- Как бы там ни было, я получил назад свою вещь, - сказал Келли и пару раз негромко хохотнул. - На втором этаже был публичный дом, а единственная лестница оторвалась вместе со стеной.
- Таксиста уже не было, - подхватил я. - Он исчез, но машину почему-то оставил. Келли сел за руль и отвез нас в порт. Я вести не мог. Я смеялся.
- Ты был пьян.
- Ну, разве что совсем чуть-чуть, - признался я. Некоторое время мы не торопясь шли рядом и молчали. Потом, выбрав момент, когда Келли отвлекся, Милтон незаметно ткнул меня кулаком под ребра. Это был достаточно красноречивый жест, и я почувствовал себя довольным. Дружеский тычок доктора означал в том числе и то, что Келли впервые за много, много недель начал улыбаться и даже рассмеялся. Наверное, он уже давно не думал ни о чем другом, кроме болезни брата.
Похоже, мы с доком чувствовали себя примерно одинаково, когда Келли - словно дождавшись, пока даже эхо моего рассказа затихнет в отдалении, - вдруг спросил без тени веселости:
- Кстати, док, что у Гэла с рукой?
- Ничего страшного. Думаю, все будет в порядке, - быстро ответил Милтон.
- Но ты наложил шину. Милтон вздохнул.
- Ну хорошо, хорошо... У него три новых перелома. Два на среднем пальце, и один - на безымянном.
- Я видел, что они распухли, - проговорил Келли.
Я посмотрел сначала на него, потом на Милтона, и выражение их лиц мне настолько не понравилось, что я невольно пожалел, что не могу оказаться где-нибудь подальше, например - в урановой шахте или в налоговой инспекции в день подачи декларации о размерах годового дохода. К счастью, мы уже почти пришли.
- Ты когда-нибудь бывал у Рули, Келли? - спросил я.
Он поднял голову и поглядел на небольшую красно-желтую вывеску.
- Нет.
- Тогда вперед, - сказал я и добавил заветное слово:
- Текила!
Мы вошли, взяли отдельный полукабинет, но Келли заказал пиво. Тут я уже не выдержал и принялся обзывать его разными забористыми словечками, которых понабрался в портовых тавернах от Нью-Йорка до Огненной Земли. Док - тот смотрел на меня разинув рот, а Келли следил за его непроизвольно подергивавшимися руками. Через пару минут Милтон не утерпел, выхватил из кармана книжку с бланками рецептов и стал записывать на ней кое-какие выражения. Я почувствовал прилив гордости.
Постепенно до Келли дошло, что если я угощаю, а он - отказывается, значит, он поступает хуже, чем un pufieto sin cojones (что испано-английский словарь стыдливо переводит как "слабый человек без яичек"), и его почтение к поколениям предков в конце концов возобладало, хотя и приняло несколько своеобразную форму. Короче говоря, я сумел добиться своего, и уже очень скоро Келли увлеченно опустошал огромное блюдо, на котором лежали говяжьи tostadas, цыплячьи enchiladas и свиные tacos. Он очаровал даже Руди, когда, потребовав к текиле соль и лимон, сноровисто и без ошибок исполнил положенный ритуал: зажав лимон между большим и указательным пальцами левой руки, он смочил языком ее тыльную сторону, насыпал на влажное место соли, поднял правой бокал с текилой, лизнул соль, залпом выпил текилу и откусил лимон. Еще немного погодя Келли принялся очень похоже копировать акцент нашего второго помощника-немца, которого одним вечером мы волокли на себе из Пуэрто-Барриос после того, как он съел четырнадцать зеленых бананов и, натурально, вернул их природе вместе со своими вставными зубами. Слушая в исполнении Келли эти гортанно-шамкающие звуки, мы чуть животики не надорвали от смеха, и больше всех смеялся он сам.
