушло, исчезло, сгинуло: счастье ведь не бывает долгим. И остались в грамматике лишь Единственное Число в своем одиночестве и Множественное - в своей тесноте…
Но - откройте пошире глаза… Посмотрите на леса, на луга, на облака… особенно на то, как они пишутся. Разве лес А, луг А, облак А, да и те же глаз А не напоминают вам Двойственное Число? Два лес А, два луг А, два облак А, два глаз А? Ведь во Множественном должны быть лес Ы, луг И, облак И, глаз Ы. Такими они и были много столетий, пока не воскресла в них форма Двойственного, тоска по Двойственному, давным-давно исчезнувшему и забытому Числу…
Потому что в жизни ничто не забывается и ничто не исчезает.
И когда вы говорите: шоферА, инженерА, прожекторА- вы, конечно, грамматически ошибаетесь, но по-человечески вас можно понять. Это тяга к Двойственному Числу, которого не могут заменить ни одиночество Единственного, ни суета и теснота Множественного, - вечная наша тяга к Двойственному Числу, без которого даже грамотный человек не может быть достаточно счастлив.
Страна междометия
Живут себе матушка с батюшкой, в почтении друг к другу живут, и добра у них хватает, и беды они не знают. Только нет уже того, что было. То, что было - тю-тю! - говоря языком далекой страны Междометии.
А ведь когда-то - э! ого! эге-ге! Теперь такого нет, у нас теперь разговоры членораздельные: раздельно матушкины, раздельно батюшкины. И нет уже прежней неразумности: ах! ой! хи-хи! А также: бах! трах! шарах! Где она теперь - горячая, неразумная, бесшабашная страна Междометия?
- Молодые мы были… Такие молодые - беда! Не по тому беда, что молодые, БЕДА - это просто такое междометие. В стране Междометии и беда не беда…
- А ты какая была… Мать честная!
Не потому, что мать прежде была честная, а теперь не честная. МАТЬ ЧЕСТНАЯ - это тоже такое междометие.
- И жили-то как! Мое почтение!
Почтение, положим, у них и сейчас, но это уже не то, что было, без эмоций. Прежнее МОЕ ПОЧТЕНИЕ было междометием и выражало не то чтобы почтение, а просто… как бы это получше выразиться… ФУ-ТЫ, НУ-ТЫ! ОГО-ГО! ОЙ-ОЙ-ОЙ!
Как вспомнишь - ну прямо-таки нет слов! Никаких слов, кроме междометий…
- Айда, батюшка, в нашу Междометию!
- Добро!
Оставили нажитое добро, променяли его на другое ДОБРО, содержащее не богатство, а всего лишь согласие.
Потому что в стране Междометии согласие больше ценится, чем богатство.
И - пошли.
А куда идти-то? Где дорога в страну, где и добро не добро, и беда не беда, и сами мы не те, а другие?
Может, ее и нет, этой дороги. Может, в страну эту мы никогда не придем… Но пока мы идем, мы становимся другими…
- БАТЮШКИ!
- МАТУШКИ!
Видите: мы уже другие. Мы опять междометия, как были в далекие нечленораздельные времена…
Потому что чувства наши остаются при нас, даже когда мы выходим в солидные имена - существительные, прилагательные, наречия и глаголы. Нужно только дать им простор - и они поведут нас в страну Нашей Молодости, поведут без всяких дорог, потому что обратно в молодость - нет дороги…
Последние
Слова, значительные по смыслу, могут вовсе не употребляться во множественном числе и легко обходиться одним единственным.
Последнее слово техники.
Последнее слово обвиняемого.
И, напротив, слову с ничтожным смыслом не поможет множественное число. Очень, очень мало можно сказать, выражаясь последними словами.
Идущие
Дождь идет. Снег идет.
Идет по земле молва. Споры идут. Разговоры.
А кого несут? Вздор несут. Чушь несут.
Ахинею, ерунду, галиматью, околесицу.
