Изначально паршивая ситуация стала еще хуже. Они уже не доверяли друг другу и ни на секунду не могли расслабиться, даже ночью, на стоянке, когда отдых был важнее всего. Ни один из них не высыпался как следует, несмотря на снотворное, и бессонница стала еще одной проблемой. Она мешала думать. Превращала их в параноиков, и все же они вынуждены были работать вместе. Другого не дано.
Беглецы были связаны куда крепче, чем Рут с Ари на протяжении всего их недолгого романа, и женщина отчаянно пыталась найти решение. Затем она заметила, что двое мужчин уставились ей за спину - должно быть, боялись, что сейчас налетят насекомые. Рут кивнула и с трудом встала. Тупая боль в голове запульсировала с новой силой.
* * *
Они зашли в тупик. Рут готова была признать, что виновата в этом не меньше своих попутчиков. Она могла бы просто подчиниться Ньюкаму, вместо того чтобы науськивать на него Кэма. Или разрешить Кэму в одиночестве отправиться на восток и испытать судьбу, сев в самолет.
Они уже давно миновали точку рандеву. Роклин остался позади, как и большая часть Сакраменто. Они не раз говорили, что пора бы свернуть с шоссе и идти прямиком через бурые, поросшие сухой травой и дубами холмы. Кэм считал, что так они смогут продвигаться быстрее, но тогда вставал вопрос пополнения продуктов. Ньюкам и Кэм были уверены, что смогут тащить запас провизии на несколько дней, однако каждый из них нуждался по меньшей мере в двух литрах воды в день. А некоторые канистры надо было заполнить бензином. Беглецы понятия не имели, сколько насекомых окажется в холмах. Больше? Меньше?
Приходилось учитывать и другие неизвестные. Рут не могла понять, что она чувствует по отношению к Кэму. Невозможно было не испытывать к нему благодарность и не восхищаться им. Рут все еще оставалась в живых лишь потому, что Кэм раз за разом делал трудный выбор - и именно ему она была обязана большей частью достигнутого. Ученая не хотела причинять ему боль. Она испытывала к Кэму настоящую привязанность, но в то же время ее преследовали сомнения. В том, как Кэм защищал ее, ощущались претензии на обладание, и это тревожило Рут. Женщину также беспокоило, как быстро он ополчился против Ньюкама. Она думала, что Кэм станет спорить, но похоже, он сразу поверил в предательство сержанта. Это снова заставило женщину задуматься о том, каково ему пришлось там, на вершине горы, где старались выжить любой ценой.
Возможно, Кэм согласился только ради нее. Он определенно был без ума от Рут. Ученая полагала, что дело отнюдь не в ее выдающихся качествах, а просто в том, что она рядом. Ему так страстно хотелось, чтобы его приняли, хотелось снова почувствовать себя нормальным и здоровым.
Потянуться к первому встречному - это так по-человечески. Страх и боль лишь усилили этот инстинкт. Нынешняя ситуация напоминала историю с Николаем Улановым. Будучи командиром космической станции, Уланов старался держаться подальше от Рут, несмотря на то, что они обменивались взглядами и при каждом удобном случае находили предлог прикоснуться друг к другу: то споря у нее в лаборатории, то пробираясь по узким коридорам и тесным жилым отсекам МКС.
Эти неловкие моменты с Улановым давались ей куда легче того, что происходило здесь и сейчас. Рут не могла представить каких-то физических отношений с Кэмом. После долгих дней пути ее с ног до головы покрывала грязь, и они оба были ранены… А учитывая, какие шрамы у него на лице, волдырей и ожогов на теле должно быть не меньше. К тому же он просто мальчишка по сравнению с ней, двадцать пять от силы, а ей тридцать шесть, и следующий день рождения не за горами.
Кэм пока ничего не говорил. Рут не думала, что он станет давить на нее. Может, парень даже считал, что она не догадывается о его чувствах. Он наверняка стеснялся всех этих шрамов и часто вел себя с ней очень робко. Застенчиво. И пока они ходили вокруг до около, маленькая искорка между ними разгоралась сильней.
