Андрей Хуснутдинов
Фамилиал
Посылаю Вам (как член редколегии ДиН) заинтересовавший меня рассказ молодого и безусловно талантливого писателя Андрея Хусунутдинова из Алма-Аты. Надеюсь Вам и читателям ДиН этот рассказ тоже покажется необычным и воистину фантастическим.
С уважением Борис Стругацкий
В свою огромную арбатскую квартиру, свалившуюся ему в наследство как снег на голову по непостижимой отцовой прихоти, Сашенька уже давно не водил друзей: болтали. Отец, некогда известный депутат Баскаков, умер что-то около десяти лет назад прямо на думском заседании. Хотя времени с момента его шумной кончины на самом деле прошло куда более. Это Сашенька, располагавший по наследству не только квартирой (и не только алчно расположенный к спиртному), но, кроме прочего, худой, из рук вон, убогой девичьей памятью на числа и лица, - это сам Сашенька решил остановиться на десяти. "12 килобайт", - было его прозвище в школе, дальше которой Сашенька не пошел.
Квартира запустела, и в угловой комнате ее, прямо посреди отвердевшего персидского ковра, поселилось некое морозоустойчивое растение. Обстановку Сашенька не ценил, но и не пропивал. Во-первых, на то было соответствующее распоряжение в завещании. Во-вторых, с тех пор как вселился в квартиру, он так до конца и не исследовал ее и наверняка помнил лишь про заряженный пистолет в столе отцова кабинета. В-третьих, даже если б он и захотел что-нибудь пропить, оставались еще верхние и нижние соседи, чтившие депутатское прошлое отца. Особенно нижние, никогда не упускавшие возможности оценить Сашеньку на предмет выноса.
С младых ногтей он не был привычен к труду, тем не менее по достижении дееспособного возраста его тотчас зачислили в штат одного из богатейших лингвотрестов России. Своей мизерной должности он не соответствовал и не подозревал о ней. В головном офисе треста, находившимся на площади Бодуэна де Куртенэ (Старой), он редко заговаривал вне бухгалтерии и не был знаком ни с кем, кроме кассирши Но - единственной во всей монополии не желавшей возобновлять своего редуцированного имени. Царским жалованьем, разумеется, Сашенька был обязан фамилии Баскаков, внесенной в Государственный реестр РФ - одно нахождение такой фамилии в штатном расписании обеспечивало учреждению невиданные налоговые послабления. Впрочем, о размерах своего оклада он тоже был наслышан в общих чертах и приходил за получкой не в назначенный день, как остальные сотрудники, а когда оказывался на мели. И это была четвертая - и, пожалуй, главная - причина того, что обстановка квартиры оставалась в нетронутом виде (пускай и не в первозданном).
В штат треста Сашенька был зачислен пожизненно, то есть, по его собственному заявлению, на пятьдесят лет. Он и сам не знал, почему заявил при зачислении именно пятьдесят. Больше ста было запрещено по закону, и, как правило, при вступлении в пожизненную должность фамилиал (соискатель, чья фамилия значилась в Госреестре) называл максимально допустимое число. Закон о служащих-реестровиках был принят при живом участии Баскакова-старшего и имел целью охрану фамилиалов от покушений со стороны конкурентов организаций, в которых они состояли и которым, соответственно, обеспечивали колоссальные льготы. Таким образом, покушаться на Сашеньку в течение пятидесяти лет со дня его вступления в должность было бессмысленно: при установленном факте физического устранения (отсутствия) формально он все равно бы оставался в штатном расписании треста и даже продолжал бы получать зарплату, каковая, правда, в этом случае уходила бы в казну. Весь фокус ситуации заключался в том, что если бы Сашенька физически превзошел уровень заявленного срока жизни, то его не только уволили бы в тот же день, но и похоронили бы на следующий. Однако обо всем этом он или не задумывался, или задумывался вскользь - не потому, что не рассчитывал прожить больше, а просто потому что решил остановиться на пятидесяти.
В то утро, когда его первый раз потревожили из брачной конторы Роднадзора, он еще не приходил в себя со вчерашнего, и в курс дела более-менее вошел только со второго звонка, под вечер. Весть была благой - по истечении почти что четырех лет поиска ему подыскали невесту. То был ратифицированный госэкспертизой фамильянс : мало того что молодая, как и он, являлась фамилиалом (фамилиалкой), с 5 %-ной погрешностью покрывались не только его требования к ее кандидатуре, но и с 2 %-ной - ее к его. Следовало лишь условиться о подтверждении. Звонившая диспетчерша, волнуясь, не тотчас могла перейти с морзянки на слова, как предписывалось в столь торжественных случаях, и повторила сообщение заново - задорней и с ганзейским акцентом. На что не менее растерявшийся Сашенька таки ответил морзянкой и тоже побежал на кухню. Тоже - в смысле повторить.