Все настоящее, истинное не ждет, когда его понесут, оно идет само, даже если ног не имеет.
Об этом приходится помнить, потому что годы идут. Жизнь идет, и не остановить идущего времени.
Песенка об орфоэпии
Не зная орфоэпии
Во всем великолепии.
Не ощутишь ее волшебных чар.
Жизнь кажется кошмаром,
Когда одним ударом
Не то, что нужно, ставят под удар.
Возил не шОфер, а шофЁр
Не фАрфор, а фарфОр.
Был оглашен не прИговор -
Судебный приговОр.
Ушел шофер на многие
Не лЕта, а летА,
И дверь за ним не зАперта
Была, а запертА.
Ошибка в ударении
Граничит с преступлением,
Пускай запомнит это млад и стар.
Ни молодым, ни старым
Нельзя одним ударом
Не то, что нужно, ставить под удар.
Строгал не стОляр, а столЯр,
Но не дОску - а доскУ.
И слушал в одиночестве
Не "ТОску", а тоскУ.
Ушел столяр на многие
Не лЕта, а летА,
И дверь за ним не зАперта
Была, а запертА.
Не зная орфоэпии
Во всем великолепии,
Ты не услышишь голоса фанфар.
Умолкнут все фанфары,
Когда одним ударом
Не то, что нужно, ставят под удар.
Король Годяй
В те далекие, теперь уже сказочные времена, когда все слова свободно употреблялись без "не", жили на земле просвещенные люди - вежды. Король у них был Годяй, большой человеколюб, а королева - Ряха, аккуратистка в высшей степени.
Собрал однажды король своих доумков, то есть мудрецов, и говорит:
- Честивые доумки, благодарю вас за службу, которую вы сослужили мне и королеве Ряхе. Ваша служба была сплошным потребством, именно здесь, в совете доумков, я услышал такие лепости, такие сусветные суразицы, что, хоть я и сам человек вежественный, но и я поражался вашему задачливому уму. Именно благодаря вам у нас в королевстве такая разбериха, такие взгоды, поладки и урядицы - благодаря вашей уклюжести, умолимости и, я не побоюсь этого слова, укоснительности в решении важных вопросов.
- Ваше величество, - отвечали доумки, - мы просто удачники, что у нас король такой честивец, а королева такая складеха, какой свет не видал.
- Я знал, что вы меня долюбливаете, - скромно сказал король. - Мне всегда были вдомек ваши насытность и угомонность в личной жизни, а также домыслие и пробудность в делах. И при вашей поддержке я бы и дальше сидел на троне, как прикаянный, если б не то, что я уже не так домогаю, как прежде, бывало, домогал.
- Вы домогаете, ваше величество! - запротестовали доумки. - Вы еще такой казистый, взрачный, приглядный! Мы никого не сможем взлюбить так, как взлюбили вас.
- Да, - смягчился король, - я пока еще домогаю, но последнее время стал множечко утомим. Появилась во мне какая-то укротимость, я бы даже сказал: уемность.
Удержимость вместо былой одержимости. Устрашимость. Усыпность.
- Вам бы, ваше величество, частицу "не"! - сказал доумок, слывший среди своих большим дотепой. - Вместо того, чтоб восторженно восклицать: "Ну что за видаль!" - пожимали бы плечами: "Эка невидаль!" Вместо того, чтоб ласково похлопывать по плечу: "Будь ты ладен!" - махали б безучастно рукой: "Будь ты неладен!" И вся недолга… То есть я хотел сказать, что если раньше у нас была вся долга, то теперь было бы немножко другое.
И король Годяй, который и сам уже почти не употреблялся без "не", тщательно скрывая это от своих подданных, решил: а чего в самом деле?
- Эка невидаль! - сказал он и подписал указ.
