Когда на узкой дороге у подножья склона показалась машина Кирилла, было уже двенадцать. Черная точка отсоединилась от светлого пятна машины и начала движение в обратном направлении. "Вадик пошел назад в отель", – констатировала Кира. Они с Давидом сидели на снегу, подставляя наглым солнечным лучам оголенные, уже сильно загоревшие лица. Они мило и непринужденно болтали. Кира, казалось, забыла обо всем на свете. Она купалась в обнаглевших солнечных лучах, а комплименты Давида усыпляли ей бдительность и приводили в восторг Кирино самолюбие. Дурманящей красоты снежные горные хребты, испещренные замысловатыми изгибами склонов и синее – до боли в затылке небо не располагали не только к побегу, но и вообще к какому бы то ни было движению. Хотелось замереть и, может быть, умереть. Кира с трудом сбросила с себя это наркотическое наваждение.
– А давай наперегонки! – вставая, предложила Кира.
Давид явно не хотел наперегонки.
– Мы покалечим друг друга… – нехотя проговорил он. – У нас уже есть плачевный опыт сумасшедших гонок.
– А мы по очереди. Засекай время. Как я спущусь, стартуй сам. – Кира потянула его за рукав. – Давай же, давай. – Она потянулась к его часам.
Он с неохотой нажал на часах кнопку секундомера. Кира опустила на глаза очки, сделала стартовый прыжок и ринулась вниз…
Они прощались недолго. Какое-то равнодушное оцепенение сковывало их души и разум. Кирилл отдал Кире ее сумку и сноуборд.
– Я не смог бы выпить с тобой чашку кофе, если даже ты меня и пригласила бы – мне нужно привести себя и мысли в порядок, – не глядя на Киру сказал Кирилл.
– Спасибо тебе. – Кира взяла вещи и медленно пошла к подъезду. Кирилл уехал.
Из стоявшей все это время у обочины машины с черными стеклами вышел высокий человек и тоже направился к Кириному подъезду.
– Привет, – Давид нежно улыбался. – Я прилетел часа два назад. Согласись, самолет быстрее машины.
– Извини, не могу поддержать разговор, – рядом с собственным домом Кира почему-то чувствовала себя в полной безопасности. – Я очень устала. Если ты не возражаешь, я пойду домой. Спать…
– Конечно, конечно, – Давид освободил ей путь. – На вот только, возьми. – Он протянул ей паспорт. – И прости меня. Что-то со мной произошло. Я совсем потерял голову. Все эти события… Буря… И ты такая волшебная. Я хотел продлить мгновение. Оно ведь было прекрасным.
– Спасибо, – Кира взяла паспорт. – Пока. – Она открыла дверь и вошла в подъезд.
– До свидания, – Давид помахал ей рукой.
Закончился апрель, и начались майские праздники. В Москве было солнечно, никто не работал, поэтому и моя фирма отдыхала. После невероятной суеты последних месяцев отдых казался нереальным. Но инерция внутри меня еще не иссякла, мне все время казалось, что я забыл сделать что-то нужное, что-то подписать, куда-то позвонить, кому-то ответить. Я понял, что в таком состоянии дома не отдохнешь, надел старые джинсы, кроссовки, нацепил на стриженную голову темные очки и поехал в центр. Вошел на Пушке в кофейню "Пирамида". Сел за столик на улице. Заказал пиво. Вокруг прогуливались люди, мелькали машины, выскакивали на тротуар самоуверенные и самовлюбленные шикарные мотоциклисты, кто-то с кем-то встречался, прощался, общался, расставался… Я же ни о чем не думал, просто смотрел вокруг на этот муравейник и отдыхал. Так я просидел за бокалом пива весь день до самого вечера.
На следующий день с утра побегал в парке и прямой наводкой поехал на Пушку. Опять сел за тот же столик, заказал пиво и снова только вечером уехал домой. Кира мне звонила, мы разговаривали. С ней происходили невероятно странные вещи, а я в это время отдыхал.