Но после того неожиданного вопроса о сломанных пальцах, который Келли задал нам на улице, нас с Милтоном уже нельзя было провести. И хотя все мы старались изо всех сил (впрочем, дело того стоило), все же хохотали мы не от души. Каждый раз наш смех замирал слишком быстро, а под конец мне и вовсе захотелось плакать.
Потом нам принесли по большому куску "нессельроде" - десерта, который приготовила очаровательная, светловолосая жена Руди. Это такой воздушный пирог, который можно сдуть с тарелки, неосторожно взмахнув салфеткой. Нет, это даже не пирог - это сладкий дым с уймой калорий... И тут Келли спросил, который час и, негромко выругавшись, встал из-за стола.
- Но ведь прошло всего два часа, - возразил Милтон.
- Все равно, мне уже пора, - ответил Келли. - Спасибо за угощение.
- Погоди, - остановил я его и, вытащив из бумажника какой-то листок, написал на нем свой телефон.
- Вот, возьми, - сказал я. - Мне хотелось бы как-нибудь встретиться с тобой еще. Теперь я работаю дома и сам распоряжаюсь своим временем. Сплю мало, так что можешь звонить, когда тебе захочется.
Он взял бумажку.
- Ты паршиво пишешь, - сказал он. - Я всегда знал, что из тебя вряд ли выйдет что-нибудь путное.
Но я слышал, как он это сказал, и мне стало капельку легче.
- На перекрестке есть газетный киоск, - сказал я. - Там ты найдешь журнал "Удивительные истории" с одним из моих мерзких рассказиков.
- Разве их печатают не на туалетной бумаге? - ухмыльнулся Келли в ответ, потом махнул нам на прощание, кивнул Руди и ушел.
Ожидая пока дверь за ним закроется, я сгреб в кучку рассыпавшийся по столу сахарный песок и выравнивал ее до тех пор, пока не получился правильный квадрат. Потом я подбил его грани ребром ладони, и квадрат превратился в ромб. Милтон молчал. Руди, наделенный редкостным для бармена чутьем, тактично держался от нас на почтительном расстоянии и лишь изредка поглядывал в нашу сторону.
- Что ж, эта вылазка действительно пошла ему на пользу, - сказал наконец Милтон и вздохнул.
- Тебе виднее, - с горечью произнес я.
- Келли кажется, что мы думаем, будто ему это было полезно, и от этого ему становится лучше, хотя, быть может, сам он этого и не сознает. Я невольно улыбнулся его извилистой логике, и разговаривать стало намного легче.
- Этот парнишка.., его брат... Он выживет?
Прежде чем ответить, Милтон немного помедлил, словно стараясь найти другой ответ, но так и не нашел.
- Нет, - сказал он решительно.
- Ты просто отличный врач, Милт! Опытный, знающий и все такое...
- Прекрати! - резко бросил он и, вскинув голову, посмотрел на меня. - Если бы это был один из случаев.., скажем, фиброзного плеврита с потерей воли к жизни, я бы знал что делать. Обычные больные, находящиеся в угнетенно-депрессивном состоянии, в глубине души страстно желают, чтобы их кто-то утешил и подбодрил. Это желание бывает так сильно, что излечить их можно буквально одним словом, нужно только правильно его подобрать. И как правило это удается. Но с Гэлом все обстоит по-другому. Он отчаянно хочет жить, только это его и поддерживает. В противном случае, он умер бы еще три недели назад. То, что его убивает, имеет чисто соматическую природу. Следующие один за другим переломы, цепочка непонятных воспалений, последовательно отказывающие внутренние органы.., организм с этим просто не справляется.
- И кто в этом виноват?
- Да никто, черт побери! - воскликнул он, и я прикусил губу. - Никто. Ведь если один из нас брякнет, что это Келли сломал брату четыре ребра, другой тут же даст ему в зубы. Правильно?
- Правильно.
- Так вот, чтобы этого не случилось, - рассудительно продолжал Милтон, - давай я сам скажу тебе то, о чем ты все равно спросишь меня через минуту-другую. Почему Гэл не в больнице... Ведь ты об этом хотел спросить?
