Хотел, было, сличить отпечатки твоих нежных пальчиков, – неспешно рассуждал "гномов" сын, с удовольствием оглядывая с головы до ног Юлю, но не задерживая взгляда в её глазах, – с отпечатками на рукояти сабли, на стакане. Уже не хочу. Всё ясней ясного. И играть в беспонятку, птички-сестрички, ни малейшего нет смысла. Скажете вы – да, скажете вы – нет; это никак не изменит моего настроения и неизбежного хода вещей.
– Вы с кем-то спутали нас. Или разыгрываете свой спектакль, – мрачное, отрешённое спокойствие, не в соответ обстановке, сошло на Юлю; она взяла в ладонь, тихонько сжала холодную, вздрагивающую руку сестры: "не надо их бояться, лучше, ненавидь их… найдём, найдём выход". Эля подняла растерянный взгляд, шевельнула бледными губами: поняла.
– Вся жизнь спектакль, а ты – неслабенькая в нём актриса. Да полно вам, синеглазки, вы же заметили уже – настроение у меня сегодня малооблачное, без осадков. Несмотря на злодеяние ваше, слишком уж людоедских чувств я к вам не питаю. Я не собираюсь шинковать вас саблями, вешать, топить, запекать в духовке, обливать кислотой, сдирать кожу и делать из неё барабан. Слава Богу – месяц прошёл. Покойники оплаканы и нежатся в земле, которая, как известно, всем, без разницы – пухом. Хотя с папой у нас были не лучезарные отношения, горе сыновнее – велико. Велико, но слегка уже отгорёвано. Что ж тут попишешь – судьба. Мне только одно в этой истории непонятно – зачем? Убивать-то, зачем было? Ну ладно: некрасиво, положим, дяденьки обошлись с вами, да? Обманули, охмурили, наивных девочек. Сами-то вы, девочки, каким местом думали, когда соглашались ехать сюда; не палкой же вас загоняли в машину. А вели бы себя культурно, отнеслись бы с пониманьем к слабостям дядей-пенсионеров – вам бы и денежек заплатили, и все были бы довольны. Зачем было хватать саблю и лишать людей жизни?
Эля сверкнула глазами, открыла уже рот, но Юля вовремя стиснула её ладонь.
– Мы ничего не хватали и никого не лишали. Не имеем понятия, о чём вы говорите.
– Мы никогда не были здесь, – неловко-жалобно добавила Эля, – Отпустите нас домой, пожалуйста.
"Гномов" сын сокрушённо вздохнул, развёл руками, повернулся к своим людям, призывая их подивиться услышанному. Булыжник и Араб недвусмысленными взглядами ощупывали сестёр.
– Наши гости так быстро не уходят, – ласковая ухмылка Булыжника, – Мы с ног сбились, пока отыскали вас.
– И старались не зря… не зря, – одобрительно, без малейшего акцента сказал Араб, подошёл ближе, наклонил во вниманьи пепельную голову: клювистый нос, костяной подбородок, черкнутый тонким косым шрамом от правой щеки, – Милы, юны, чисты, экзотичны. Что ещё надо, господа? – деловитый блеск в тёмных глазах.
– Зачем вы нас привезли сюда? Чего хотите? – презрительно сощурилась Юля, – Потребуете выкуп?
– А что, – засмеялся "гномов" сын, – Миллион "зелёных" заплатите?
– Отчего не десять? Нас одна мама на свою зарплату содержит. У неё этих миллионов…
– Знаем, знаем. Поэтому выкупа ни у кого не будем требовать.
– А чего же вы будете требовать? – настороженно спросила Эля.
– Ничего не будем. Просто вы поступаете в полную нашу собственность. Гости навсегда – так это назовём.
Юлины щёки стали бледнеть.
– Что это значит?
– Это значит, что теперь мы, и никто другой, ваши единственные родные, друзья, благодетели, хозяева – как вам угодно принять. Потому, давайте налаживать дружбу. Для начала познакомимся. Вас зовут Эля и Юля – это мы выяснили. Правда, я еще не понял, кто есть кто, ну да неважно. Я – Самуил, в обиходе – Смайл – самый прямой отныне ваш родственник, ваш папочка и братик в одном лице. Хотя, наверное, ненадолго. Этот достойнейший господин, – он почтительно кивнул в сторону Араба, – так же стал для вас близок. Вы и не подозреваете ещё, насколько близок. Зовите его со скромным благоговеньем господин Сиртак. Ну и третий наш друг, – кивок к Булыжнику, – вам тоже сделался нечужим. Этот человек надёжный, мужественный, неприхотливый. У него простое имя – Дюб; оно вполне соответствует его прочности и упорству. Вот такова на сегодняшний день ваша семья. Начинайте привыкать. Расслабляйтесь.
