* * *
Ранами он занялся сразу, едва ввалился в башню. Царапины на боку оказались не глубокими, но болезненными. Вульм развел огонь в печи, вскипятил воды и тщательно промыл следы от когтей. Флакон с целебной мазью у него был с собой. Наверное, в башне нашлись бы снадобья и получше, но он не хотел тревожить Циклопа. Смазал бок остро пахнущей кашицей, прикрыл чистой тряпицей и наложил повязку. При вольном образе жизни быстро учатся лекарскому ремеслу - или откидывают копыта. Вульм разумно предпочел первое, и вполне преуспел.
Затем он обследовал два первых этажа башни. Надо знать, где ты ночуешь. Как, в случае чего, уйти, где спрятаться, откуда ждать нападения… В запертые комнаты соваться раздумал, хотя замки были дешевые. Слезы, не замки. Выше второго этажа лестницу облепили армады светляков. С жадным скрежетом они пожирали любую тень. Вульм помахал ладонью над свечой, порадовался аппетиту светляков, и спустился вниз. Тенеедов он не боялся; просто колено напомнило о себе. Да и удирать наверх, чтобы прыгать с третьего-четвертого этажа, Вульм не собирался. Выбрав подходящую комнату, он устроился на узком диване. Укрылся шерстяным пледом, найденным тут же, сунул кинжал под подушку и задул свечу.
Снилось ему, что он - старый дурак. Старый умница следил бы за магами издалека, со спокойной душой, и не совался бы, куда не просят…
- А? Что?!
- Это я…
- Натан? - кинжал вернулся в ножны. - Какого беса…
- Я есть хочу… А господин Циклоп спит. И господин Симон спит…
- Я тоже сплю!
Гаденыш виновато сопел. Рубаха на нем лопнула, сквозь прорехи виднелись мышцы, каким позавидовал бы и ярмарочный силач. Не отвяжется, понял Вульм.
- Идем, сволочь…
На кухне сыскался початый мешок чечевицы. Лук, морковь, масло. Нашелся и кусок тощенького сала. Полагая, что господа маги встанут голодными, как собаки, Вульм сварил каши с запасом, на четверых. И кстати, потому что Натан умял все подчистую.
- Убью, - пообещал Вульм. - Отосплюсь, и убью.
Мальчишка виновато рыгнул.
- Вот брюква, жри. Да куда ты сырую! Свари, что ли…
Встав к полудню, Вульм обнаружил, что брюква закончилась. И чечевица. А котел пуст, и даже выскоблен до блеска.
* * *
"…топает, проглот. Цепями гремит. Ужас волшебной башни… Прикажи ему эти цепи порвать - порвет, глазом не моргнет. В город можно выводить без страха. Кто опознает сопляка-недоросля в матером бугае? И морда, как у быка…"
В двери Натан едва протиснулся. Чуть косяк цепями не снес. Симон Остихарос, больше похожий на труп, чем на живого человека, от грохота очнулся. Сдавленно просипел:
- Наконец-то! Сажай на цепь, мучитель…
Только сейчас Вульм обратил внимание на четыре железных кольца, вмурованных в стены на локоть выше пола. Прикинул расстояние от колец до Симона, длину цепей… Если внатяг - хватит. Циклоп же без церемоний принялся за дело. Парня он использовал, как немой инструмент. Если Натан ошибался - повторял указания спокойным, ровным тоном. Показывал, как надо. Разве злятся на рычаг или молоток? Я бы так не смог, подумал Вульм. Да, я убивал. Жертвовал спутниками, чтобы спастись самому. Понимал: рядом идет не человек - отмычка. Временами я бывал последней сволочью, но сволочью бесстрастной - никогда…
"Ты и сейчас сволочь", - напомнил хозяин "Лысого осла".
Крюки на концах цепей плотно вошли в стенные кольца. Обручи, закрепленные мощными штырями, сомкнулись на запястьях и лодыжках Симона. Цепи натянулись, по ним прошла заметная дрожь. Раздался звон металла, следом - дребезжание барахла, принесенного в кабинет Циклопом.
- Выдержат? - усомнился Вульм.
Он не знал, что сейчас начнется. Но заранее не ждал ничего хорошего.
- Раньше выдерживали, - пожал плечами Циклоп.
