Нужно было срочно сказать что-то очень сильное, очень достоверное, очень уютно-покойное. Нужно было применить психологический приём потоньше, поделикатней, поэффективней для скорой помощи обожжённому тоской человеку. Не искала она слов и не вспоминала приёмов. Потому что единственное было необходимо: просто молча сидеть рядом, с мокрыми глазами и некрасиво покривленными губами, молча сидеть и чувствовать внутри себя маленькую часть усмиряемой боли, перешедшую к тебе от болящего человека; а значит, болящему человеку рядом с тобой сделалось чуть-чуть легче. Они долго сидели так. Потом Лора поднялась. Шмыгнула носом, смущённо улыбнулась.
– Я тебя отвлекаю, наверное? Тебе работать надо. Я пойду, а?
– Завтра приходи. Пожалуйста, – у Литы невольно вышел такой же "шмыг" и улыбка, – Подольше поговорим. Я тебе расскажу кое о чём. Тебе поможет…
*
Мама, тётя Таня и семилетняя Лита ехали на поезде из своего из родного города Каначева отдыхать к морю. На берегу моря жила тётитанина мама, у которой они собирались остановиться. Лита ещё не видела моря и на поезде так далеко никогда не ездила. Поэтому она радовалась непрерывно: с восхищеньем смотрела в окно на бегущий назад разноцветный мир, выскакивала из купе в коридор понаблюдать за другими пассажирами, приставала к маме и тёте Тане со всевозможными расспросами.
Утром поезд подъезжал к какому-то небольшому городу. Мама, тётя Таня и Лита заканчивали свой завтрак и допивали чай. С верхней полки слез четвёртый обитатель купе – незнакомый попутчик, подсевший к ним ночью: крупный мужчина с квадратным лицом и большими волосатыми руками. Одет он был в жёлтую футболку и спортивные брюки с красными зигзагами. С собою у него была лишь кожаная сумка на ремне. Ему в этом городе надо было выходить, проводница в ослепительно белой рубашке уже заглянула в купе и вручила ему билет.
Незнакомый попутчик сидел около выхода и с удовольствием рассказывал, какой замечательный этот город, в который они въезжали, и в котором он жил.
– А вон та церковь на холме стоит уже двести лет. Её построил купец и промышленник Иван Никодимов – человек знаменитый в нашем городе. По сути, благодаря его капиталам и его энергичной деятельности, наш город и начал по-настоящему развиваться. Посмотрите, какая у неё изысканная архитектура? Как необычно отделан её купол!
Мама, тётя Таня и Лита, мало, что понимающая в архитектуре, прильнули к окну, чтобы получше разглядеть прославленную церковь.
Поезд уже тормозил перед вокзалом.
– О других достопримечательностях рассказать не смогу, потому как я, слава Богу, приехал, – торжественно произнёс незнакомый попутчик, поднимаясь и покидая купе, – Счастливого пути вам и всяческих успехов.
Через отодвинутую дверь видны были шагающие к выходу пассажиры: кто с вещами, которые тоже приехали; кто без вещей, которые просто хотели размяться и подышать свежим воздухом.
– Довольно приятный, культурный молодой человек, – сказала тётя Таня.
– Да, – согласилась мама, – Хотя на вид и не кажется таковым.
Лита озабоченно смотрела на открытую дверь. Потом соскочила на пол и направилась в коридор.
– Ты куда? – строго окликнула её мама, – Не вздумай пойти в тамбур.
– Не, мам, я тут, в коридоре.
Лита отошла в сторону, подальше от своего купе. Коридор был почти пуст, многие двери в купе прикрыты.
Она оттянула прижатое пружиной к стене плоское сиденье, вскарабкалась на него, сдвинулась к окну, опершись одной ногой на сиденье, а другой – на подоконный лакированный брус; высунула голову наружу над опущенной рамой. Внимательно разглядывала людей, проходящих по перрону. Ждала. Ждать почему-то пришлось долго, и стоять так было неудобно. Тепловоз уже прогудел, объявляя отправление.
Лита огорчённо вздохнула, намереваясь вернуть свою голову в вагон и слезть на пол, как вдруг увидела его. Незнакомого попутчика в жёлтой футболке, со своей кожаной сумкой. Он неторопливо, вразвалочку шёл мимо окна.