Уже сама дорога изматывала до предела. Их двоих не хватило бы на то, чтобы следить за Ньюкамом и одновременно избегать насекомых и других опасностей, ориентироваться по компасу и по картам, искать еду и воду, разбивать лагерь. Было ясно, что придется наконец-то обговорить все с Ньюкамом и довериться ему. У него тоже особых вариантов не имелось. Что он мог сделать? Подраться с Кэмом, отбить обратно свою винтовку, затем пристрелить Кэма и держать Рут в плену, связав ей ноги, чтобы она не могла сбежать?
По крайней мере, тут у Кэма с Рут было преимущество. На стоянках они всегда старались улечься поближе друг к другу. Двоих одолеть труднее, чем одного, но эти ночевки бок о бок лишь усугубляли первую проблему. Тело Кэма казалось таким теплым прохладными весенними ночами. И даже под курткой и перчатками, он был куда мягче каменистой земли. Последней ночью Рут прижалась к Кэму, зная, что провоцирует его, но не в силах отказаться от этого тепла.
* * *
Из тех, кто когда-то составлял часть ее жизни, Рут сильней всего скучала по сводному брату. Не по родителям и не по нескольких близким друзьям. Ари всегда был самой большой ее слабостью. Они так и не выяснили отношений и уже никогда не выяснят, потому что Ари погиб - или, с меньшей вероятностью, затерялся среди рассеявшихся по континенту беженцев. Он превратился в идеальное воспоминание, яркое и приятное. И безопасное. Рут понимала это. Даже самые жестокие его поступки были частью того, легкого, лучшего мира до прихода чумы. Вообще-то, в свое время сводный брат сильно ее ранил. По сути, его почти никогда не было рядом. По закону они были родственниками и всегда боялись того, что могут подумать люди. Поэтому Ари бросил ее. Дважды. В третий раз она сама порвала отношения. Все протекало крайне запутанно и бурно.
Рут Энн Голдман была единственным ребенком. Возможно, к лучшему. Ее отец, программист-фрилансер и аналитик, блестящий и очень востребованный специалист, уделял очень мало времени дочери и еще меньше - жене. Рут до зрелых лет не могла понять, почему он предпочел такую жизнь, а не нормальную работу в офисе с девяти до пяти. Сама она росла бойкой девчонкой, резвой и шаловливой, и ей важно было получить признание сначала дома, а потом и в школе, у сверстников.
После развода ее мать нашла более подходящего мужчину, не настолько поглощенного работой. Ее отчим во многом напоминал отца - такой же энергичный и умный. Однако он уделял больше внимания окружающим, больше ценил их, потому что первая его жена скончалась от рака.
Они не походили на Семейку Брейди, неважно, сколько раз ее мать повторяла эту идиотскую шутку. Рут делила ванную со Сьюзан и Ари, что было крайне мучительно и одновременно захватывающе для тринадцатилетней девчонки, всегда пользовавшейся отдельной душевой и туалетом. Дети Коэны имели привычку непринужденно врываться внутрь в нижнем белье или прикрывшись только полотенцем. Обнаженная кожа, хлопок дверью, извинения - чертовски драматично. Оба они были старше Рут, Сьюзан на четыре года, Ари на два, и всегда суматошно собирались на свидания или - в случае с Ари - отмывались после бейсбола и баскетбола. Рут то и дело попадалась им под ноги.
Если любовь - это всего лишь химия, то нет ничего удивительного в том, что сводные брат и сестра оказываются в одной постели. Его отец и ее мама были хорошей парой. Отзвук этого влечения передался и следующему поколению, и они долгие годы ходили кругами, то сближаясь, то отдаляясь. Рут отталкивала Ари своим сарказмом, но притягивала тысячей других способов: разгуливая по дому в одной пижаме, высмеивая его подружек, помогая ему выполнить задания по математике. Между ними всегда присутствовало слабое эротическое напряжение, очень похожее на то, что спустя почти два десятилетия возникло между Рут и Николаем Улановым. Оставаясь одни дома, они то и дело сражались за телевизионный пульт, а в общественном бассейне, на глазах у всех, весело топили друг друга.