Он небрежно упал в кресло, закинул ногу на ногу, стал бесстрастно покачивать ею.
– Это вы… шутите так, да? – в глазах у Юли зажглась неумелая, отчаянная злость, – Вы шутить очень любите, да? Думаете, наши друзья не узнают, где мы! Думаете, наша мама будет молчать!
– Может быть, и будет… – глухо сказал Дюб-Булыжник.
– Нас, наверное, уже ищут. Нас найдут обязательно. Вы не знаете, какие у нас друзья. Вы ещё пожалеете, что увезли нас!
– Лучше отпустите… – добавила Эля, – Выведите за ворота, мы сами уйдём.
– Я вижу, что вы, всё-таки, хотите испортить нам настроение, – грозный металл звякнул в голосе Смайла, – Вы своими цыплячьими мозгами не догнали ещё, ПОЧЕМУ вы здесь? Вы не въехали ещё в ситуацию? Не поняли – КОГО вы жизни лишили? КТО сейчас перед вами? Считаете, что мы шутники? Может, и впрямь, пошутить? Одно слово, одно движение пальца – и вас нет на свете, и не было никогда, и цветочки по вас принести будет некуда. Иль ещё интереснее шутка – угостить вами наших друзей. До отвала угостить, до полного "не могу", а друзья у нас с богатой фантазией и без комплексов. Там, внизу, в подвале, звуков не слышно. По десятку на каждую хватит, добавки не попросите? А потом вашим друзьям выбросить то, что от вас останется. Как вам программа праздника?
Девочки молчали, пронзённые ужасом. До них, в самом деле, наконец дошло, что это не сон, не бред. Что всё – взаправду. Что они – в ТОМ САМОМ доме. Что эти люди способны сделать ВСЁ, о чём говорят. Что НИКТО не сможет им здесь помочь. Пока кто-нибудь когда-нибудь их отыщет… отыщет ли их кто-нибудь когда-нибудь?..
Они с трудом стояли на ослабевших дрожащих ногах; сесть им не позволили, не предложили. Обе не в силах были разжать оцепеневшие губы, чтобы открыть рот, чтобы выговорить хоть слово… чтобы спросить этих страшных людей…
К ним подошёл, поднявшись с кресла, Араб-Сиртак, бегло-снисходительно улыбнулся.
– Ну-ну, в обморок падать не надо. Очнулись – успокоились. Ничего плохого вам делать не собираются. Если, конечно, вы будете послушными девочками. Наоборот, вам сделают много хорошего. Вы любите путешествовать? Хотите поехать в увлекательный круиз? За границу.
– Н-не хотим, – с трудом выговорила Юля.
– Отчего же? Увидеть огромные города, роскошные дворцы. Познакомиться с богатыми, интересными людьми. Жить красиво и беззаботно – об этом каждая девушка мечтает. Но не каждой везёт. А мы сделаем, чтобы ваша мечта сбылась.
– Мы… не мечтаем, – пролепетала Эля.
– И напрасно, – назидательно сказал Смайл, – Что у вас за жизнь здесь? Нищета, скука, никаких перспектив. Сказочных принцев на белых лимузинах для таких, как вы не бывает. Здесь – не бывает. А там – сколько угодно. Там – другой мир, другие люди. А вы – молоды, красивы, умны. Там к вам придёт и богатство, и счастье; здесь – никогда. Недаром многие пытаются уехать из этой страны. Да не у всех получается. А мы поможем вам. И устроиться там поможем, и денег заработать. Это ваш золотой шанс, не упустите его.
Смайл разглагольствовал без улыбки. Но не пытался скрыть презрительные колючки в глазах.
– Зачем вы нам говорите это? – почти шёпотом спросила Юля, – Мы же не дети маленькие.