У Литы заколотилось сердце и слегка зазвенело в голове.
– Постойте! – крикнула она.
Незнакомый попутчик поднял квадратное лицо, удивлённо хмыкнул, узнав Литу, весело махнул ей ладонью.
– Привет, чадо. Бай-бай…
– Постойте!
– Чего? – строго спросил он.
Лита вцепилась взглядом в его серый взгляд и сказала медленно, негромко.
– Пожалуйста. Верните. Кошелёк.
– Чего-о?! – сузились и без того маленькие глаза и округлились рыхлые губы.
– Кошелёк, – ещё медленней повторила Лита, – Вы вытащили его из сумки у тёти Тани. Пока она смотрела в окно на церковь. Там её деньги. Верните. Пожалуйста.
Поезд плавно тронулся, перрон чуть заметно сдвинулся назад.
– Тебе показалось. Девочка. Показалось, – злым шёпотом сказал незнакомый попутчик, и глаза у него стали злыми.
Лита продолжала держать его взгляд в своём взгляде, в висках у неё звонко и слегка больно стучали красные острые молоточки. Она почему-то знала, что он не вырвет свой взгляд, пока она так смотрит.
– Кошелёк. Верните. Пожалуйста. Кошелёк. Верните. Пожалуйста. Кошелёк…
Перрон отодвигался уже быстрее. Поезд постепенно прибавлял ход.
Незнакомый попутчик повернулся и вдруг сделал шаг за поездом. Второй шаг… На лице его появилось неуклюжее изумленье, растерянность.
– Кошелёк!.. Пожалуйста!..
Рубиновый звон молоточков в висках у Литы делался всё сильней и опасней.
Незнакомый попутчик болезненно смял губы, дёрнул головой, но голову опустить не смог. Он вытащил из кармана брюк бежевый кошелёк и кинул его в раскрытое окно; кошелёк пролетел рядом с Литиным ухом, ударился о стенку купе, грузно шлёпнулся на пол.
Лита резко, с неприятным усильем, зажмурила глаза, распрямилась и тоже спрыгнула на пол. Сиденье громко отхлопнулось.
За окном мелькали пёстрые дома и деревья. Поезд набирал скорость. По коридору проходили пассажиры, стараясь не задеть маленькую взъерошенную девочку. Молоточки у Литы в голове стали тускнеть, удаляться. Она подняла кошелёк, засунула его за футболку, под мышку, чтобы незаметно пронести в купе и, улучив момент, тихонько положить в тётитанину сумку.
Лишь оторвавшимся мелким лепестком сознанья она вернулась на миг на перрон, к незнакомому попутчику…
Рослый мужчина неподвижно стоял, уставясь на на уменьшающийся вдали, уже игрушечный последний вагон. Лицо его было деревянисто от страха-недоуменья.
*
На третьем месяце работы в клинике "Надежда" Лита Дванова получила повод для душевных смут. Она уже перезнакомилась со всеми и сошлась со многими; работа, психологическая обстановка, взаимоотношения сотрудников – всё было просто и приятно; она чувствовала, что и сама пришлась всем по нраву.
На врачебных планёрках Эдуард Арсеньевич Невелов результаты её работы комментировал кратко, без взысков-похвал – новичок, всё-таки – но смотрел на неё благосклонно и затяжно. Эта затяжность-благосклонность не осталась незамеченной.
– А почему нет? – таинственно улыбаясь, в доверительной беседе сказала Нинель Филипповна, врач, чей кабинет соседствовал с кабинетом Литы, с которой она общалась чаще, чем с другими; сорокапятилетняя, слегка располневшая и подтаявшая, волоокая "цирцея", подуставшая от своей былой неотразимости, нажившая, благодаря оной, двоих детей от мужа бывшего и двоих от настоящего – известного тренера по дзюдо, – Я старше тебя в полтора раза и в чём-в чём, а в устройстве мужиков разобралась до последнего винтика. Эдуард Арсеньич – человек и мужик, каких почти не бывает на свете. Мне лично он оч-чень симпатичен. Если бы не мой "бизон"… Короче, на тебя он западает, медленно, но верно.
– "Западает". Что за слово такое… – поморщилась Лита.