Старый маг принял оковы, как кукла. Уснул Симон, или впал в забытье - ни жестом, ни стоном он не выдал, что в нем еще теплится огонь. Казалось, вокруг старца клубится грозовая туча, и вот-вот ударит молния. Когда напряжение достигло предела, Симон открыл глаза. Ляпис-лазурь в его взгляде уступила место прежней, небесно-голубой бирюзе. Шевельнулись сухие, обметанные лихорадкой губы. На миг Вульм уверился: они снова в подземельях Шаннурана. Сейчас прозвучит заклинание - и цепи рассыплются ржавой трухой. Да, заклинание прозвучало, и цепи остались целехонькими.
- Теперь выдержат, - прошептал старец.
Циклоп встал в головах Симона. Взял с каминной полки жезл-управитель, сделанный из черного дерева, с наконечником из серебра. В раздумье почесал жезлом лоб над Оком Митры - и тронул "звучащий" кристалл. Гнусаво взвыл охотничий рожок. По лицу старого мага пробежала рябь. Так утренний ветер морщит гладь озера. Не сходя с места, Циклоп потянулся к другому кристаллу - сиреневому, на подставке из ореха. Тот взорвался оглушительным звоном литавр. Искристое крошево наполнило кабинет, словно кристалл разлетелся на тысячу кусочков. Рука с жезлом двигалась все быстрее. Сын Черной Вдовы стоял перед чудо-ксилофоном, где каждая дощечка - инструмент, и пытался, изворачиваясь всем телом, вовремя вплести в безумство симфонии новую тему. К литаврам и рожку присоединилась лютня. За ней последовали арфа, орган, флейта, виола; свирель, варган, тамбурин… Стон и писк, вой и тонкий, комариный звон; вкрадчивое шуршанье и грохот обвала в горах. Людей накрыли струнные переливы. В углах карлики-невидимки отбивали дробное стаккато. Ряд кристаллов таил в себе голоса певцов, звучавших в унисон или в терцию. По отдельности любой звук был, пожалуй, мелодичен, но от их сочетания хотелось стремглав выбежать прочь, зажав ладонями уши.
В хаосе угадывался некий ритм - вернее, два ритма, противостоявших друг другу. Сердца двух существ отчаянно колотились под сводами: сбоили, сбивались, бились до последнего.
"Демоны, - вспомнил Вульм. - Музыка Ушедших…"
Циклоп обратился в статую. Застыла рука с жезлом: поза была страшно неудобной, но сын Черной Вдовы плевать хотел на удобства. Лицо его, изборожденное асимметричными морщинами, сейчас больше, чем всегда, напоминало копию гористой местности вокруг Шаннурана. Впору было поверить, что он вбирает, всасывает в себя камень, пропитавший тело Симона - и, не рассчитав сил, сам превращается в скалу. Лишь хриплое, мощное дыхание, слышимое даже сквозь какофонию, да капельки пота на висках свидетельствовали: плоть Циклопа осталась человеческой.
Но если Циклоп уподобился статуе, то Симон Остихарос, напротив, претерпевал удивительные метаморфозы. Старому магу наскучило лежать без движения. Его сотрясала крупная дрожь. Тело не просто вибрировало - оно звучало, вторя дикому многоголосью. Пальцы левой руки конвульсивно сжимались и разжимались. Правая же лишь вздрагивала. Воздух над магом раскалился, плыл зыбким маревом. Так встает мираж над пустыней. Черты старца время от времени искажала гримаса боли, но ни стона не сорвалось с плотно сжатых губ Симона Пламенного.