Впоследствии, отпив положенное, он привычно расслабился на краю стола и пытался вспомнить о своих требованиях к кандидатуре невесты. Но это оказалось нелегко. Образ получался расплывчатым, даже каким-то многослойным. Отпив лишнего, Сашенька с надеждой затих и для чего-то смотрел в окно и беззвучно напрягался глоткой. Однако выше пояса кандидатуры дело у него так и не пошло. Выше пояса все по-прежнему расплывалось и, к тому ж, начинала маячить неизвестно откуда взявшаяся, подозрительная строка: "Дыша духами и туманами…" А еще через час не вовремя кончилась бутылка.
Собираясь с мыслями и на ходу ориентируясь в рукавах, Сашенька отправился в магазин.
На пороге ему пришлось задержаться: в проеме выставленной входной двери желтела фигура как всегда безошибочного, бесшумно караулившего его нижнего соседа, ровесника по внешности и бывшего борца Мш. Дверь, между прочим, лет десять назад этот Мш и выставил по просьбе Сашеньки, испытывавшего непроходимые трудности с замком. (На самом деле, тут заключалась военная хитрость: досаждал Сашеньке вовсе не замок, а шум при движении ключа, шум, который, по его убеждению, и был основным поставщиком соседской бдительности. Но он ошибался.) Сейчас, судя по густо стиснутым, как будто дышащим кулакам и неспокойному припухлому лбу, Мш поджидал его не столько с целью осмотра на вынос - хотя, конечно, не без этого, - сколько ввиду бесплатной выпивки.
Но Сашенька был не против.
Пошли.
Отходчивый Мш от чувств невольно забегал вперед, и, хохоча, сразу сдавал из благодарности.
R-byte (Арбайт, старнейм - Арбат) пустовал. Мело.
Мело и на выносе в магазине.
Сашеньке, в силу присутствия Мш расплатившемуся шепотом, показалось, что забившаяся кассирша попросту не слышит его. Паникуя, он даже начал повторять баснословную стоимость спиртного, но все обошлось - кассирша, в отличие от самого Сашеньки, была в порядке.
Дома, передоверив купленное Мш, он перезвонил в Роднадзор (по случаю фамильянса он имел право на бесплатный телефонный звонок), где ему все с энтузиазмом подтвердили. Однако Мш по такому поводу выпивки сомневался чуть ли не до третьей и косо поглядывал на Сашеньку даже после того, как тот перешел на речь. Теребя шейную узду лингвосчетчика (которая, как у заключенного, была исполнена у него в виде массивной вериги с выгравированным номером статьи), он упрямо выстукивал ногтем по бутылочному горлышку: "В-р-е-ш-ь, в-р-е-ш-ь, в-р-е-ш-ь…" Сашенька, знавший незлобивый и подвижный нрав соседа, зажег керосинку и налил стаканы. Пока Мш улыбался своему, он опять - и как бы тайком от циничного собутыльника - попытался возобновить образ невесты и снова не пошел выше пояса. В этот раз он даже не мог вполне восстановить своих требований к ее кандидатуре - кроме главного, согласно которому невеста его должна была быть без малейшей физической способности к устной речи. Но подобная претензия выдвигалась подавляющим большинством клиентуры брачных контор.
Выпив, Мш настучал ножом по столу: "Н-у л-а-д-н-о".
Сашенька тоже выпил и с мыслей о невесте невесело переключился на бедолагу-соседа.
Мш посадили два года назад за развратные действа, повлекшие покушение на убийство. Дело было ясное. В подпитии, спутав какого-то прохожего, похожего на ухажера тогдашней своей зазнобы, Мш предложил невинному человеку расцеловать его в нижней задней части тела. Тот с удовольствием исполнил просьбу и чего-то ждал. В затянувшейся паузе, осознав смысл содеянного и озлившись, Мш потребовал в голову наглецу аж три крупнокалиберных помп-повреждения. Однако прохожий оказался не робкого десятка. Увернувшись, он заявил лишь легкое касательное ранение предплечья. Прибывший глосс-наряд после протокольной проверки показаний лингвосчетчиков прострелил потерпевшему мякоть правого бедра (Мш, как выяснилось, вследствие выпитого и не целился почти), а дебоширу, зачитав статью и опечатав словарный запас, дал ливера - лингвосчетчик с тюремной веригой на семь лет без права амнистии. Теперь, мало того что личная изоглосса Мш описывала в точности очертания его района прописки, но и сам он, лишенный твердой (или, как еще говорили по старинке, жесткой) памяти на слова, был вынужден довольствоваться скудным лагерным глоссарём - доступ к своему у него блокировали. Подружка, не будь дурой, бросила Мш. Родители прогнали его на антресоли и отказывались от свиданий и передач . Напившись тогда впервые за счет Сашеньки, Мш сначала хотел повеситься, а потом требовать себе петли. Но ни о том, ни о другом, разумеется, не могло быть и речи : повеситься Мш мешал ливер, а требовать - не то что петли, узелка на память - уже было не на что. С тех пор, если не попрошайничал морзянкой, он стучал на словах, благо в округе сидела еще уйма народу.