– Не в словах суть. В обстоятельствах. В человеке. Про душевные качества Эдуарда Арсеньича говорить нечего, ты сама их прекрасно чувствуешь. Нравишься ты ему. И нравится он тебе… Уже-уже нравится – не надо делать лицо. Он давным-давно разведён, жена – за другим мужем. Сын взрослый. Живёт за границей. Никого нет у него, знаю, что говорю. Ты тоже, как я понимаю, свободна. Кончать пора со свободой. Чем вы не пара? Да, конечно, ему пятьдесят четыре. Да двадцать пять лет меж вами. Причина? Двадцать пять – тьфу! Если есть у людей чувства. Думай. Туши сомненья. Вы – друг для друга! Попомнишь меня.
Всё меж ними складывалось очень медленно, очень невнятно и непросто. Потому что для Невелова двадцать пять было совсем не "тьфу".
Как-то он случайно встретил её в городе. Наступал вечер вослед жаркому летнему дню. Проходя по людному проспекту, он решил заглянуть в маленький закуток-павильончик, утолить жажду стаканом минералки. Павильончик был отгорожен от уличной суматохи ярким пластиковым навесом и свисающей с навеса гирляндовой пеленой бамбуковых цветных столбиков, нанизанных на капроновые шнуры. Гирлянды покачивались от ветерка, столбики тихонько постукивали друг о друга. Через утлые зазоры Невелов разглядел в павильоне её. Он подошёл ближе, чуть-чуть расширил зазор.
Лита сидела за столиком боком и прихлёбывала что-то прохладительное из стакана. Народу в павильоне было немало, но её столик был пуст. Случайно или по её флюидному нехотенью никто рядом с ней не садился. Она не замечала его за плотной бамбуковой мишурой, а он в узких просветах её видел прекрасно, совсем близко, с лица. Смотрел, завораживаясь, волнуясь…
Почти незнакомая женщина. Ровная матовость лица в контрасте волос: обрушенной на плечи волны тёмнокаштана, подожжённого медью. Дерзко поднятый подбородок; и шея – тонкая, сильная; и нежная явь этой силы и уязвимости: он почти невиден отсюда, но он есть – пульсик над ключицей, маленькое биенье под кожей живой крови.
Неутомимая кровь – вмещенье странного духа, непокоя; чуткая энергия – женское существо, властно заполнившее женское тело. Великолепное женское тело: ничего недостаточного, ничего чересчурного. Нежданный раздор-раздвойство: гибкость, изыск, игра недалеко ещё отошедшей юности; густая, томительная магия полносильного и полнострастного наступающего тридцатилетья.
Да, свет юности в женщине бросок и силён, но тридцатилетье сильнее, оттого что глаза её уже не безмятежно юны. Оттого что глаза её – глаза психиатра, психолога, не единожды впускавшие в себя мрачные беды и надрывы чьих-то изувеченных душ. Оттого, быть может, пригас в них юный наив, и сделались они более тёмными, более глубокими, более пронзительными, чем должно им быть. Издержки непустячной профессии…
Поначалу Невелов хотел войти в павильон, поздороваться, поговорить с ней, хотя б перекинуться несколькими бодрыми фразами. Но отчего-то передумал, прошёл мимо входа, двинулся дальше по проспекту к станции метро. Бесцельно остановился возле журнального киоска, стал разглядывать крикливо глянцевые обложки, сердясь на себя за то, что передумал. В это время она подошла сзади.
– Здравствуйте, Эдуард Арсеньич! Ну конечно же!.. А мне вдруг померещилось, что вы где-то поблизости. Вот чудеса!
– Рад видеть тебя, Лита! – слегка смущённо улыбнулся Невелов. "Померещилось"… – подумал, – Наверное, увидела, как я на неё пялился из-за чертовых бамбуковых побрякушек".
Они забыли о всех своих делах и прогуляли по городу весь вечер, не замечая ни города, ни вечера. Разговоры их были легки, отвлечённы, азартны, бесполезны – на все темы, кроме одной. Они поели мороженого в кафе, выпили по полфужера сухого вина, затем пешком дошли до дома Литы. Она чинно-благородно держала его под руку.
– Образцово-показательный отец с умницей дочерью, – оценил себя Невелов.
– Возвращаются домой из публичной библиотеки. Но, мне кажется, мы не о том, Эдуард Арсеньич.