Ари был популярным и спортивным парнем. Рут, заучка и ботаник, мало участвовала в общественной жизни школы. У нее было неплохое тело и великолепные волосы, но нос и уши выглядели так, словно она одолжила их у взрослой девицы.
Они впервые поцеловались, когда Рут, семнадцатилетняя, все еще девственная и очень несчастная, прибежала домой после школьного бала. Парень, который ей нравился, не обратил на нее внимания. Возможно, Ари воспользовался этим. Возможно, Рут позволила ему. Он щупал ее сквозь одежду, и она один раз прикоснулась к его члену. На следующий день обоим было неловко. Замешательство воздвигло барьер между ними, а дружба сменилась отчуждением. К счастью, Ари уехал в колледж. Сводные брат и сестра встречались только на каникулах и следующим летом, после чего Рут и сама покинула дом, поступив в Университет Цинциннати. А потом у него появилась настоящая девушка. А затем у нее была первая практика.
В тот год когда Рут исполнилось двадцать один и они оба приехали домой на Хануку, она была уже более опытной. Строила ему глазки за ужином и во время семейного просмотра телевизора. После того как дом погрузился в сон, она оставила свет в своей комнате включенным, делая вид, что читает книгу. Ари тихонько постучал в дверь спальни - и это было приятно, возбуждающе и чертовки романтично.
Так продолжалось долгие годы: день или пара ночей, украдкой проведенных вместе. Конечно, при определенных усилиях их отношения могли стать глубже, но Рут была слишком занята, а Ари без колебаний затаскивал в постель других женщин, что изрядно ее нервировало.
Именно эта кармическая незавершенность мешала его забыть.
Большую часть того, что Рут знала о религии и во что верила, она почерпнула у отчима. Ортодоксальной иудейкой она точно не была, ела у друзей в гостях пиццу с мясом, а ее родной папаша неистово стучал по клавиатуре в шаббат - но после второго замужества матери эта часть ее жизни изменилась. Ари участвовал в соревнованиях по субботам, и отчим с удовольствием возил семью поболеть за сына, однако Коэны, как полагалось, не употребляли в пищу свинины. Они также старались не работать и не включать телевизор по субботам. Вера ее отчима выражалась не в почитании божества, а скорее в уважении ко всем окружающим. В сжатом виде она формулировалась одной фразой, которую обычно приписывали не иудеям: "Не делайте другим того, чего себе не пожелаете".
Учитывая некоторые свойства человеческой натуры, этот принцип нельзя было назвать научным или даже просто логическим, но в нем ощущалась гармония, и он нравился Рут.
Поначалу Рут вела себя с Ари по-детски, а потом эгоистично. Она не могла снова позволить себе эту ошибку.
* * *
После всех этих раздумий Рут приложила массу усилий, добывая в "Уолгринс" пачку презервативов. Мужчины в это время отоваривались консервами в соседнем отделе, и Рут с легким ужасом пыталась представить, как, черт возьми, станет объяснять свои действия, если они ее застукают.
"Потому что я должна это сделать".
Даже если она бы сказала "нет", Кэм мог сказать "да", и особого выбора у нее не оставалось. Рут сама поощряла его и теперь за это возненавидела. Порой не слишком приятно быть женщиной, быть уязвимой, быть одной.
Следом за Кэмом огибая помятый фургон, Рут усилием воли заставляла себя не просить о передышке. Она все больше и больше боялась показаться слабой. Схватившись за боковое зеркало машины, чтобы не потерять равновесия, женщина подняла голову и посмотрела в спину Кэму. А затем отшатнулась от пробитого черепа, прижавшегося к стеклу с той стороны и скалящего зубы в вечной ухмылке.
