Я очнулся, бросился к нему. Вспышка погасла. В воздухе возникла какая-то блестящая пыль. Я не добежал до него. Меня сжало, словно в огромных тисках. В голове закружилось, потемнело, я перестал видеть и слышать. Но сознания не потерял. Такое впечатление было, что меня насквозь прошивает гигантская швейная машина: вонзается невидимая игла, а за иглой нить… Не больно, но… мерзко… безнадёжно… и холодно. Потом тиски разошлись. Я был на земле и не мог встать. Я кое-как расслышал голоса, разглядел смутные фигуры. Это были вы.
– Вспышка… – мрачно сказал Рамин, – Вероятно, выброс какой-нибудь "ультра-неизвестной" энергии из какого-нибудь "ультра-неслыханного" пространства. Мощный импульс, воздействующий на психику, на физическое состояние человека. Семь лет назад – Смагин со своим пациентом. Сегодня – Эдуард Арсеньич. Угораздило нас… день в день, минута в минуту… А я… Я же об этом… Мне б задуматься первому. А я, наоборот, Эдуарду Арсеньичу… И-ди-от!
– Ты про что? – удивилась Лита.
– Да так… ладно. Неудачный день.
Неудачный день…
Городская больница неотложной помощи. Эдуарду Арсеньевичу – реанимационная. Симону, состояние, которого по дороге улучшилось – общий осмотр, что-то тонизирующее и отправка домой, на отдых. Самочувствие синичек опасений не вызывало.
Лита добилась разрешения остаться здесь. Главный врач был хорошо знаком с Невеловым и даже чуть наслышан о ней.
Она – рядом с ним. Получится ли хоть чем-то ему помочь?
Лита перенесла стул к кровати, села, не сводя глаз с больного.
Узнать бы, почувствовать бы. То. Что он встретил там и чем спокойно поразился. Уж никак ни свет, ни звук, ни жар, ни стужа, ни яд, ни радиация, ни ужас, ни отчаяние, ни ненависть… Какой же стихии позволил он затопить себя без остатка? Нет!.. не без остатка. Если жив человек, непременно останется… останется хотя бы нитка одна…
Ариаднова нить в Лабиринте, по которой можно выбраться в прежнее. И у него обязательно есть эта нить, и наверное, и конечно же она связана с нею. "Только бы выбраться! Только бы… во всём разберёмся потом, оценим-осмыслим потом, и друг друга вновь узнаем потом, после… Только бы выбраться!".
Вот уж некстати… Самовольство безнужных слёз, терпкий наждак в горле.
Лита достала платок, быстро утихомирила глаза, прогнала сутолоку мыслей. "Собраться. Сосредоточиться. Ему нужна ты. Сильная. Неукротимая. Любящая. Что было и есть меж нами…".
Он лежал, подняв лицо за потолок, за облака, за звёзды; устремив закрытые глаза и запечатанные мысли к Тому. Не к ней. Значит, и ей тоже необходимо пробиться… Туда, где он. И Там с ним встретиться. Должен же он ей помочь! Чуть-чуть приоткрыть запертую дверь, снять хотя бы запоры. А дальше она сама…
Он лежал и слушал её. Может быть даже – слышал. Она тихонько говорила.
– Мой. Только мой. Единственный. Лю-би-мый. Напрасно подумал ты. Напрасно. Что сможешь где-то быть без меня. Здесь? Там? Нет. Я говорю – нет. Нет, не сможешь. Я тоже не смогу. Я не хочу. Мы пробьёмся друг к другу. Вот увидишь. Ты увидишь и скажешь, что я права. Давай же пробовать. Ты – оттуда. Я – отсюда. Всё получится, давай пробовать. Вспомни меня. Мой…
2. Лора
Служебный микроавтобус под водительством Мити, соучастник всех вояжей тревожного дня, развозил их по домам.
Первыми выходили синички. Микроавтобус вырулил в узкий проезд меж двумя девятиэтажками, развернулся на асфальтовом лоскуте двора.
– Точно, всё в порядке? – вглядывался Рамин в девочек, – Какие-нибудь особенные ощущения? Головокружение, слабость? Нет?
– Всё – о кей, – заверила его Юля.
– Я провожу вас.
– Да вот он же, наш подъезд.
– Провожу-провожу. А завтра мы с вами встречаемся у меня в кабинете. Как штык – в девять ноль-ноль.
– Будем, – пообещала Эля.
– Мама ваша дома?