"В-з-д-р-о-г-н-у-л-и", - предложил Сашенька.
Из давней привычки уважения к борцовским качествам соседа он общался с Мш по преимуществу морзянкой, но сейчас подумал другое: в преддверии семейной жизни ему бы не лишне привыкать к экономии. Во всем.
Вздрогнули.
Подтвердив голову кулаком и сведя брови, Мш взял любимый мотив и негромко, в три пальца, загремел по стакану: "С-т-е-п-ь д-а с-т-е-п-ь…" Сашенька деликатно вторил. Пели, как водится, в целях на посошок, и глядели в разные друг от друга стороны. Понимая, что уже ни на грамм не продвинется с невестой, Сашенька стал вспоминать, как давным-давно, еще накануне школы, он ходил с мамой в церковь. Из невидимого и будто оглушенного временем детства ему были доступны лишь эти церковные воспоминания. Мама, стоя позади, обычно держала руки скрещенными у него на груди. Спиной он чувствовал ее медленное, иногда надолго пропадавшее дыхание. Ангелы в промокших одеждах, спускаясь на трапециях с невидимого от испарений потолка, раздавали молящимся просвиру, и как-то один из них, со скрипом проплывая мимо не знавшего молитв Сашеньки, вместо просвирки приложил к его губам палец. Сейчас, наверное, уже ничего этого не было в помине. Место ангелов заняли более совершенные и бесшумные существа, а богослужения, после того как морфема "-бог-" была окончательно приватизирована Синодом, сделались платными. Период так называемой "второй канонизации", когда вслед за Троицей приватизировали имена четырех евангелистов, двенадцати апостолов, всех святых и пророков, а также основополагающие библейские лексемы, стал началом очередного раскола и беспорядка на улицах. Мама тогда заболела и вместо церкви стала ходить в подпольную молельню "адвентистов кода". Один из этих тихих людей, о которых в миру было известно только то, что они добровольно отрезают себе языки, посещал ее за день до смерти и настучал Сашеньке, что Благая весть снизошла на человечество не в виде Слова, а посредством утраченного протокода Морзе. Сашенька хорошо запомнил его, потому что у человека бежала слюна и он подарил ему красивый складной ножичек с инкрустацией…
Пустую бутылку пришлось убрать под стол, после чего Мш, шумно сходив в уборную, ушел.
Керосинка начинала коптить. Через батарею было слышно, как на пятом этаже ругаются Воронцовы: "С-к-о-т б-л-я-д-ь п-о-д-о-н-о-к ч-т-о-б с-к-о-т т-ы п-о-д-о-н-о-к б-л-я-д-ь с-к-о-т…" Сашенька смотрел в неравномерно прозрачное окно на тени снежинок и думал о том, не позвонить ли Катюше. На воображение невидимой невесты у него больше не оставалось сил, он начинал тосковать. В это время Мш свирепо возвращался за сигаретами, но он даже не взглянул на него. Он осторожно позвонил. Катюша поначалу не узнала его, но потом обещала приехать.
Разминая ноги, он убрал со стола, побрызгал по сторонам дихлофосом и постучал Воронцовым, чтоб закруглялись.
