II
Когда Антошин впоследствии пытался восстановить в памяти подробности своего удивительного старого Нового 1959–1894 года, ему в первую очередь вспоминалась Большая Бронная улица, какой он ее впервые увидел, выйдя из мрачных ворот домовладения жены коллежского советника Екатерины Петровны Филимоновой.
Пожалуй, самым поразительным было то, что на первый взгляд она почти ничем не отличалась от той Большой Бронной, какую он знал до своей роковой ссоры с Галкой Бредихиной. Разве только, что вывешенными по поводу табельного дня трехцветными царскими флагами да вывесками с фамилиями владельцев торговых заведений. Антошин нарочно проделал так знакомый ему по вчерашнему вечеру путь - по Большой Бронной направо, до Пушкинской площади (теперь она называлась по-старому, Страстной), потом по площади направо, до внешнего проезда Тверского бульвара, и снова направо, по этому проезду, до того невзрачного здания, где вчера - в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году - помещался кинотеатр "Новости дня", и на всем этом пути он не встретил ни одного дома, которого не видел бы вчера.
Но памятник Пушкину стоял теперь на своем первоначальном месте, в самом начале Тверского бульвара. По левую руку бронзового Пушкина, в знакомом трехэтажном доме с нелепым бельведерчиком, поблескивала большими цветными шарами знакомая ему с детства аптека. Но теперь она принадлежала не государству, а хозяину, частнику. По правую руку, на внутреннем проезде Тверского бульвара, где потом был многоэтажный дом с магазином "Армения" на углу, высилась церковь святого Дмитрия Солунского с красивыми широкими ступеньками. А там, где Антошин привык видеть новый, просторный сквер с фонтанами у памятника Пушкину, закрывала горизонт приземистая громада женского Страстного монастыря, окруженная толстой округлой крепостной стеной, из-за которой там и сям торчали голые верхушки деревьев.
На проезжей части площади, ближе к аптеке, темнел на фоне свежевыпавшего снега павильон городской конной железной дороги. Под его навесом на полированной деревянной скамье спасались от порывистого ветра несколько приезжих в лаптях, с котомками за плечами. Прогромыхала, глухо тенькая колокольчиком, двухэтажная конка с вывеской во всю ее длину: "Пейте коньяк Шустова!" На империале спиной к ветру, втянув в поднятый воротник голову в потертой мерлушковой шапке пирожком, сидел одинокий пассажир. Его унылая, скорчившаяся в три погибели фигура была как бы окантована снегом. Что заставило его забираться в такую мерзкую погоду на открытый всем четырем ветрам империал? Экономия (две копейки разницы против стоимости проезда внутри вагона)? Тяга к одиночеству? Потребность проветриться после бурно проведенной новогодней ночи?..
Улицы, бульвар, площадь были равно пустынны и тихи. Табельный, неприсутственный и нерабочий, день еще только начинался. Москвичи отсыпались. Лениво протрюхал извозчик: узенькие, похожие на игрушечные сани, покрытые облезлой полостью, невидная лошадка с ленточкой, вплетенной в жиденькую гриву по случаю праздника, - точь-в-точь такой же, как десятки извозчиков, которых Антошин перевидал в кинофильмах и в иллюстрациях к сочинениям Льва Толстого, Антона Павловича Чехова. Маячил на перекрестке, переминаясь с ноги на ногу, озябший городовой. Первый городовой, которого Антошин увидел не на экране, а в жизни, в натуральном виде. Коренастый, массивный, в черной шинели с погонами из крученого красного жгута, с красным шнуром - аксельбантом, который кончался защелкой на рукоятке торчавшего из черной кобуры револьвера. На городовом была круглая черная и низкая барашковая шапка с разлапистым позолоченным знаком.
Скамейки вокруг памятника Пушкину были покрыты пухлыми снежными перинками, чистенькими, свежими, немятыми. С тех пор как ночью перестал падать снег, на них еще никто не сидел. Кроме одной. Кто-то смёл на ней краешек и, видно, не очень давно ушел, потому что сиденье в этом месте было только слегка придушено снегом. А сбоку, возле самого края скамейки, валялась сложенная вчетверо газета… "Ведомости Московской городской полиции".
Когда-то, в далекие детдомовские годы, Александра Степановна лично сводила юного Антошина - признанного главу детдомовских "историков-марксистов" - в Старосадский переулок, в Историческую библиотеку. Они поднялись с нею на пятый этаж, в газетный отдел, и Александра Степановна сама подобрала для своего любимца несколько комплектов старых московских газет. Несколько воскресных дней Антошин с утра до вечера (с перерывом на обед у Александры Степановны) листал хрусткие газетные комплекты, огромные, громоздкие, неудобные, в дешевых и некрасивых картонных переплетах. Он прочел в них уйму "дневников происшествий" и объявлений, выписывал самое интересное, и это ему здорово помогло, когда он, пунцовый от горделивого волнения, делал на кружке сообщение "О характерных фактах московской жизни времен зарождения организованного рабочего движения".