– Да… не о том.
– Так, может быть… пора уже?.. о том.
– Мн. Случайно у нас сегодня получился такой вечер… Лита. Возможно, больше и не получится…
– А возможно, и получится. А? – с весёлой ехидцей прищурилась она.
– Завтра мы станем уже другими, прежними.
– Это какими прежними? Я и завтра буду собой.
– Ладно, что-то я опять… не о том. Я очень рад, что тебя встретил сегодня. Вообще, рад, что… знаю тебя. Ты очень хоро… Ты – изумительная женщина. Я очень хочу, чтобы ты стала счастливой, во всём… Во всём. Тебе нужно…
– Стоп! Эдуард Арсеньич, вы сегодня почему-то всё время – мимо. Давайте-ка, я скажу. А вы не перебивайте. Только после того, как скажу, я сразу убегу домой. Хорошо? Чтоб всё не испортить.
Эдуард Арсеньевич давнько не видел вблизи, в темноте, женских глаз, взведённых на полную боевую мощь, поэтому с непривычки ощутил лёгкую слабость в коленях.
– Так вот. Вы – никакой не отец, я никакая ни дочь, даже для посторонних прохожих. Вы – мужчина. Я – женщина. Я не вчера родилась, мне уже предостаточно лет, чтобы не ошибиться. Я много ошибалась в людях. Я даже замуж успела выскочить… и развестись успела – было ослепленье на целый год, слава Богу, прошло. И мужчинам многим я нравилась и нравлюсь. А были – которые любили меня… не шутя любили. Но такая беда – я не любила их.
Так вот… с вами – совсем не так. Слышите, вы? О мудрый из мудрых, добродетельный из добродетельных! Желающий мне счастья где-нибудь, от себя подальше. Притворяетесь непонятливым, да? Как не стыдно! Так вот, знайте, что я знаю про вас… знаю… про ваши чувства… хоть вы и не желаете мне о них говорить. Деликатнейший из деликатнейших… эх, вы!
Ничего. Я терпеливая. Я подожду, когда вы поймёте всё. Когда вы дочувствуете. Я помогу вам. Я скажу вам… тебе… Что ты – самый необходимый… что ты – самый лучший, самый единственный… мужчина. Для меня. Другого не будет. Я говорю тебе это. Я подожду, когда ты мне это скажешь. Всё! Сегодня всё!
Она придвинулась к нему, быстро поцеловала в растерянные губы средь колкой бороды и усов и через секунду уже бежала, не оборачиваясь, к подъезду.
8. Трое
Невелов пересматривал учётные карточки пациентов. Рамин рассказывал о своей поездке в Рефинов.
– Пещера в полном порядке. Позавчера укрепили решётку на входе. Откидная решётка – прочные петли, арматурные прутья на сварке. Ключи я забрал под расписку: от решётки и от ворот в верхнем огражденьи воронки. Теперь мы можем спокойно планировать свои походы и ни от кого не зависеть.
– Да, это хорошо, – отозвался Невелов, – И хорошо, что никто случайный туда не попадёт.
– Проходили в пещеру. Втроём, втроём, разумеется, – уточнил Рамин, перехватив вопросительный взгляд главврача, – Мы с водителем и представитель местной администрации. Вполне сухо. Ничего подозрительного. Никаких неприятных ощущений. Мрачновато, конечно. Оставили там привезённые фонари с аккумуляторами и раскладные стулья. Всё остальное будем брать с собой.
Рамин рассказывал о своих дискуссиях с руководителями посёлка Рефинов по поводу заключения договора об использовании воронки, находящихся там каменных глыб и, в особенности, пещеры для лечебных психотерапевтических сеансов клиники "Надежда".
Лита слушала рассеянно. Она любовалась согдийским бронзовым профилем Рамина.
Черты облика его удивительно соответствовали сущным чертам: горбинка крупного носа – самоцель, напор, вдохновенность; рельеф губ, спадающий штрих горечи – изыски возможных страстей – возможность жёсткого их обузданья; плотный, слегка выдвинутый подбородок – последовательность, взвешенность поступков и мнений; антрацитовый выплеск волос на лоб, тень бровей и ресниц над глазами – неразгадка, непростота человека.