Катюшу он знал так давно, что часто забывал о ней и путал на улице с другими женщинами. Она тоже любила его. Тем или этим летом они бывали в СПб и видели БНч. Увы, она не могла ни на что рассчитывать, так как не была фамилиалкой, брак их не признали бы ни в одном пункте Роднадзора. После СПб, к тому же, ее оштрафовали на три минимальных тезауруса за то, что она пыталась фальсифицировать свою эхо-метрику. Отец ее, раскольник-протокодист и бывший ангел, показательно манкировал Сашенькой…
В этом слабом месте воспоминаний Сашенька забеспокоился, пошарил среди тарелок и стал глядеть под стол. С образом Катюшиного родителя у него намертво склеивались ощущения той страшной поры, когда он еще не был Сашенькой Баскаковым - точнее, не был фамилиалом. Отец, бросивший их с мамой в пользу новой, удавшейся семьи, еще громко заседал в Думе, и завещание, разумеется, не вскрывали. Где-то в пограничных областях календаря и кочевала приблизительная дата их знакомства - с Катюшей, или с ее старшей сестрой, уже было не суть важно (ведь и по сей день Сашенька не называл Катюшу по имени, будучи не уверен в том, что это действительно ее имя, а не имя сестры). Однако уже тогда не было мамы, и он, мало-помалу выключаясь из повседневного распорядка забот, начинал привыкать к сокрушительному чувству невесомости, которое, должно быть, испытывает падающий в пропасть человек. Завещание отца не то чтобы приостановило это падение, но резко сократило глубину пропасти. Буквально на следующий день Сашенька чуть не сгинул в дорожно-транспортном происшествии, а неделю спустя был послан профессиональными охальниками, нанятыми, как выяснилось впоследствии, мстительной мачехой.
Катюшу он привык помнить с бухгалтерии треста, где, все еще теряясь, находился по поводу одной из первых своих получек. С непривычки к плачущим женщинам он поздоровался с ней, чем несказанно испугал девушку и вызвал гнев присутствовавшего в поношенном ангельском облачении ее родителя. Последовал бесшумный скандал, в результате которого родителю было предложено очистить помещение. Потрясенный, Сашенька предложил проводить Катюшу до дому, на что она ответила сокрушенным молчанием. То есть была не против. Пятью минутами раньше ей отказали в заявлении на трестовскую должность (не помогло ни отцово ходатайство, ни его священнические одежды), а неожиданное и баснословное Сашенькино здравствуйте - по лексическому значению равнявшееся десяти минимальным тезаурусам - в точности соответствовало тому роковому числу баллов, коего Катюша не добрала. Неудивительно, что совпадение это было расценено мнительным экс-ангелом как насмешка и волокитство. В тот день Катюша впервые не ночевала дома, а на следующий с Сашенькиной подачи устроилась на работу в другом присутствии. По старой церковной привычке отец хотел лишить ее благословения и наследства, но, слава Богу, был для этого уже исчерпывающе нищ. Дочь, впрочем, с тех пор он безоговорочно простил, пытался обратить в свою новую веру и забрасывал нелегальными радиограммами.
Женщины, сознававшие свою красоту как опасность, всецело подчиненные ей, приводили Сашеньку в замешательство, он сторонился их, словно статуй. С одной такой женщиной он даже прожил несколько дней. Катюша была совсем другое дело. Она почти не требовала взаимности, но всегда искренне, по-детски, жадно радовалась ей. Своего жалованья ей определенно хватало только на то, чтобы сводить концы с концами, но, по убеждению Сашеньки, подпольная активность отца также оказывалась на ее иждивении. С ним это было впервые: он не понимал до конца, что же ему нравится в Катюше, то есть того, что видела и чего добивалась в нем сама Катюша, и он не скупился на слова…
Но когда же она вошла сейчас, он, вспомнив о невесте, не знал, что делать, и в ужасе не приветствовал ее.
Катюша обиделась, хотя и не подала виду и спортивно улыбалась после мороза. Они сели в кухне, Катюша на его месте, Сашенька на замусоренном Мш, и пили чай с сыром. Потом Сашенька все-таки хотел рассказать о фамильянсе, но вместо этого стал зачем-то плохо говорить об Мш. И как и сам Мш, возбуждаясь, сполз на чеченов и КГБ. Юбилейную кавказскую кампанию вслед за СМИ и Мш он именовал "ермоловской", столь же яростно и туманно аргументировал ее и даже похоже выставлял подбородок, если ему пытались возражать. В такие минуты, как правило, кончалось спиртное и спор помалу заходил в тупик. Однако сейчас в стаканах был разлит липовый чай и Сашенька на всех парах летел к той опасной черте, за которой инертная дробь морзянки не поспевала за мыслью, осаживая, обесценивала ее, и человек, переходя на личности, в пылу зачастую переходил на речь.
Поэтому Катюша подала ему конфетку. Он осекся на полуслове, сосредоточенно подставил ладонь, перевел взгляд на нее и улыбнулся. Она, конечно, видела, что что-то не то, оглядывалась на окно и покашливала. Сашеньке быстро сделалось жаль ее, и они перешли в спальню.