В буре звуков проступила, формируясь, некая, пока еще робкая тема. Ее вели гобой, виола и лютня. Четче выделился ритм, в такт которому мерцало Око Митры во лбу Циклопа. Или это Око задавало ритм, а инструменты вторили ему? Жилы, оплетавшие рубин, опасно вздулись, грозя лопнуть. Лицо и руки Симона пошли пятнами. Скорее всего, то же творилось с остальным телом мага, но одежда скрывала его от глаз. Сквозь кожу проступили блестки слюды. Исчезли, сменились агатовыми разводами. Кожа сделалась шершавой, твердой на вид, словно наждачный камень; разгладилась, приобретя сходство с полированным мрамором. Кожа с вкраплениями базальтовой крошки. Кожа, припорошенная угольной пылью. Кожа с радужными разводами перламутра…
Тема набрала силу. Вырвалась из тисков, взлетела торжествующим крещендо. Ладонь правой, неподъемной руки мага с отчетливым хрустом сжалась в кулак. Это не был хруст крошащегося гранита - скорее, хруст костей и хрящей, беда древних суставов. Симон заскрипел зубами, его выгнуло дугой. Цепи натянулись, зазвенели, но выдержали. Какие-то трудно уловимые изменения происходили не только в старце, но и вокруг, по всему кабинету. Глаз был не в силах отследить их. Остихароса терзали жестокие судороги; от них лихорадило башню снизу доверху. Еще чуть-чуть, и здание обрушится, похоронив дерзких под развалинами.
Голова Циклопа являла собой жуткое, противоестественное зрелище. Жилы, что служили "оправой" Оку Митры, превратились в змей, толстых и лоснящихся, в щупальца спрута. Они разбухли, оплели всю верхнюю часть головы Циклопа, сделав ее вдвое большей. Они бугрились складками, до ужаса напоминая мозг - птенец вылупился из костяного яйца. О, Вульм хорошо знал, как выглядит содержимое разрубленного черепа! Око Митры скрылось под этими наплывами. Там, где раньше был центр лба, распахнулся черный провал, ведущий в бездну. Багровая пульсация рубина едва угадывалась, теряясь в глубинах Предвечного Мрака. Аспидная воронка засасывала в себя звуки и цвета, пространство и время, не выпуская наружу даже свет. Тьма властно притягивала взгляд, не позволяя отвернуться; парализовывала волю, сковывая тело цепями крепче железных…
Чуждый ритм воспрял в последний раз - и сгинул. Единая тема, поднятая на щит могучим оркестром, заполнила башню до краев. Симон купался в торжественном гимне, дышал им. Судороги прекратились. К коже вернулся естественный вид: бледная, в меру дряблая, с редкими волосками и возрастными пятнами. На лицо мага снизошло умиротворение. Под сомкнутыми веками ощущалось движение глазных яблок, как если бы Симону снился какой-то сон. Дыхание сделалось ровным и глубоким. Цепи обвисли, заключительный аккорд прокатился по кабинету…
Тишина показалась громом.
Уродец-спрут, опутавший голову Циклопа, умирал. Опадал, съеживался, втягивался на прежнее место. По щекам сына Черной Вдовы ручьями стекал пот. "Бездна" затянулась, из оправы жил вновь проступило Око Митры. Рука с жезлом упала, да и сам Циклоп едва устоял. Натан кинулся помогать, и чуть не растянулся на полу: от долгого сидения на корточках у парня затекли ноги. Чудом он успел, подставил плечо, помог добраться до кресла - и даже, усаживая Циклопа, в последний момент умудрился выхватить из-под него статуэтку, забытую в кресле.
- Пусть спит, - шепнул Циклоп, имея в виду старца. - Ему надо…
Руки он безвольно уронил на колени. Жезл со стуком упал на пол. Вульм поднял жезл и положил на каминную полку. Натан же вертел в корявых пальцах статуэтку, спасенную из-под Циклоповой задницы. Безделушка, выточенная из змеевика, изображала любовников в экзотической позе. "Придурок, - вздохнул Вульм. - Тут мозги наружу, а он…"
- А была красная, - парень наморщил лоб. - Из этой… ямши.
- Яшмы, - поправил Вульм.
- Ага, яшмы. А стала… Вот.
Яшму трудно спутать со змеевиком. Вульм окинул кабинет цепким взглядом, отмечая изменения. Все осталось на своих местах. Ни один предмет не разбился, не изменил форму. Но материал… В прошлом - охотник за сокровищами, мог ли Вульм ошибиться? Со всей отчетливостью он видел невозможное. Иштар из мраморной сделалась малахитовой. Малахит шара почернел - уголь, да и только. Всадник сменил обсидиан на бирюзу. Нефрит вазы обернулся ониксом. С величайшей осторожностью Вульм взял в руки ступку. Колупнул ногтем…
- Клянусь копытами Даргата! Гранат! Циклоп, ты гений!