– Вы – взрослые дети. Мы раскрываем вам глаза на мир. Соглашайтесь.
– А если… не согласимся?
Гулкий всхохот Дюба-Булыжника.
– Как-кая жалость!
Сиртак подошёл ближе, участливо положил руку на Элино плечо; Эля вздрогнула, сделала попытку отодвинуться.
– Вы верьте в хорошее, девочки. Мы вас не обманываем. Если верить в хорошее, оно и сбудется хорошим. Сами нам потом спасибо скажете. А если верить в плохое, хорошее станет плохим. Ну ладно, господа, на этом дискуссию, пожалуй, закончим. Время дорого.
– Воистину, дорого; посему – к делу, – поднялся с кресла Смайл, – Сейчас вас немного покормят. Можете привести себя в порядок. Успокоиться. А потом – в путь.
– Куда? – одновременно вырвалось у девочек.
– В ваше розовое счастье.
Он подошёл к пустому камину, прикоснулся к какому-то выступу на стене – за стеной мелодично трелькнуло. Отворилась дверь, в зал вошла… неточно – вдвинулась, крейсерски вплыла монументальная дама в строгом песочном костюме, слегка смахивающем на женскую военную форму, с мраморным бесстрастным лицом, с серыми сверлами глаз, ожидательно уставилась на Смайла.
– Анастасия Аристарховна, проводите этих сеньорит на кухню, организуйте им хороший завтрак. А так же умыванье, туалет и прочее. На всё-про всё у вас полчаса.
Сёстры покинули зал под величавым конвоем домоправительницы.
– Ты повезёшь, Дюб, – кивнул Смайл Булыжнику, – Я понимаю, конечно, после бессонной ночи удовольствие маленькое. Но больше некому. Тебя знают в "обители", седой Арон тебе доверяет. Возьмёшь жёлтый фургон "Рено".
– Это тот, размалёванный? Кубики – шарики.
– "Альтекс – товары для дома". Зато кузов без окон. Чинно-благородно.
– В исправности?
– Разумеется. Бензина – полный бак. Документы в порядке. Напарника поопытней выбери из своих людей. Кстати, сколько их здесь?
– Пятеро. Дрыхнут наверху, что им ещё делать.
Булыжник неохотно поднялся с кресла, разминая шею, покрутил полированной головой, с шумом, надув щёки, выдохнул.
– Только ты, Дюб. Дело стоит того. Нельзя оставлять их здесь, сам понимаешь.
– Сдайте их из рук в руки, седому Арону, – отрывисто сказал Сиртак, – В "обители" не задерживайтесь. Обо мне – ни с кем никаких разговоров. Кроме Арона, конечно. У меня ещё интересы в Волстоле, я приеду через пару дней. Будем готовить партию к переправке. Набираются неплохие экземпляры.
– Всё ясно. Сделаем в лучшем виде, – Булыжник тяжёлым шагом направился к выходу.
– Выезжайте через задние ворота, – бросил вслед ему Смайл, – Потише, поаккуратней.
– Не первый раз.
После ухода Булыжника Смайл достал из встроенного в стену бара шаровидную бутыль, поставил на тонконогий столик два бокала плеснул в них коньячного янтаря.
– Прошу вас.
– С утра? Зря, – поморщился Сиртак.
– По чуть-чуть. За успех.
– Удачное приобретение, господин Смайл.
– Когда вы планируете переправку?
– Через неделю, морем.
– Надеюсь, всё пройдёт гладко.
Сиртак сделал крошечный глоток из бокала.
– "Обитель" – контора серьёзная. За качественный товар платит щедро. Вам ли не знать.
– Да-да, разумеется, – торопливо закивал Смайл.
Сиртак поднял бокал к оконному свету, задумчиво любуясь золотистыми искрами в нём.
– По родственникам этих сестёр прозондировано? По близким и дальним.
– Нет у них родственников. Одна мать… была.
– Друзья, о которых они упоминали?
– Друзья – есть друзья. Сегодня он друг. А завтра – никто.
– Не скажите. Ментуру, надеюсь не подключат. Мне суета ни к чему, у меня солидные дела здесь.
– Ни в коем разе! А если и вдруг… С ментурой уладим, всё давно схвачено. Вас это никак не коснётся.
– Это ваши проблемы.
– Никаких проблем, господин Сиртак.