Лита укромно улыбнулась воспоминанью о самой первой их встрече, в первый день её работы в клинике. Это была воистину сильная встреча. Она заметила тогда, как дрогнул уверенный взгляд восточного "паладина", какой-то почти неуловимый разлад скользнул в нём, какой-то вспых-неустой на краю нечаянной томительной пропасти. Не преминул разглядеть и он в густом малахите её глаз подозрительную краткую ярчь, внезапный толчок самочинной сладостной катастрофы-полёта-паденья…
В первую, в самую первую их встречу… А вслед за встречей она узнала, что он уже девять лет, как женат, что жена у него – модельер детской одежды, что зовут её Света, что живут они в трёхкомнатной квартире на улице Магистральной, что двое сыновей-младшекласников у них, что…
Она очень трудно и очень быстро выбралась из своей катастрофовой пропасти, он – из своей. И на ровной, уже неколеблемой тверди, на дружеской приязни они привыкали и привыкли общаться. Воспоминанье о том давно стало для Литы спокойным, красивым сантиментом.
– Ну что ж. Завтра, друзья мои, открытие, так сказать, сезона, – с нотками торжественности заключил Невелов, – Я со своим капитаном, Рамин со своими девчонками и ты, Лита, со своей подопечной. В девять выезжаем на микроавтобусе; водителя надо предупредить. Форма одежды походно-спортивная. Что брать с собой, в принципе, ясно, но еще раз уточним попозже. Ваши пациенты на месте?
– Мои ждут давно, – сказал Рамин.
– Моя тоже пришла, – отозвалась Лита.
– Мой вот-вот появится. Собираем их у меня в кабинете. Будем знакомить и знакомиться. Завтра действуем одной командой.
9. Семеро
– Максимум, полтора часа, – сказал Невелов рыже-усому щекастому здоровяку-водителю микроавтобуса, – Отдыхай, Митя. Но бдительности не теряй. Вперёд, первопроходцы!
Они подошли к краю громадного зелёного блюда, вдавленного в земную поверхность с аккуратностью и фантастической мощью. У блюда было сравнительно небольшое дно и очень пологие ровные склоны. Трава на склонах была как-то особенно плотна и низкоросла, её зелень казалась сочней, чем на остальной равнине. Впечатление совершенства немного портили разбросанные по блюду беспутные клоки серо-зелёного кустарника: дикого шиповника и колючего тёрна.
Утреннее, ещё не знойное солнце спадало с новенькой лазури, зажигая зелёный мир блюда-воронки осмысленной жизнью. Воздух – вкусный, травянисто пахучий, перемешивался тонким ветерком.
Спускаться по склону было легко и приятно: ноги сами шагали, требовалось только не позволить им безответственно побежать. Никаких тропинок не наблюдалось: местные жители не интересовались воронкой, круговое сетчатое ограждение, надо полагать, способствовало тому.
Шли вольной ватагой. Впереди, рядом друг с другом – синички: обе в одинаковых защитных рубашках, чёрных шортах и белых кроссовках: лишь бейсболки на соломенных стрижках, у Эли жёлтая, у Юли бежевая, да небольшая сумка на Элином плече позволяли их различить. Они оглядывались по сторонам остро и настороженно. Им хотелось побыстрей миновать открытый, издалека видимый склон и спуститься вниз, в заросли.
За ними – Лора в лёгкой хлопчатой куртке, в вельветовой панамке, надвинутой на лоб, тоже с сумочкой на плече. Она почти не оглядывалась, окружающие пейзажи её мало интересовали, и никуда не спешила: бесстрастно шла туда, куда почему-то шли все.
Старшая часть группы слегка приотстала: Дроздов – в пятнистой зелёно-бурой футболке от полевой формы; Рамин – в видавших виды джинсах и в клетчатой ковбойке; Лита – в синих брюках, такого же цвета блузке, в белой кепочке на голове; Невелов – в серой ветровке. Дроздов нес на плечах рюкзак с питьевой водой и бутербродным завтраком, Рамин – сумку с походной аптечкой.
Первозданная благодать июльского утра после городских сует подействовала на всех.
– Вот оно, лекарство от болезней, – рассуждал Рамин, оглядывая окрестную идиллию, – Утешенье от всех невзгод. Вот где надо построить новую клинику.
– Со временем, может быть, и построим, – согласился Невелов.