Гений, равнодушен к похвалам, дремал в кресле. Но Вульм уже не мог успокоиться. Помолодев лет на двадцать, забыв о больном колене, он метался по кабинету. Добрался до гранитной глыбы, которую наискось пересекла широкая трещина, сунул внутрь кинжал, расширяя края:
- Аметист! Сраный гранит родил аметистовую друзу! В следующий раз…
- Следующего раза я не переживу, - пробормотал старец во сне.
- И я тоже, - согласился Циклоп.
Глава седьмая
Изменник становится предателем
1.
Снег визжал под лопатой.
Натан уже расчистил все подходы к крыльцу. Сейчас он с увлечением громил фланговую армию сугробов - могучих, укрытых броней наста. Колол, рубил и отбрасывал подальше. Тулуп нараспашку, пар изо рта, рубаха расстегнута чуть ли не до пупа - увидишь, залюбуешься. Время от времени парень останавливался, доставал из холщовой сумки, висящей через плечо, ржаной сухарь и схрумкивал в один присест. Кроме сухарей, в сумку ему насыпали сладкой, чуть мерзлой моркови. "Жрешь, как не в себя, - ругался Вульм, глядя, как тают припасы в кладовке. - Скоро лопнешь! Завтра пойдем, закупимся репой. И нечего нос воротить! Ты и репы не заслужил…" Я ж не виноват, вздохнул парень. Я отработаю. Тело и впрямь требовало работы. Тайком Натан пробирался на второй этаж, в залу, где стоял гроб из красного дерева - и, стараясь не шуметь, таскал гроб из угла в угол. Брался с краев, упирал полированный бортик в живот; заваливал мебель на себя… Топ-топ, зала кончилась. Топ-топ, опять кончилась. Потом явился разбуженный Циклоп, синий после лечения, назвал парня болваном и запретил ломать клавикорды.
Погнал из башни: снег убирать.
Велел, чтоб весь.
По пустоши, начинавшейся за башней, бродил вечер. Щедрой рукой разбрасывал зерно сумерек в борозду угасшего дня. Натан вспомнил сирень, росшую на заднем дворе их дома. Махровую, буйную сирень. Весной она делалась центром паломничества. Каждый, у кого в штанах имелся веселый червячок, считал своим долгом одарить букетом какую-нибудь девчонку. Ну и подраться с соперником, ясное дело. Отец шутил, что гроздья цветов - точь-в-точь синяки после славного удара. Опершись на лопату, Натан огляделся. Весь мир превратился в синяк. Или в сирень. Даже пахло по-особенному.
"Это потому, что Симон вылечился…"
Вздохнув полной грудью, парень услышал треск одежды - и расстроился. Мало того, что в гроте тулуп треснул по шву, прямо под рукой. Если застегнуть пуговицы и еще разок вздохнуть, как следует… Натан был уверен, что тогда разойдутся все швы, какие есть. Ладно, подумал он. Обойдусь. Буду дышать осторожненько.
Просить новый тулуп он стеснялся.
Женщину Натан заметил не сразу. Свернул за угол башни, задрал голову, найдя взглядом светящееся окно на третьем этаже - там почивал Циклоп, который, похоже, имел привычку спать при свечах. Утер лоб, крепче взялся за лопату; и увидел невдалеке горбатую тень. Тень ерзала, мелкими шажками приближалась и тут же отскакивала назад. Сперва Натан принял тень за собаку. Чует, значит, под снегом заледенелую кость, но боится приблизиться. "Ну да, - пожалел он пса, а может, себя. - Ты к ним со всей душой, а тебя лопатой по хребту…"
- Эй! Иди, не трусь…
Тень выпрямилась. Горб исчез - просто сутулая женщина, закутанная в ворох одежек. Шапка надвинута на брови, из-под меховой оторочки блестят глаза. Нищенка, понял Натан. И чего ей в городе не сиделось? Пропадет здесь, ни за грош.
- Чего тебе? Денежку? Хлебушка?
Женщина глухо заворчала.
- Нет у меня ничего. Слышишь? А, сухарик есть…
Он показал нищенке сухарь.
- Хочешь? Я поделюсь. А больше ничего…
Все чужое, подумал он. Чужим делюсь. Я и сам-то - не свой.