– Дома, не волнуйтесь, – сказала Юля, – Правда, ей – в ночную сегодня.
– Значит, вы одни на всю ночь?
– Первый раз, что ли?
– Мн… – потускнел Рамин, – Первый – не первый… А сегодня… Что-то как-то не нравится мне сегодня.
– Чего не нравится? – насторожилась Юля.
– Девчонки, а поехали ко мне. Я в гости вас приглашаю. Места всем хватит. Света будет рада. А уж мои сорванцы-то… У меня двое сорванцов, а я к ним – двух классных сорванчих. Серьёзно, поехали, я вас у мамы отпрошу.
– Так наобум в гости не ходят, – строго сказала Юля, – С чего вдруг? Будто мы одни не ночевали. Вы нас совсем за детсад держите.
– А мама сказала, что, может быть, её подменят, – вспомнила Эля, – Одной аппаратчице нужны отгулы к отпуску.
Они вошли в обшарпанный, тусклый подъезд, никого не встретив на пути, поднялись на второй этаж, остановились на площадке против двери с цифрой восемь.
Рамин в сомнении потёр пальцами переносицу.
– День сегодня такой… нервный. Ладно. Телефон мой у вас есть. В любое время дня и ночи, с поводом и без повода. Маме – моё почтенье. До завтра.
Он спускался медленно, почти неохотно. "Сумбур какой-то… не могу ухватить, – тихонько пробормотал он сам себе, – Что-то не так делаю? Что-то всё сегодня не так…"
Подходя к микроавтобусу, он обратил внимание на стоящий невдалеке чёрный джип. Машина, как машина, ничего особенного. Только номер не местный. "Почему не местный? Да что с этого…" За рулём в ожиданьи кого-то – водитель. Имя таким – легион: обыкновеннейшая слоновая кость черепа, банальнейшая пустошь лица, утомительно пошлое золото нашейной цепи, весёлая полосатая маечка на оплывших плечах.
Рамин задержался перед открытой дверцей, повернув голову к водителю; водитель равнодушно глянул на Рамина. "Что он забыл здесь сегодня, этот пришлый джип, совсем ни к чему ему быть здесь, этому джипу… Впрочем, что за вздор! Мало ли иногородних машин в городе, мало ли разных людей в доме? Глупости. Нервы."
– Мы будем ехать или мы не будем ехать, – недовольный бас Мити, – Темнеть скоро начнёт.
Следующим вышел Симон.
– Подышу немного.
Он качнулся, ступив на асфальт. Сердито тряхнул головой.
– Мутит тебя? – спросил Рамин.
– Нет, тут… другое. Тут занятная даже картина. Словно внезапно меняется скорость движения всего вокруг. Словно ты спрыгнул с крутящейся карусели. Или, наоборот, запрыгнул. Ощущенье своей инерции. Вихри какие-то.
– Может, лучше тебе?..
– Ерунда, пройдёт. Проходит. По твёрдой земле прогуляюсь.
Рамин вытащил из кармана бумажник, достал визитку.
– Вдруг что – звони, не раздумывай. Да, и свои телефоны оставь. Мало ли…
Простившись, Дроздов быстро зашагал по тротуару, опять слегка покачнулся.
Лора схватила свою сумку, решительно вынырнула в открытую дверцу машины.
– Симон! Если вы не против, я составлю вам компанию.
– Мне? – удивлённо обернулся Дроздов.
– Я здесь тоже… недалеко. Почти по пути. Тоже хочу подышать.
– А-а. Ну, раз так… Приглашаю подышать дуэтом.
– Молодец, – кивнул ей Рамин, захлопывая дверцу.
Им молчалось вдвоём нетрудно, спокойно, долго. Не было суетной нужды поиска слов и тем для разговора. Им и в голову не пришло попытаться друг друга развлечь или друг другу понравиться. Лоре самой было невдомёк, зачем она вышла из машины, соврала, что живёт поблизости. Уж менее всего, чтоб подставить Дроздову своё плечо, потеряй он вдруг равновесие. Он тоже ничуть не озаботился, что предпринять с увязавшейся за ним сумрачной дамой. Какое ему до неё дело? Как и ей до него.
Правая сторона улицы распушилась, раззеленилась в городской сквер, с фонтаном, с брусчатыми, обсаженными людьми скамейками, со стекляшками кафе, павильонов, игровых автоматов и прочим развлекательным фаршем.