Ее сомнения все росли, а вместе с ними рос и этот новый стыд.
"Постарайся не думать об этом".
К сожалению, у нее болело все тело, так что не думать не получалось. А там, где не болело, все чесалось. Рут не понимала, как Кэм может каждое утро вставать и идти вперед.
"Не думай. Вот в чем фокус. Не думай".
В этом лабиринте машин приходилось постоянно принимать решения. Кэм переступил через скелет, но Рут пришлось обойти кости стороной. Затем юноша забрел в тупик из нескольких столкнувшихся машин и попятился. Рут, изрядно отставшая, решила срезать дорогу - и внезапно замерла, неверяще глядя за спину Кэма. Они почти поднялись на вершину небольшого холма. Впереди, между отвесными утесами, заросшими травой и скрюченными дубами, тянулось шоссе. Трасса просматривалась километра на полтора и с обеих сторон была забита машинами, направлявшимися на восток. Автомобили заполонили обочины, а кое-где скатились с дороги. С одного края насыпь обвалилась - Рут отчетливо видела металлически-красный земляной откос и рассыпавшуюся щебенку. Казалось, шоссе никогда не кончится. Ньюкам был прав. Им ни за что не добраться до гор меньше чем за одну-две недели, если придется бороться за каждый шаг в этой чертовой свалке.
"Не надо. Пожалуйста. Пожалуйста, прекрати думать", - мысленно взмолилась она, но холодный ужас не уходил. Пока они протискивались между двумя бамперами, Рут не могла отвести глаз от дороги. Кэм, развернувшись, столкнулся с ней - и тут раздался сухой прерывистый треск. Гремучие змеи. Кольцо мускулистых тел, агрессивных, твердо намеренных защищать свою территорию, свилось на участке шоссе впереди них. Кэм шагнул в сторону и тут же отступил под новый сердитый треск. Он явно наткнулся на новое гнездо за ближайшими машинами. Рут завертела головой, высматривая, на что бы взобраться.
Она с трудом выдавила:
- Что будем делать?
- Им нравится шоссе, - сказал Кэм. - Оно хорошо разогрелось, и тут куча потайных местечек. Наверное, нам лучше сойти с дороги и пойти по холмам, как мы обсуждали раньше.
- В Бога душу мать, это полное безумие, - выругался Ньюкам. - Вы даже не представляете, во что мы там вляпаемся.
- Я представляю. Мы пройдем.
- Мы можем сегодня же вызвать самолет!
- Они прикончат нас, как только увидят, что самолет заходит на посадку.
- Перестаньте, - вмешалась Рут. - Перестаньте ссориться.
Но голос ее был не громче шепота, и мужчины ничего не ответили, яростно сверля друг друга взглядами. Рут, дрожа, отвернулась.
Природа вокруг менялась с повышением местности. Здесь уже водились кое-какие рептилии, а ведь путники поднялись всего на двести метров над уровнем моря. Им предстояло пройти еще как минимум сто двадцать километров по этому незнакомому и смертоносному миру. Рут не хотелось подводить Кэма, но что если они сделали неправильный выбор?
Кэм уже разыскивал дорогу в обход змеиного гнезда, для лучшего обзора взобравшись на капот "тойоты". Машина, качнувшись и задев другую, пронзительно заскрипела. Но впереди тянулись километры и километры пути, а ноги Рут, натертые, покрытые мозолями и уставшие, нестерпимо ныли.
Она начала сомневаться, что им удастся дойти.
8
Правительственный агент, таскавшийся за Улановым, постоянно держал при себе открытый телефон-"раскладушку", словно нож. Это позволяло отследить каждый их шаг на переполненных улицах центрального Лидвилла.