Вот радости было всем веждам, доумкам, честивцам, что они могут не скрывать отныне частицу "не", а появляться с нею открыто в приличном обществе! И уже какой-то поседа, который был одновременно дотрогой - сидел на своем скромном месте, всеми затроганный, - оседлал частицу "не" и помчался по белу свету, оповещая, что у них в королевстве произошло. Но никто не верит его былице, потому что как же поверить ей, если былицы тоже без "не" не употребляются?
Фамильная драгоценность
Есть у меня знакомый с трудной фамилией. До того трудной, что даже вслух не произнесешь. А начнешь писать - рука дрожит, буквы расползаются: ну прямо будто пишешь на заборе.
- Вы что, - спрашиваю его как-то, - не можете фамилию поменять? Вы же своей фамилией оскорбляете людей, уже не говоря о том, что при вашей фамилии дети присутствуют.
Улыбнулся он холодно, свысока, как улыбаются люди невысокого роста.
- А мне, - говорит, - и с моей фамилией хорошо.
У него на заводе за пятнадцать лет ни одного выговора: не решаются писать его фамилию в приказе. И пускают его всюду без пропуска - стоит паспорт показать. И на собраниях никогда не критикуют.
- А была б у меня другая фамилия… мне бы при моих трудовых показателях ни на одном предприятии не работать. А так работаю. Не увольняют. Пусть бы попробовали уволить, да я бы их… - губы его беззвучно шевельнулись, словно он произносил свою фамилию. - Детей возьмите. Их у меня двое: один - в третьем, один - в шестом. И на пятерках идут, хотя учителя их никогда не вызывают. Там у них все учителя женщины, как же они могут их вызывать?
Да, вот так посмотришь - фамилия как фамилия. И даже хуже чем фамилия. А присмотришься - настоящая фамильная драгоценность.
Как заложили государство
Великая революция заложила основы Государства. Основы - это фундамент, а фундамент тем и отличается от остального строения, что его не видно. Его закапывают в землю, как покойника, и никто не знает, что там в основе этого Государства.
А когда то, что было заложено в фундаменте, вышло наружу, населению пришлось заложить последнее, чтоб удержаться на поверхности, а не пойти вслед за фундаментом в землю.
Потом, когда закладывать стало нечего, принялись закладывать друг друга. Некоторых так далеко заложили, что до сих пор не могут найти.
И тогда на них махнули рукой. И на себя махнули рукой. И стали просто закладывать за галстук. А когда и галстука не осталось, стали закладывать за воротник.
Но Государство все-таки заложили. Так заложили, что теперь неизвестно, у кого выкупать.
При рождении государственной системы ребенок нередко идет не вперед головкой, как при нормальных родах, а противоположным местом, воображающим себя головой.
Мы с Зайцем идем на охоту
Если бы я был Горностаем
Если бы я был Горностаем, я расхаживал бы, как король, и все удивлялись бы, откуда у меня моя шуба, и все спрашивали бы: "Скажите, где вы купили эту шубу, кто вам ее подарил, кто вам ее прислал, у вас, наверно, рогатые родственники?" А я бы ходил в горностаевой шубе, в шубе из чистого горностая, потому что я был бы сам Горностаем, и я отвечал бы: "Нет, я нигде не купил шубу, и никто мне ее не подарил, и никто не прислал, я хожу в горностаевой шубе, потому что, вы же видите, я сам Горностай". Но они бы мне, конечно, не верили - ведь Горностая встретишь не на каждом шагу, и они бы просили: "Ах, пожалуйста, дайте нам поносить эту шубу!" А я бы отказывал, я бы всем категорически отказывал: и Зайцу, и Суслику, и Волку… И Волку? Нет, боюсь, что Волку я бы не смог отказать, Волку очень трудно отказать, он наверняка снял бы с меня мою шубу…
Если бы я был Волком, я бы снимал шубу с каждого Горностая, и с Куницы, и даже с Зайца, хотя у Зайца шуба очень плохого качества, она все время линяет, и ее едва хватает на один сезон. Но я все равно бы снимал с него шубу, потому что ведь я был бы Волком, а Волк может себе это позволить, Волк может себе позволить абсолютно все, кроме удовольствия залезть на дерево. Волки не лазят по деревьям, хотя, конечно, им очень хотелось бы, они бы не отказались, но где им, куда! По деревьям лазят обезьяны, а волки бегают по земле, и им ни за что не залезть на дерево!