– Присядем? – кивнул Симон на скамейку, доставая сигареты, – Или ты спешишь?
– Не спешу. Мне спешить некуда.
– Сколько лет тебе?
– Двадцать два.
– Хорошо.
– Что хорошо?
– Хороший возраст.
– Для кого как.
– Пить хочешь? – сменил тему Симон.
– Очень, – призналась Лора.
Он встал, широким шагом достиг ближнего киоска, вернулся с двумя откупоренными бутылками пепси-колы. Уже у скамейки его опять слегка качнуло.
– Раньше такого не было с вами?
– Давай на "ты", а?
– Д-давай.
– Было. После контузии. Но это давно было. И сегодня… совсем не контузия.
– А что?
– Знает, наверное, один Невелов. Я ничего толком не понял.
– Совсем ничего?
– Хорошо, что мы пошли в пещеру с ним вдвоём. Лучше было бы никому не ходить. Плохое время. Плохое место.
– Раньше, говорят, ходили. Многим помогало.
– Двоим не помогло. Семь лет назад. Двое домой не вернулись. А теперь… Эдуард Арсеньич.
– Что же это за вспышка такая? Откуда взялась?
Взгляд Дроздова ушёл в тень.
– Нельзя туда никому. Эта пещера – не для людей. Её – закрыть поскорее… закопать, засыпать, затрамбовать. Залить водой всю воронку. Чтобы – никто и никогда.
– Там было страшно?
– Там совсем не было страшно, – с лёгким раздраженьем отчеканил Симон, – Там совсем не было интересно. Там – никак не было. Это – не для человеческих чувств. Понимаешь?.. Всё. Хватит. Давай, о другом. Пожалуйста.
– Ладно, – повела плечами Лора. Поднялась со скамейки, – Ну что, пойдём дальше?
– Пойдём. Ты меня, считай, уже проводила. Мой дом – за этим сквером. Теперь я тебя буду провожать.
– Сама дойду. Со мной всё в порядке.
– Со мной тоже. Почему я должен отказать себе в таком удовольствии? Если ты, конечно, согласна. Где ты живёшь?
– Я… далеко живу. Общага кондитерской фабрики. Улица Туманова.
– Ого! Чего ж вылезла из машины?
– Отвечать обязательно?
– Виноват… – чуть стушевался Симон, – А вообще, сама-то ты откуда?
– Наверное уже – ниоткуда, – глухо сказала Лора, – И уж точно – никуда.
Пауза вышла душноватой, вязкой и протянулась до конца сквера, и захватила ещё часть улицы.
– А у меня дома арбуз в холодильнике, – грустно объявил Симон, – Красный. Холодный. Вчера купил. Съесть не могу.
– Не беда, – рассудила Лора, – Скорми ближним своим.
– Нету ближних. Арбуз есть. А ближних нету. Одни дальние.
– Придётся самому отдуваться.
– А если я тебя попрошу зайти на полчасика и помочь, ты, конечно, откажешься.
– Конечно, откажусь.
3. Синички
Их вытряхнула из снов внезапная ледяная тревога. Они почти одновременно соскочили с кроватей, обошли раздвинутую ширму, отделяющую их угол от остальной комнаты.
Мать стояла босиком на полу в ночной сорочке. Тоже только-только из сна. Она повернулась к ним; в глазах – недопонятый ещё, вязкий испуг, утленькая надежда: может, всё-таки, ещё сон?..
Трое в комнате. Как, откуда взявшихся?! Огромных… чужих… чужой запах – запах недобра, небрежной проломной силы… Как они здесь?!. Зачем?..
Тот, стоящий у двери: утиный нос и оладьи губы… глаза мелки и остры. Другой, который ближе: белесая щётка-стрижка, скошенный подбородок, круглые торчащие уши… во взгляде – масляная, мутная желть… Самый огромный: полосатая майка под коричневой с красными клиньями курткой… он неспешно прошагивает по комнате, словно не замечая хозяев, плюхается на стул-нога за ногу. Щекастое медленное лицо. Череп – полированный светлый булыжник. Бульдожьи глаза – в в удовольствии-покое. Он смакует эффект своего вторжения.
– Ну что, птицы, проснулись? – почти весело взглядывает он на остолбеневших девочек, – Молодцы. Тогда быстренько умываться, чистить зубы, заплетать косички. И – в путь. Завтраком вас накормят в другом месте. Вкусным завтраком.