Постепенно напряжение меня немного отпустило. Договорился с Кирой о встрече в аэропорту. Машинально посмотрел в окно. Как там в небе? Низкие облака, дождь не шел, но было похоже, что за ним дело не станет. Пробежал кросс, позанимался на перекладине. Медленно вернулся домой, сварил кофе, плеснул в него красного вина и сел за компьютер – играть в Интернете в шахматы. Играть в шахматы было здорово, пить кофе с вином тоже. В открытом окне слышалось, как стучат редкие капли по подоконнику – начинался дождь. Хорошо, если бы ненадолго, ведь вечером мне предстояло встречать Киру. Она позвонила, когда я закончил очередную партию и размышлял, не перекусить ли чем-нибудь вкусненьким. Кира сказала, что встречать ее не нужно, что у нее пропал паспорт, и она должна пойти с Давидом в милицию, чтобы подписать какие-то бумаги, и только после этого она сможет, может быть, улететь. Я спросил, имеет ли Давид влияние на милицию? Кира ответила, что у него, то есть у его семьи, весь город под контролем. Этот заговор мне не нравился, несмотря на то, что вообще-то я люблю заговоры. Особенно хорошо организованные, когда каждая деталь продумана и цепь событий только кажется случайной, а на самом деле всем руководит четкая мысль. Это бывает очень даже интересно для наблюдения, а если случится, то и для участия. Однако во время разговора я понял, что "наших обижают", и, возможно, через день-два одна из девушек на этой планете бесследно исчезнет, и тогда я уже не смогу спокойно играть в шахматы и пить кофе с вином.
То, что я написал выше, на самом деле неправда, это я потом придумал, чтобы самому себе объяснить, почему я, не завтракая, сел в машину и поехал в Махачкалу, или нет, в Минводы. А тогда я просто без сомнения понял, что надо ехать. Я прихватил из дома две пластинки Сиднокарба – осталось из старых добрых времен – этого вполне должно было хватить, чтобы не спать двое-трое суток. В ближайшем "Седьмом Континенте" купил карту дорог России, несколько бутылок питьевой воды, мандарины, яблоки и полтора килограмма порезанного сырокопченого мяса. Наверное, не самый привычный набор, но я уже давно делал, что хотел, как хотел, в том числе и питался.
Первые три таблетки я положил под язык, только когда стемнело. Позади уже было шесть сотен километров. Это была уже почти половина пути. "Девятка" вела себя образцово-показательно, мандарины я уже съел, мяса и яблок еще хватало. С трех таблеток сердце браво застучало, спать больше не хотелось.
Я ехал без остановок всю ночь. Когда низкое мокрое небо начало сереть, я заехал на бензозаправку на окраине Минвод. По радио "Маяк" передавали новости, было шесть часов. Я залил полный бак и канистру 95-го. Протер окна и фары. Номер оставил совершенно не читаемым. Постучал ногой в кроссовке по летней резине. Сел в машину, отъехав от заправки километр, позвонил Кире. Мы поговорили минут пятнадцать, она рассказала мне свой план, по которому я должен найти в отеле какого-то Вадика и следовать его указаниям. Все просто. Звонить Кира просила только в экстренном случае.
Через час вместо редкого дождя пошел крупный снег. Я поднимался в горы. Снаружи быстро холодало, я закрыл в машине окна, включил печку. Положил под язык таблетку.
Дорога была скользкая.
В девять облака оказались подо мной. Я миновал перевал. Телефон не работал, не было связи. Связь появилась, когда я въехал в небольшой город. В начале двенадцатого увидел девятиэтажное здание гостиницы. Медленно подъехал, припарковал машину на улице, метров за пятьдесят до гостиницы. Вышел, квакнул сигнализацией и медленно пошел к центральному входу. Ноги одеревенели, идти по земле было непривычно. Навстречу шли веселые люди с яркими лыжами и солнцезащитными очками. Я вошел в гостиницу, миновал казавшийся темным после яркого снега холл и поднялся пешком на четвертый этаж.