– Да? А ну как, приедут их друзья на "жигулях"? – остро усмехнулся гость, – Разбираться, шум поднимать.
– Шутить изволите? – развеселился Смайл, – Кто от кого узнает?
– А ну как?
– Приедут – уедут. В задумчивости. У нас Дюбовских молодцов остаётся четверо. Два охранника и я – семеро. И даже Анастасия Аристарховна – восьмая. Уговорим товарищей не шуметь.
*
Железная злая скорлупка несётся по шоссе, покачиваясь, поскрипывая рессорами… это так должно быть: рессоры, шоссе, автомобиль – по логике происшедшего; а уже, быть может, и не так, и нереально всё происшедшее, потому что движенье укачивает, притупляет, и потому что ничего не разглядеть вокруг из скорлупки; и где она, эта скорлупка, несётся коварным своим напором, может быть, не по земле уже даже, а в каком-то муторном небе летит, или уже въехала в никакое, в недоброе, в нескончимое небытие, в мираж, из которого нет возврата.
Ничего не видно из качающегося железного плена. Задняя дверь плотно заперта, боковых окон нет, единственный источник света – переднее окошко в водительскую кабину закрыто матовой стеклянной задвижкой почти полностью – лишь узенькая щель сбоку.
Скамеек в фургоне не было. Девочки сидели на каком-то длинном досчатом лакированном ящике – жёстком и скользком; при торможении машины, они сползали с него. Прислониться можно было только к такой же жёсткой доске вдоль боковой железной стенки; из-за доски торчали гнутые скобки, очевидно, для продеванья ремней, которыми крепился груз.
"Альтекс – товары для дома". Теперь – они здесь… Теперь они – живой "товар для дома". Для какого, чьего дома? Где он, тот гнусный дом; что с ними будет там?..
Эта мысль-чувство одинаково рухнула на сознанье Эли и Юли. Эта мысль была проста, простотой своей – ужасна.
Когда их заталкивали в машину, Булыжник-Дюб предупредил: – В дороге – никаких разговоров и шорохов, неважно, едем мы или стоим. Не вздумайте орать, звать на помощь. Один лишний звук – бросаю к вам вот это, – он показал маленькую, блестящую капсулу, – и плотно закрываю окно. Газ там почти без запаха. Но через пару секунд – вы валяетесь на полу в полном отрубе, и прийти в себя вам очень будет нелегко, и последствия для вас будут очень болезненные. Играть с вами никто не собирается, потому – сидеть тише покойников. Приедем на место – наговоритесь.
– Ехать долго? – сквозь зубы спросила Юля.
– Сколько надо.
Они сидели, прижавшись друг к другу, и каждая чувствовала тревожные пульсы крови – своей и сестриной. В кузове было душно, утреннее солнце начинало постепенно нагревать крашенную металлическую обшивку.
– Юль, – тихонько прошептала Эля почти на ухо сестре, – как думаешь, нас будут искать?
– Конечно, будут, – так же беззвучно ответила Юля, – Мама поднимет всех: Рамина, Симона, а те – своих друзей.
– Пока узнают, куда увезли нас…
– Рамин узнает. Он заставит этого Смайла всё сказать. Вот только…
– Что?
– Если нас сразу… отправят…
– Если нас отправят – это всё… – Элины глаза замерли и поблекли от представленного кошмара, – Тогда нам надо побыстрей умереть.
– Даже если не сразу отправят… Как им освободить нас? В милицию обращаться нельзя. А там, наверное, целое бандитское кубло. Перевозят таких, как мы, за границу и продают.
– Кому?
– Сама знаешь, кому. И зачем, – Юля проговорила слишком громко, с опаской взглянула на окошко в водительскую кабину. Через щель шириной в мизинец почти ничего невозможно было увидеть: ни дороги за лобовым стеклом, ни Булыжника, ни его напарника, сидящего за рулём, ржавоволосого, бровастого, насупленного верзилу, которого Булыжник называл почему-то Сфинксом, хотя ничего сфинксовского в этой образине не было; разве что, молчаливость.
– Что же нам делать? – смятый Элин шёпот.
– Нам нельзя туда доезжать.
– Нельзя…
– Нам надо сбежать по дороге.
– Давай скажем, что нам плохо.