– К-как вы?.. – смогла наконец выговорить мать, – Двери же… замки же…
– Для нас, фрау, открываются любые двери. Замки уважают нас. А вы, я гляжу, нам почему-то не рады. Обидно.
Голос Булыжника, вперекор его облику, высок, бархатист, плавен.
– Что вам надо от нас? – мать сделала два шага, встала между ним и дочерьми.
– От вас, фрау, ничего, – усмехнулся Булыжник, – Вы, вообще, здесь лишняя. Вы, по нашим сведениям, сейчас должны быть на ночной смене. Что ж это вы уклоняетесь от трудовых обязанностей?
Юля с Элей почти одновременно облизнули губы. Сердца их одинаково колотились под сатиновыми ночнушками. Причина появления этих громил была ясней ясного. Кто сможет помочь? Что делать? Куда их собираются везти? Туда?.. Наверное…
– Кто вы такой? – с отвращением смотрит Юля на короткую латунную шею в золотой цепи, стараясь не поднять взгляд до его взгляда.
– Ваш ангел хранитель, птицы. Неужели не нравлюсь?
– К-куда вы нас повезёте?
– В путешествие. В увлекательное путешествие.
– Какое путешествие!? – тонко вскрикнула мать, – Не трогайте их!
– Вот кричать не надо, фрау, – посуровел голос Булыжника, – Могут сделаться неприятности.
– Не трогайте их! – умоляюще искривились губы женщины, – Они ни в чём не виноваты. Им всего по пятнадцать лет. Я отвечаю за них… за всё…
– К сожаленью, фрау, в этой жизни каждый отвечает за себя. С детства. Ну так, что стоим, птицы? Одеваться.
"Мобильник… на тумбочке у кровати… – мельк Юлиной мысли, – незаметно вызвать Рамина…".
– Все мобильники – сюда, на стол, – изловил её мысль Булыжник, – Сюда, я сказал!
– У нас один на двоих, – пролепетала Эля.
– Я обыщу, если надо. А теперь одеваться. Ширму убрать. Телефон есть в квартире? Нету? Хорошо. Вы, фрау, чего ждёте?
Мать дрожащей рукой открыла свою сумочку.
Булыжник бросил мобильник девочек на пол, не вставая со стула, хрястнул по нему каблучищем. Материн телефон положил себе в карман.
– Н-не трогайте их… п-пожалуйста! – сминался, близился к рыданиям голос матери, – Я сделаю всё, что… Я з-заплачу, я откуплюсь. Сколько надо?..
– Сколько надо, фрау, – искренне развеселился Булыжник, – то вам и во сне не приснится. Но у вас есть друзья, я знаю. Душевные, деловые друзья. А вдруг помогут.
– Да-да! – воодушевлённо всхлипнула женщина, – Конечно, помогут, обязательно помогут… мы сделаем всё. Девочек только не трогайте, а?.. оставьте, умоляю вас!
– Нет, фрау, девочек мы заберём. Девочки будут в полном порядке. Если вы и ваши друзья будете благоразумны, вы скоро с ними встретитесь.
– А к-куда вы их?.. А сколько вы хотите? Не трогайте их, а? Богом прошу! Возьмите меня… возьмите лучше меня!
– Не надо, фрау, пускать пузыри, – скучно сказал Булыжник, – Вы останетесь дома, будете сидеть тише мыши и ждать нашего звонка… А, у вас же телефона нет. Ну тогда – письма нашего. С условиями. Недолго-недолго ждать. Очень недолго.
Булыжник повернул голову к своим бесстрастным сообщникам, словно проверяя, на месте ли они. – Ну что, готовы? – он встал, оглядел одевшихся Юлю с Элей, – Быстро умываться, в туалет… и в путь.
Перед выходом Булыжник кивнул Утконосу, тот извлёк из кармана наручники, сцепил ими правую руку Эли и левую Юли.
– Вы что, так нас по улице поведёте? – расширила глаза Эля.
– Всего лишь до машины, цыпа, – ухмыльнулся Утконос, – Пять утра. Не надейся, не увидит никто.
– Но, на всякий случай… – Булыжник снял с вешалки перед дверью Юлину ветровку, набросил её на сцепленные руки девочек, – Придерживайте. И помните: один лишний звук или движенье – и вас нет на свете.
Пустая пыльная лестница, серые почерканные панели. Подъездная дверь, недавно установленная металлическая створа на плавной пружине. Кнопка цифрового замка; замка нет, его сняли, чтобы сменить на домофон… чтобы сменить, но не сменили: до сих пор – ни домофона, ни замка. И ни души у подъезда, и сонный двор безжизнен… и машина невдалеке, чёрный джип.