- Хорошо, почему?
- Он там был, провалялся несколько недель. И все это время с ним продолжали случаться те же самые вещи, только гораздо, гораздо хуже. Чуть не каждый день обнаруживалась новая патология, так что я поспешил забрать Гэла, как только его разрешили снять с вытяжки, на которой он лежал по поводу перелома бедра. С Келли ему гораздо лучше. Келли не позволяет ему пасть духом, Келли готовит для него еду, дает лекарства, словом - обеспечивает необходимый уход. С утра до вечера Келли только этим и занимается.
- Я догадался. Должно быть, ему чертовски нелегко приходится.
- Так и есть... Знаешь, я немного завидую твоему умению браниться. Хоть так, но ты все-таки его уломал. А я... Я не могу ни дать, ни одолжить этому человеку ровным счетом ничего. Келли слишком.., горд, он не принимает помощи, он взвалил на свои плечи все, и главное - ответственность... О Господи!..
- Знаешь, ты только не обижайся, но... Ты консультировался со специалистами? Милтон пожал плечами.
- Конечно, много раз. И в девяти случаев из десяти мне приходилось действовать за спиной Келли, что было совсем не просто. Мне пришлось проявить чертовскую изобретательность. Однажды я сказал ему, что Гэлу просто необходимо попробовать иранских арбузов, которые получают только в одной маленькой лавке в Йонкерсе. Келли помчался туда, и пока он отсутствовал, мне удалось собрать двух-трех специалистов, показать им Гэла и выпроводить до того, как Келли вернулся. В другой раз я выписал Гэлу сложную микстуру, а сам заранее сговорился с аптекарем, чтобы он готовил ее не меньше двух часов. За это время я успел показать Гэла Грандиджу, - это наш известный остеопат, - зато провизор Анселович из аптеки получил от Келли здоровенного пинка за то, что слишком долго копался.
- Ты молодец, Милт! - сказал я от души.
Он недовольно рыкнул, потом продолжал, слегка понизив голос:
- Как бы там ни было, никакой пользы эти консультации Гэлу не принесли. Я узнал чертову уйму полезного и нового, научился паре врачебных приемов, о существовании которых прежде не подозревал, но... - Он покачал головой. - Знаешь, почему ни я, ни Кел не разрешили тебе сегодня увидеть Гэла?
Тут Милт облизнул губы и огляделся по сторонам, словно подыскивая подходящий пример.
- Помнишь фотографии тела Муссолини, после того как толпа с ним расправилась? Я вздрогнул.
- Да, помню.
- Так вот, именно так и выглядит Гэл, только он, в отличие от Муссолини, жив. Что, впрочем, вовсе не делает картину приятнее. Главное, сам Гэл не сознает, как он плох, и ни я, ни Келли не хотели бы, чтобы он понял это по твоему лицу. Да что там, по твоему!.. Я бы не пустил к нему и деревянного индейца!
Он все говорил и говорил, и, незаметно для себя, я начал постукивать кулаком по столу - сначала негромко, потом все сильней и сильней. В конце концов Милтон схватил меня за запястье, и я замер, чувствуя себя крайне неуютно под взглядами множества посетителей, которые смотрели на меня. К счастью, волнение улеглось довольно быстро, и в притихшем на несколько секунд баре снова стало шумно.
- Извини, - сказал я.
- Ничего, все в порядке.
- Но ведь должна быть какая-то причина!
Его губы чуть заметно изогнулись в язвительной улыбке.
- Вот, значит, к чему ты в конце концов пришел? Причина!.. Всему на свете должна быть причина, и если мы ее не знаем, то, по крайней мере, можем найти. Не ты один так считаешь, но истина заключается в том, что один-единственный необъяснимый факт способен потрясти нашу веру в разумность и рациональность всего сущего. И тогда наш страх становится много больше, чем то, с чем мы в действительности имеем дело; он вырастает до размеров целой вселенной, об устройстве и законах которой мы можем сказать только одно: это необъяснимо. И в первую очередь это свидетельствует о том, как слабо мы на самом деле верим во что бы то ни было.