Если бы я был Обезьяной, я бы никогда не спускался на землю, я бы прыгал по веткам и кричал, и визжал, и швырял бы сверху бананы, стараясь попасть кому-нибудь в голову. И другие обезьяны тоже бы визжали и швырялись, и мы бы соревновались, кто громче завизжит и кто скорее попадет, и радовались бы, что никто не может достать нас на дереве. Разве что Жирафа, потому что она сама, как дерево, потому что у нее шея такая длинная, что по ней можно лезть и лезть и все равно до конца не долезешь!
Если бы я был Жирафой, я бы ни перед кем не склонял голову, я бы смотрел на всех сверху вниз, такая б у меня была длинная шея. И мне ничего не стоило бы заглянуть через забор, и я видел бы, что там внутри, а там обязательно что-то должно быть внутри, потому что заборы существуют не зря - но, конечно, не для тех, у кого такая длинная шея. И никто до меня не мог бы дотянуться, потому что для этого нужно было бы прыгнуть очень высоко, а это не каждый умеет.
Если бы я был Леопардом, я бы, конечно, сумел. Я бы прыгнул этой Жирафе на шею и в одну секунду откусил бы ей голову. А потом прыгнул бы на дерево и откусил бы головы всем обезьянам, а заодно и Волку, чтоб не отнимал чужих шуб, а заодно и Горностаю, чтоб не кичился своей шубой. Если б я был Леопардом, мне не был бы страшен никто - разумеется, кроме Льва, потому что Лев каждому страшен. Когда встречаешь Льва, хочется стать маленьким я незаметным, хочется зарыться в землю, как Крот.
Если бы я был Кротом, я бы каждый день зарывался в землю. Я бы рылся там под землей, и меня бы совсем не интересовало, что происходит здесь, на белом свете. И кто у кого отнял шубу, и кто у кого откусил голову - все это было бы мне ни к чему, все это меня нисколько бы не тревожило. И никто бы меня не видел - ни Лев, ни Леопард, потому что они ведь не станут рыться в земле, им и на земле дел хватает. А я бы себе рылся да рылся, - и только иногда высовывал голову, чтобы посмотреть, как там растет трава и как ее щиплют бараны. Бараны ходят по полю и щиплют траву, и греют спину на солнышке, и они могут ни о чем не думать, хотя, конечно, и они думают, иногда они так задумаются!..
Если бы я был Бараном!
Впрочем, я ведь и есть Баран.
Дорогой Желтопузик
Дядя у Желтопузика - с одной стороны - работает крокодилом.
Племянник у Желтопузика - с другой стороны - работает головастиком. А Желтопузик как раз посредине, и он, естественно, нигде не работает.
Год не работает.
Два не работает.
Три не работает.
Пора уже справлять юбилей.
На юбилей, как обычно, сходятся гости. С одной стороны - естественно, дядя, и, естественно, племянник - с другой стороны.
- Дорогой наш! - говорят они толстым голосом и повторяют совсем уже тоненьким: - Наш дорогой!
Мы так спешили, - говорят они толстым голосом, - мы так торопились, - говорят они тонким голосом, - мы так рады, так рады, так рады, наш дорогой!
Желтопузик смущается. Он так смущается, что его можно назвать: сначала Розовопузиком, потом - Краснопузиком и наконец - Бордовопузиком. Он слушает эти разные голоса - и смущается, и снова слушает, постепенно превращаясь из Бордовопузика в Краснопузика, из Краснопузика в Розовопузика, а из Розовопузика… ну конечно, в кого же еще? В дорогого нашего Желтопузика!