Ладонь Булыжника лежит на Элином плече, Эля пригнулась под её тяжестью.
Утконос идёт вперёд открывать машину. Булыжник поворачивается к другому бандиту. Делает какой-то знак пальцами. Достаёт из кармана мобильник, вертит им в воздухе.
– Вернись, отдай фрау её телефончик. Для связи. Только в темпе, мы ждём.
Ушастый кривится, исчезает за дверью.
Утконос сел за руль, завёл машину. Булыжник бесцеремонно втолкнул девочек на заднее сиденье. Ждут Ушастого. Вернулся Ушастый.
– Порядок, – дёрнул-кивнул головой.
– Точно порядок? – ласково спросил Булыжник.
– Точней не бывает, – голос Ушастого дряблый, сырой. Скошенный подбородок неприятно сморщивается. Желтое масло в глазах недвижно.
Ушастый садится рядом с девочками, Булыжник – на переднее сиденее, и машина выруливает со двора.
4. Лора
Сон, хитрый прилив, накрыл, затопил её на короткое время. И отхлынул. Она поднялась, села на кровати, нащупала ногами, надвинула шлёпанцы. Непривычные, не её шлёпанцы. Не её кровать. Комната чужая. В окне, в незнакомом окне – раннее утро. Уже утро. А недавно совсем, а невыносимо давно… так верилось, что его не будет, так хотелось, чтоб его не было, этого утра. А оно есть. А значит, и всё – есть. Всё прежнее. Она – прежняя. Нет, она хуже, чем была вчера. В миллион раз хуже, чем была с ним ночью. С ним!..
Симон спит, зарыв пол-лица в подушку. Как он может так спать? Тяжёлые плечи мерно приподнимаются-опускаются резким, редким дыханьем. "Его сон глубок, как колодец… нет, как овраг, – так вдруг подумалось Лоре, – и неровен, как дно оврага; он крив, он изрезан рытвинами каких-то недобрых видений; он загромождён обломками давних, а может, недавних бед и неладов". Симон беспокойно вздыхал, даже постанывал во сне. Иногда его плечи вздрагивали. Он словно пытался глубже погрузиться в подушку, шарил рукой в поисках покрывала, чтобы отгородиться… не от холода, от другого… от вчерашнего, наверно. Вообще-то, они нехорошо поступили. Зря. Нехорошо. После вчерашнего… они ночью, самым бессовестным образом… Будто ничего вчера не случилось. Неправильно всё, странно всё. Может, от нервов? Ни она, ни он и не думали… Какой-то внезапный, вздорный, истеричный шквал их накрыл…
"Мужчина после женщины должен спать красиво", – пришла мысль. Она усмехнулась своему "открытию". "Да. Должен".
Симон некрасиво спал. Где-то внутри, под горлом, у ней скользнула утлая змейка жалости к этому огромному, сильному, беспомощному мужику. Она осторожно провела пальцем по его плечу. Плечо дрогнуло. Он не проснулся, но откинулся на спину, подняв лицо. Лицо во сне так и не сделалось мягче-безмятежней.
"Ну что ты, что ты? – одними губами спросила его Лора, – Что тебе не даёт покоя? Ты опять вспомнил, да? Вчера, со мной, ты забыл, а теперь, без меня, ты вспомнил. Ты – не без меня. Я – вот она, рядом. Я буду рядом…".
Лора вдруг отнеслась от себя, разглядела себя со стороны, разглядела сварливо-презренно. "Совсем уже ополоумела! Ты чего гонишь пургу-мелодрамщину? Если тебя, дуру, затащили в постель, попользовались тобой, то значит… Значит, что ничего не значит. Так, мелкий эпизод. Проснётесь – улыбнётесь – разойдётесь. Каждый – к своим проблемам. А в его проблемах – не ты. Не ты. Может, сейчас одеться, уйти потихонечку. Не объясняться, не смущаться, не врать. Наверное, правильней всего".
А вчера он сказал…
Лора встала в смутном чувстве, стараясь бесшумно ступать, подошла к окну. За окном обыкновенная, серо-зелёная, асфальто-тополёвая улица, пустая, без машин и людей. Рано ещё. Сколько там, на часах? Десять минут шестого. Сегодня суббота. Не спешит никто никуда.