Вместе с Вадиком мы донесли вещи Киры до машины. Вадим сразу же сел на переднее сиденье. Я открыл багажник, с грустью посмотрел на количество аппаратуры и акустические системы, которые занимали почти все когда-то свободное место, потом на сумку. Открыл заднюю дверь и запихал сумку на сиденье. Вадим показывал дорогу. Мы ехали, наверное, минут десять. Когда он махнул рукой, я остановился.
– Жди здесь. – Он улыбнулся одними глазами. – Удачи.
Из машины вышли вместе. Я осмотрелся, открыл заднюю дверь. Справа наваливался снежный склон, слева – несколько столбиков и уклон. Было тихо.
Вадим ушел, не оборачиваясь, смотря себе под ноги. Я ждал не больше десяти минут. Высоко наверху склона появилась точка и помчалась вниз. Я так и не понял, где было начало ее траектории. Снег слепил глаза. Пока я их протирал, появилась вторая точка и погналась за первой. Очень скоро стало ясно, что это два человека на сноубордах. Я впервые видел, как катаются на досках. Почти в полной тишине два человека, поднимая за собой белые фонтаны снега, зигзагами мчались с горы ко мне.
Глава 2
Ощущение реальности того мира сопровождается ощущением нереальности этого.
Тот мир и этот не два разных мира.
То, что мы называем этим миром,
есть только наше представление о мире.
Кира даже не стала пытаться как-то объяснить себе случившееся ни тогда, когда усталость создавала дополнительную гравитацию и расплющивала утомленное тело и тяжелую голову по хрустящей накрахмаленной простыне, ни потом, когда двадцатичасовой сон приводил все органы в рабочее состояние и отпускал сознание в свободный полет. С самого детства происходили с ней странные, непонятные вещи, виновницей и причиной которых зачастую была она сама. Кира привыкла и особого значения этому не придавала. Она постоянно попадала в опасные ситуации, но всегда обстоятельства оборачивались таким замысловатым образом, что ее жизни и благополучию, в конечном счете, ничто не угрожало.
Кира узнала, что отличается от всех других уже подростком, а до этого момента считала, что все люди умеют перемещать реальности и знают гораздо больше, чем говорят. Теперь она хотела быть такой, как все. Ее странные способности не приносили ей ни счастья, ни удовлетворения, а лишь вводили в смятение ее разум и душу, если, конечно, у нее была душа. Кира притворялась, что она такая, как все. И у нее даже получалось… Правда в минуты слабости она пыталась иногда донести до людей, что этот мир является совсем не тем, что они о нем думают. И находились такие, которые верили…
Кирилл, казалось, верил. Или нет, еще не верил, но она чувствовала, что у нее с ним одна природа. Он такой же "не такой", как и она. Но и об этом Кира старалась не думать. Всему свое время. Зачем думать раньше времени о том, о чем можно вообще не думать? Все идет, как идет. Скоро реальность проступит, как переводная картинка. Проявится и обнажится, раскроется и покажет свое, скрытое пока лицо. Или не покажет…
"Упрощая жизнь, вы обретаете свободу, обретая свободу, вы осознаете простоту", – говорил учитель… Ей десять. Их девять. Девять учеников, мечтающих обрести Путь. Они берутся за руки и образуют круг. Они отпускают себя и наблюдают за движением своего сознания. Они наслаждаются полетом. Они чувствуют поток… Они в потоке. Он проходит сквозь них, а они лишь созерцают его. И в этот момент, в момент наивысшего блаженства и раскрепощения, когда тело становится невесомым, а сознание вмещает Вселенную, она, в охватившем ее смятении, ощущает вдруг растущее напряжение в позвоночнике и шее, тело начинает вибрировать. Она в страхе открывает глаза. Все смотрят в ее сторону. Ей стыдно и бесконечно одиноко, но тело продолжает свой ужасный "танец". Учитель рвет круг. Она падает. Остальные восемь отступают назад и прячутся за учителя.