- Бери, чего там…
Заслезились глаза. Померещилось, что от нищенки, оставшейся на месте, к нему идут еще две или три женщины - сестры-близнецы. Так ходят по болоту, тыча слегами в трясину. Проверяют: выдержит ли? Натан моргнул, и близнецы сгинули. Одна-единственная, нищенка брела к нему, еле слышно повизгивая. Он разглядел ободранную, плохо зажившую щеку, волосы, упавшие на лицо; мысленно убрал эти волосы…
- Эльза?!
Вместо ответа нищенка вновь сгорбилась, готова удрать в любой момент. Могучим скачком, забыв о беспалых ступнях, Натан покрыл расстояние между собой и Эльзой. Схватил за плечи, встряхнул, весь красный от возбуждения. Голова сивиллы мотнулась, зубы громко застучали. Она рванулась, но парень держал крепко.
- Что с тобой, Эльза? Тебя били, да?
"Госпожа Эльза, - подсказала память. - Ты кто? Ты никто? А она сивилла…" Нет, Натан не мог назвать существо, покорное его хватке, госпожой. Жизнь за Эльзу отдал бы, а госпожой - никак. Великий Митра, она досталась погромщикам! Из нее вышибли весь рассудок…
Женщина всхлипнула и вдруг прижалась к парню.
- Что же нам делать? - дрожа от растерянности, Натан гладил сивиллу по спине. - Идем в башню, согреешься…
В башню нельзя, вспомнил он. Что я скажу Циклопу? Это Эльза, она будет здесь жить… Ее, правда, изнасиловали, а еще изуродовали, и теперь она глупей собаки. Но вы, господин Циклоп, можете взять ее для ваших опытов. Все-таки сивилла, пригодится. Если же вы не согласитесь, то я… я тогда…
- А что я? - громко спросил Натан. - Что я могу?
В его объятиях Эльза сжалась в комочек. Он и не знал, что она такая маленькая. Тулуп, который был тесен ему одному, с радостью вместил обоих. Так бы и стоял до скончания времен…
- Идем. Я спрячу тебя.
Он боялся, что Эльза станет упираться. Тогда весь план Натана летел в тартарары. Он бы отвел ее в башню и силой, но сивилла переполошила бы все четыре этажа сверху донизу. К счастью, она пошла за ним без сопротивления, как на привязи.
В холле никого не было. Молясь об удаче, Натан подхватил женщину на руки и заковылял по лестнице. Валяные катанки из овечьей шерсти пришлись как нельзя кстати. Они глушили шаг, превращая изменника в невидимку. Пожалуй, Натан и без ног птицей взлетел бы на последний этаж. Боги услышали его мольбы - дверь в заветную спальню была незаперта. Циклоп, полагая, что Натан не слышит, рассказывал Вульму: здесь умирала хозяйка башни. Много-много лет. И добавил:
"Я туда и под страхом смерти… Не хочу видеть. Пусть остается, как есть."
Лучшего места, чтобы спрятать Эльзу, парень не знал. Главное, чтоб она вела себя тише мыши. И не выходила из спальни. Он принесет ей еды, теплых одеял. И попробует намекнуть Циклопу про опыты над сивиллой. Если сын Черной Вдовы согласится, Натану простится его самовольство. А если откажет…
- Каков уговор?
- Я тебя защищаю. Кормлю и пою. И делаю с тобой все, что захочу. Ты мне подчиняешься. Целиком и полностью.
- Это как?
- Велю прыгнуть с обрыва - прыгаешь.
Вот он, обрыв, подумал Натан. Я прыгаю, но своей волей. Если Циклоп откажет, я нарушу уговор. Сбегу вместе с Эльзой. Я буду жить - предателем, мерзавцем, последней сволочью. Каждый день, умываясь, я буду плевать на свое отражение. Каждую ночь ко мне во сне придет Циклоп. Я стану оправдываться до утра, и не оправдаюсь. Кусок хлеба застрянет у меня в глотке, отравлен изменой. Грузчик, я взвалю на плечи неподъемный груз. Надорвусь, а подниму, и пронесу, сколько надо. Потому что Эльза без меня пропадет.
"Полагаешь, это достойная цена? - спросил мертвый отец. - За грязную работенку, а?"
Не знаю, вздохнул изменник.