- Жалкая философия, Милт.
- Да, возможно. Но если у тебя будет подходящая идея, как объяснить то, что случилось с Гэлом, я готов у тебя ее купить за сколько ты скажешь. Пока же мне остается только продолжать биться над этой загадкой и бояться... А боюсь я, пожалуй, даже больше, чем следовало бы.
- Давай-ка лучше напьемся.
- Отличная идея.
Но никто из нас не сделал заказ. Мы просто сидели и смотрели на ромб из сахарного песка, который я оставил на столе. Какое-то время спустя я снова спросил:
- А Келли понимает, в чем дело?
- Ты же знаешь Келли. Если бы у него была хоть какая-то идея, он бы землю рыл, чтобы подтвердить ее или опровергнуть. Нет, он просто сидит и смотрит, как тело его брата гниет и пухнет, точно тесто в квашне.
- А Гэл?
- В последнее время он редко бывает в полном сознании. Я стараюсь держать его на снотворных и на болеутоляющих.
- Но, может быть, он...
- Послушай, - сказал Милтон, - я вовсе не хочу, чтобы ты принял меня за психа, но мне тоже не дают покоя самые дикие догадки и предположения. Например...
Он внезапно замолчал и, вытащив из кармана свой образцово-показательный носовой платок, внимательно на него посмотрел, потом убрал обратно.
- Извини, - промолвил он, - но ты, похоже, не понимаешь, что я уже давно занимаюсь этим случаем. Скоро будет ровно три месяца, как я ломаю голову над этой задачей, так что я успел подумать обо всем, что тебе еще даже не пришло в голову. Да, я устроил Гэлу настоящий допрос, я заходил то с одной, то с другой стороны, но все было напрасно. Я не нашел ничего, что стоило бы внимания. Ни-че-го!
Последнее слово он произнес так странно, что я сразу насторожился.
- Ну-ка, рассказывай, - потребовал я.
- Что рассказывать? - ответил Милтон и посмотрел на часы, но я накрыл их ладонью.
- Давай, Милт, выкладывай.
- Я не понимаю, о чем ты... Черт, оставь меня в покое! Неужели ты думаешь, что я не разобрался бы во всем до конца, если бы это было хоть сколько-нибудь важно?!
- Расскажи мне о том, что ты считаешь не важным.
- Нет.
- Почему - нет? - Будь я проклят, если это сделаю! Ведь ты просто шизик. Ты отличный парень и ты мне нравишься, но ты - самый настоящий тронутый шизик! - Он неожиданно рассмеялся, и его смех ослепил меня, как свет фотографической лампы-вспышки. - Я не знал, что у тебя может быть такая озадаченная морда! - воскликнул Милтон. - А теперь успокойся, приятель, и послушай, что я тебе скажу. Например, какой-нибудь человек, выходя из ресторана, специализирующегося на мясных блюдах, наступает на ржавый гвоздь, а потом берет и умирает от столбняка. Но все повернутые вегетарианцы будут клясться и божиться, что он остался бы жив, если бы не отравлял свой организм мясом; больше того, они станут использовать этот случай в качестве доказательства своей правоты. Преданный сторонник сухого закона, если только он узнает, что погибший запил свой бифштекс кружкой пива, назовет того же человека очередной жертвой пьянства. И с той же искренностью и жаром сердечным другие люди будут объяснять ту же самую смерть недавним разводом, приверженностью той или иной религии, политическими пристрастиями или наследственной болезнью, передавшейся бедняге от его пра-пра-праде-душки, соратника Оливера Кромвеля. Ты неплохой парень, и ты мне нравишься, - снова повторил он, - и поэтому я не хочу сидеть и смотреть, как ты сходишь с ума.