– Уходи! – говорит учитель. – Я ничего не могу дать тебе, ничему не могу научить и ничем не могу помочь. Твой учитель найдет тебя. В тебе Сила. Иди и учись контролировать ее. Либо ты будешь управлять ею, либо она будет управлять тобой. Tertium non datur – третьего не дано.
Она плакала всю ночь, потом весь день, и опять ночь, потом дни и ночи, ночи и дни, тихо и без слез, потому что слез уже не было. Ее изгнали и отвергли. Все попытки медитировать в одиночку кончались конвульсиями. Ее вертело и крутило, бумага начинала тлеть, лопались стаканы, нагревались дверные ручки. Она была одна, и ей было плохо.
Интернат для детей, чьи родители служат народу. Они ведут этот самый народ за собой, часто находясь при этом далеко за пределами своей, еще пока необъятной родины. Интернат, где все и все на виду, где учителей и воспитателей больше, чем учеников, на завтрак икра, на обед черепаховый суп, на ужин осетрина под соусом из белого сыра и грибов. Родители только снятся. Впрочем, Кире они даже и не снились. В силу прозорливости своей профессии, отец Киры, заметив и по-своему объяснив Кирины особенности, решил избавиться от нее как можно раньше. Мать не возражала. Кира, будучи четвертым и самым младшим ребенком в семье, была для нее непосильной ношей. Девочка мешала матери полноценно отдаваться радостям жизни.
Киру мутило от одиночества; тоска и отчаяние наваливались и накрывали ее хрупкое существо, замутняли сознание, особенно по праздникам, когда других детей забирали родители или родственники. Если бы не друг Сандро, маленький, но крепкий мальчик с похожей судьбой, обладатель голубых глаз, черных, как смоль волос и беспредельного желания прийти Кире на помощь со своим дедом Георгием, часто посещавшим их в интернате, некому бъло бы спасти ее детскую неприкаянную душу.
– Ну что ты тычешь? Больно ведь.
– Терпи, у тебя плохие вены.
– Вены, как вены… Посмотри, ты исколол мне всю руку!
– Ну и что? Не дергайся!
– Сандро, а может, не надо? Смотри, какой синяк. Ведь заметят же.
– Кто заметит? Учитель Ли все равно прогнал тебя. А больше никто не заметит.
– Сандрочка, миленький, мне страшно, – она начинала хныкать.
– Не бойся, мы им еще покажем, этим слизнякам вонючим. Да они, выкидыши смутных времен, до смерти будут тебе ботинки чистить. Они не знают, с кем связались! А ты… Ты только не бойся, – он погладил ее по голове и взял в руки ее косы. – Обещай, что никогда не отрежешь их, они такие чудесные. – Он опять взял шприц. – Ну, давай руку и ничего не бойся.
Она протянула руку. Он начал тыкать иголкой в болевший синяк.
– Ой! – она отдернула руку. – Не хочу. Не надо.
– Может, под язык? Но будет больно.
– Нет, нет, все. Не-е-ет. – Она начинала реветь вголос. – Я боюсь.
– Чего ты боишься, это же не наркотик. Это стимулятор. Дедушка Георгий пользуется им. И я уже колол его себе. Ну ты же сама видела. Со мной ничего такого не случилось, мне просто было хорошо. Я летал.
– Я бою-ю-юсь. А вдруг станет еще хуже?
– Не станет, – Сандро начинал терять терпение. – Куда уж хуже, ты посмотри на себя. Одни глаза и остались. Ты же завтра умрешь.
Она ревела навзрыд, вытирая косичками слезы.
– Да ты посмотри на себя. Ты страшная, мерзкая, трусливая девчонка. Ты ничего не можешь.