Хотя Николай Уланов был рослым мужчиной, он то и дело останавливался и пропускал людей, сновавших между обложенных мешками с песком огневых позиций. В первую очередь это затрудняло слежку. Уланов уже вычислил второго агента. Шпик пытался остаться незамеченным, но ему приходилось то ускорять, то замедлять шаг, чтобы не отстать от объекта.
В Уланове был метр восемьдесят восемь роста, или шесть-два на отрывистом сленге американцев. Обычно он выделялся в любой толпе. Бывший космонавт был крупноват для выпускника академии Роскосмоса, широк в плечах и в груди. Хромота только придавала Уланову представительности. Большинство людей уступало ему дорогу не задумываясь, но сейчас он никуда не спешил. Прошло всего два дня с тех пор, как у него появился предлог выйти в город и заняться наблюдениями.
Уланов ощущал себя не человеком, а оружием. Истина была проста. Однако двигала им при этом не ненависть, а целеустремленность. Оружие не может ненавидеть. Оно всего лишь служит. Его сила была в том, что он видел и слышал, - однако с каждым днем русский становился все опасней.
Ссутулившись под пальто, Уланов смотрел под ноги, как и большинство гражданских вокруг. Каждый раз поднимая глаза, он боялся себя выдать. Каждый шаг вбок или назад, в обход спешащих людей, имел двойное значение. Он шел среди них так, словно нес бомбу. Казалось невозможным, что никто не замечает его инаковости - иных мыслей и даже иной осанки. Он был врагом.
Возможно, это еще изменится. Бывший космонавт сильно на это надеялся. Почти с самого начала его соотечественники и американцы заключили союз, хотя их партнерство в основном сводилось к радиопередачам, летящим с одного конца света на другой. Американцы были слишком поглощены собственной борьбой за выживание, а от России к концу второй зимы осталось всего несколько миллионов беженцев, не обладавших ни реальной силой, ни ресурсами. До последнего времени.
На первый взгляд, именно поэтому Уланову - проверенному и выдающемуся представителю российских правительственных кругов, двуязычному, искушенному в дипломатии, имеющему опыт работы с американцами и даже руководства ими, - и разрешили покинуть МКС. Но ему хотелось достичь большего. Его соотечественники отчаянно нуждались хоть каком-то преимуществе.
Пока он ничего не нашел. Насколько Уланов мог судить, силы Лидвилла выросли, хотя и ненамного. У них хватало собственных проблем, однако даже небольшие позитивные подвижки резко выделялись на фоне общего бедственного положения. Он самолично наблюдал за этим с борта МКС, глядя из космоса на Землю, где один за другим замолкали лагеря беженцев.
"Ты даже не понимаешь, как тебе повезло", - подумал он и тут же осознал, что уже давно не смотрит под ноги. Он уставился прямо в глаза молодому обгоревшему на солнце капралу, который стоял на краю тротуара в полном боевом снаряжении: шлем, куртка, перчатки и автомат. Парень нахмурился, и Уланов забеспокоился. Неужели тот прочел что-то лишнее в его взгляде? Зависть? Гнев?
Уланов не решался оглянуться. Агенты должны были верить, что он не замечает слежки, - и все же горечь плескалась в глубине души, словно беззвучный крик.
"Ты даже не замечаешь этого. Тебе так много дано".
Новая столица США располагалась на отметке 3100 метров над уровнем моря, на участке плодородной земли между двумя гигантскими белоснежными пиками. На этой высоте деревьев всегда было мало - а во время первой зимы сожгли и последние, - так что Лидвилл весь состоял из старых кирпичных и новых бетонных зданий. Главными достопримечательностями центральной улицы были два краеведческих музея и хорошо сохранившееся здание оперного театра 1870 года постройки.
Даже в двадцать первом веке широкий бульвар сохранил черты американского фронтира времен первопроходцев - он был приспособлен для фургонов, запряженных лошадьми. До начала чумы в городе проживало меньше четырех тысяч человек, но сейчас все исторические здания и кафе превратились в командные центры гражданских, федеральных и военных властей.