- Не понимаю, - сказал я раздельно и громко, - о чем ты толкуешь. А теперь тебе придется мне обо всем рассказать.
- Боюсь, что так, - печально согласился Милтон и глубоко вздохнул. - Ты веришь в то, что пишешь. Нет, - добавил он быстро, - это не вопрос, а просто констатация факта. Ты фантазируешь, выдумываешь всякие ужасы и веришь каждому выдуманному тобой слову. Я чувствую, что по складу характера ты больше склонен верить в outre, в так называемое "непознаваемое", больше, чем в то, что я называю реальными вещами. Ты, наверное, считаешь, что я несу чушь...
- Да, - сказал я. - Но продолжай.
- Если бы завтра я позвонил тебе и радостно сообщил, что нам удалось выделить вирус, вызывающий такую болезнь, как у Гэла, и что соответствующая вакцина вот-вот будет готова, ты был бы рад не меньше моего, но в глубине души ты продолжал бы сомневаться и спрашивать себя, действительно ли во всем повинен вирус, и сможет ли сыворотка действительно помочь. Но если бы сейчас я признался тебе, что в самом начале заболевания видел на шее Гэла следы двух еле заметных уколов и что как-то раз я заметил выползающий из его комнаты язык тумана... Ты ведь понял, о чем я, верно? Клянусь Богом, понял!.. Посмотри на себя - у тебя даже глаза заблестели.
Я быстро опустил веки.
- Не позволяй мне перебить тебя сейчас, - сказал я холодно. - Если ты не веришь в след от клыков Дракулы, то что ты готов признать? Что у тебя на уме, Милт?
- Примерно год назад Келли привез своему брату подарок - кошмарного маленького уродца, гаитянскую куклу. Некоторое время Гэл держал ее у себя, просто для того, чтобы было кому состроить рожу в тоскливую минуту, а потом подарил одной девице. Несколько позднее у Гэла были с ней серьезные неприятности, и теперь она его ненавидит. По-настоящему ненавидит. И, насколько нам известно, эта кукла все еще у нее. Ну, теперь ты доволен?
- Доволен, - сказал я, не скрывая своего отвращения. - Но, Милт, ты ведь не можешь просто игнорировать эту историю с гаитянской куклой. Наоборот, она может служить основой всего... Эй, ну-ка, сядь! Куда это ты намылился?
- Я же сказал, что не стану слушать, если ты оседлаешь своего любимого конька. Когда речь заходит о пристрастиях, здравый смысл исчезает. - Он отпрянул. - Эй, прекрати!.. Сам сядь! Сядь сейчас же.
Я успел схватить его за лацканы пиджака.
- Сейчас мы оба сядем, - сказал я ласково. - Иначе, как ты и хотел, я докажу тебе, что все разумные аргументы я уже исчерпал.
- Так точно, сэр, - добродушно отозвался он и сел. Блеск в его глазах погас, и я почувствовал себя дурак-дураком.
Наклонившись вперед, Милт сказал:
- Теперь, надеюсь, ты будешь держать себя в руках и слушать, что я тебе скажу. Ты, наверное, знаешь, что во многих случаях куклы-вуду оказываются не такими уж безобидными. А знаешь почему?
- Да, знаю. Просто я не думал, что ты тоже в это веришь.
Его тяжелый, как камень, взгляд, остался непроницаем, и я, - с некоторым опозданием, правда, - сообразил, что поза непререкаемого авторитета и всезнайки, которую писатели-фантасты любят принимать каждый раз, когда дело касается подобных вопросов, вряд ли уместна, если имеешь дело с квалифицированным и, в каком-то смысле, передовым врачом. И я добавил несколько менее уверенно:
- В данном случае дело, видимо, в том, что обычно именуется субъективной реальностью или, иными словами, в том, во что верят некоторые люди. Если твердо верить, что нанесение увечий кукле, с которой ты себя отождествляешь, принесет вред тебе самому, в конце концов так и случится.