Ты чукча всеобъемлющая! Правильно выгнал тебя учитель Ли, ты ведь ни на что не способна. Ты слабая, отживающая свое амеба, – он уже не говорил, а почти кричал, срываясь на фальцет. – Ты противная тараканья лапа. Ты не можешь помочь себе, куда тебе до других, безобразная, неравномерно окрашенная тупость. – Он сам начинал всхлипывать. – Ты… Ты безнадежный отпрыск готтентотов. Ты… – он заревел и обнял ее. И так, обнявшись, они сидели на полу и орали, всхлипывая и вытирая друг другу слезы. Весь мир приготовился, чтобы сожрать их, и они готовы были быть сожранными. Они пребывали в аду. Им предстояло пройти его до конца и познать себя. Ведь самопознание – это всегда движение через ад…
– Коли! – сказала она, сглатывая последние слезы, и открыла рот.
Сандро медленно, очень медленно потянулся за шприцем, как будто боялся спугнуть ее решимость, боялся, что она передумает.
– Сейчас, сейчас, только не шевелись, хорошо? Ты хорошая, умная, славная. Ты самая лучшая, ты сама не знаешь, какая ты…
Он резким движением запустил иголку в уздечку языка. Она вскрикнула, и тут же почувствовала, как боль и тепло одновременно разливаются унее во рту.
– Все! Молодец. – Он выдернул шприц. Комната стала искривляться; пол выгибался, потолок падал, чтобы раздавить ее. Она отключилась…
– Просыпайся, просыпайся, пожалуйста! – услышала она сквозь гул в ушах, барабанную дробь, заунывное пение монахов и множество других звуков, рождавшихся у нее в голове.
– Открой же, наконец, глаза, – Сандро тряс ее изо всех своих детских сил. – Ну скажи хоть что-нибудь, дай знак, что ты меня слышишь!
Он заплакал горько-горько; и рыдания его слились с хором, звучащим в ней. Она попыталась издать звук, но губы не слушались, они были необыкновенно тяжелыми и чужими. Она не чувствовала ни рук, ни ног, ее "я" было только сознанием, свободным и никак не связанным с бесчувственным телом.
И вдруг Сандро перестал плакать, и она услышала его тонкий голос, кого-то призывающий и о чем-то просящий на чужом, непонятном ей языке. Под музыку его молитвы она совершала переход, и этот переход был спасением. Сандро спасал ее душу. Кто спас, тот и спасся.
Она открыла глаза и подняла голову. Сандро стоял на коленях, спиной к ней, в углу комнаты. Он не слышал ее, не слышал, как она пыталась позвать его. Душа его пребывала в мире священных звуков, сюда не проникали посторонние звуки. Она подошла к нему и села рядом. Лицо Сандро просияло.
– Дедушка Георгий говорит, что любая молитва может быть услышана, только если она произнесена трижды, – торжественно сказал он. – Ты извини меня, должно быть, переборщил с дозой… – серьезно констатировал он. Потом нежно добавил:
– Ты же девочка… И к тому же такая дохлая.
И совсем уже радостно, как будто ничего и не произошло, спросил:
– Ну, что ты видела?
– Да, почти ничего, я плохо помню…
– Потому что в первый раз. Вначале всегда так. Ведь не страшно?
– Сейчас нет.
– А как себя чувствуешь?
– Хорошо.
– Есть будешь? – Буду!
– Вот видишь, теперь ты опять будешь жить и не умрешь. Никогда!
Самым тяжелым оказалось доехать от дома Киры до своего. Высадив ее около подъезда, я видимо, немного расслабился, и усталость затуманила и без того уже давно мутную голову. К себе домой я ехал на зубах.
Два дня прошли как в бреду. Возбуждающие вещества все еще были в крови и не давали спать, я глотал снотворное, спал три часа, потом пил кофе, снова глотал таблетки и снова три часа спал. На третий день, в понедельник 10 мая, пора было начинать думать о работе. Утром я пробежал кросс, позавтракал, взял свой рабочий еженедельник и до обеда расписывал план работы на следующие несколько недель. Вечером я прогулялся вокруг дома и рано лег спать.
На следующий день началась обычная суетная московская жизнь.
15 мая я получил письмо от TANANOS.