– Им плевать, что нам плохо.
– Давай скажем, что хотим в туалет.
– Да, что не можем терпеть.
– Они пойдут с нами.
– Пойдут. Но в машину мы не вернёмся.
– А если начнут стрелять?
– Не станут они стрелять, – медленно, сгустив шепот, сказала Юля, – Я так думаю.
– Н-наверное.
– Ты… что-нибудь замечаешь в себе?
– Замечаю, – выдохнула Эля, – Со вчерашнего… с пещеры.
– Значит, не примерещилось нам, – заострился Юлин взгляд, – Я думала, может я чуть-чуть спятила. Будто, со мной… во мне – ещё кто-то.
– У меня тоже. Оно вышло к нам из пещеры. Невидимое. Могут быть существа без тела?
– А я знаю? Надо попытаться поговорить с ним.
– Не сейчас же.
– У него какая-то особенная сила. Она может действовать на людей. Я вот… почувствовала.
– Как действовать?
– Так, как мы захотим, – жёстко сказала Юля, – Давай попробуем.
– Давай, – облизнула пересохшие губы Эля, – Погоди… немного успокоюсь.
Юля застучала кулаком по передней стенке.
– Эй!..
7. Симон и Рамин
Они остановились на выезде из зарослей. Рамин повернул ключ зажигания, мотор заглох. Густая тишина в смолистой горчинке хвойного духа вплыла в открытые окна машины. За поджарыми стволами молодых сосен был хорошо виден большой трёхэтажный дом с лиловой черепичной крышей, с круглой остроконечной башенкой, с трёххвостым синим флагом на шпиле, лениво поплескивающимся в ветерке. Особняк величаво расположился на травянистой поляне; даже издали трава виделась необычно густой, ровной и мягкой; на такой траве хорошо бездельно валяться тёплым летним утром и ни о чём не думать. На такой траве (наверняка, она специально была выращена-ухожена) можно почувствовать себя счастливым и лёгким. Если, конечно, всё в порядке с тобой, с твоими ближними…
Дорога – капитальный, тугой асфальт – притекала к вишнёвым воротам в мощном заборе коричневого кирпича, покрытом двумя скатами лиловой черепицы.
Ничто, кроме редких птичьих чиликов, не нарушало тишины, ни единая людская фигура, не усложняла идиллического пейзажа.
– Уверена? – кивнул Рамин рядом сидящей Лите.
– Да. Всё совпадает.
– Тогда – к делу. Симон, ты что думаешь?
Дроздов, высунувшись из окна, цепко разглядывал дом и его окрестности.
– Думаю, нас там ожидают и уж точно не с ласковой дружбой. Но навряд ли так скоро. Сколько людей у них – трое ли, десятеро – мы не знаем; значит, рассчитываем на десятеро. И они не должны знать, сколько нас, поэтому давайте-ка, первым делом, съедем с дороги и замаскируем машину.
Рамин завёл мотор, подал машину назад, свернул направо, петляя между стволами по сухой, хрусткой земле, посыпанной старой хвоей и едва прикрытой хилой, выросшей без должного солнца травкой, доехал до самодовольной компании ёлок, обогнул их и встал под укрывом пышных ветвей.
– Вы с Лорой остаётесь в машине и ждёте нас, – повернулся он к Лите. И, не дав ей открыть рта для возражений, продолжил, – Нельзя всем идти. Может быть, это будет просто разведывательный визит. А решительные действия потом.
– Когда потом, что ты говоришь такое?! – воскликнула Лита, – С этими людьми не бывает потом. Всё должно решиться сразу и окончательно. Чем больше нас, тем мы сильнее. Я иду с вами.
– Я тоже, – сказала Лора.
– Ну вот, пожалуйста, – развёл руками Рамин, обращаясь к Дроздову.
– Поймите, нельзя всем нам туда, – терпеливо объяснил Симон, – Чем меньше людей, тем спокойней всё решится. К воротам Рамин пойдёт один. А я незаметно обойду с другой стороны, попытаюсь тихонько перелезть через забор, пробраться в дом. Для страховки, на всякий случай. Но всё должно сделаться мирным путём.
– Ребята, зачем вы сказки нам рассказываете? – искренне возмутилась Лита, – Мирным путём с бандитами, захватившими девочек, убившими их мать!?