Многого Антошин тогда в тех газетах не понимал, многое было ему хоть и понятно, но неинтересно.
Теперь Антошину предстояло читать одну из тех газет не в качестве самодеятельного историка, а как ее современнику.
По старой памяти он начал с "дневника происшествий".
Тридцатого декабря, прочитал он, застревая с непривычки на букве "ять", в доме Берга на Маросейке был усмотрен повесившийся запасный рядовой, из крестьян, Федор Владимиров, 34 лет. Покойный злоупотреблял спиртными напитками, что, вероятно, и послужило причиною к самоубийству.
В тот же день в Старо-Екатерининской больнице умерла учительница Ольга Игнатьевна Самойлова, 30 лет. Смерть последовала от отравления карболовой кислотой, которую Самойлова приняла, проходя по 3-й Мещанской улице. Покойная последнее время находилась без занятий, была очень задумчива и не раз говорила домашним о желании покончить с собой.
31 декабря проживавший в доме Зарайского по Мыльникову переулку московский мещанин Константин-Эрнст Эдуардов Мейков, 37 лет, был усмотрен в своей комнате лежащим на полу мертвым, с затянутой на шее веревкой, привязанной к стенке кушетки. На письменном столе оказалась записка, в которой Мейков просит в его смерти никого не винить. Самоубийца, по словам родственников, страдал последнее время меланхолией.
В тот же день на пустопорожней земле во владении Анановых по 1-й Мещанской улице и Камер-Коллежскому валу усмотрен труп неизвестного мужчины, лет шестидесяти, одетого в рубище и без сапог. При умершем никаких документов не найдено. К обнаружению звания его приняты меры.
В тот же день в приемный покой Мясницкой части доставлен был поднятый на улице неизвестный мужчина в болезненном состоянии, с отмороженными руками, который, успев назвать себя, крестьянином Корчевского уезда Федором Марковым, 47 лет, вскоре умер.
Того же числа в Коровьем переулке лошади поручика Э. Е. Краузе, проезжавшего со своим денщиком Яковом Семушкиным, испугавшись чего-то, понесли и, наехав на проезжавшего в санях крестьянина Кузьму Крапивина, вышибли его на мостовую. Крапивин получил значительный ушиб правого бока и правой ноги. Ему немедленно было подано медицинское пособие. Лошадей вскоре удалось остановить.
Того же числа были подкинуты младенцы: к воротам дома Бородина в Головином переулке младенец мужского пола; в коридоре при конторе смотрителя Мясницкой части - женского пола, с запискою: "Крещена, звать Татьяной"; и на парадное крыльцо квартиры мещанина Федорова, в доме Маманина на Цветном бульваре, также женского пола, с запискою: "Крещена, звать Домною". Подкинутые младенцы отправлены в Воспитательный дом.
Из Перми сообщали, что в тамошнем городском театре устроено электрическое освещение, которое предполагается распространить впоследствии и на ближайшие улицы.
Того же числа сообщили из Лондона, что Гладстон в своем выступлении в палате общин выразил сомнение в том, что настоящий момент благоприятствует для представления державам в пользу всеобщего разоружения. Он также заявил, что правительство намеревается через консулов распространить за границей предостережение против переселения в Англию, ввиду того что рабочий рынок перегружен, и ожидания неимущих переселенцев об улучшении их положения могут быть обмануты.
Из Санкт-Петербурга сообщали, что обер-прокурор Святейшего синода Победоносцев пожалован в статс-секретари. По случаю Нового года пожалованы ордена министрам: народного просвещения графу Делянову - орден Андрея Первозванного с бриллиантами; иностранных дел Гирсу - орден Андрея Первозванного (без бриллиантов); министру двора графу Воронцову-Дашкову орден Владимира первой степени; внутренних дел Дурново - Александра Невского с бриллиантами; товарищу министра народного просвещения князю Волконскому Александра Невского с бриллиантами; главноуправляющему собственной Его Величества канцелярии по учреждениям императрицы Марии Протасову-Бахметьеву Александра Невского; министру Великого княжества Финляндского Дену - орден Белого Орла; министру финансов Витте - Анны первой степени. В Императорском Болшом театре артистами Императорских театров представлено будет в 393-й раз "Жизнь за царя", опера в 4-х действиях с эпилогом (в 2-х картинах), сочинение барона Розена. Музыка соч. М. И. Глинки.
В Императорском Малом театре представлено будет "Аррия и Мессалина", трагедия в 5-ти действиях в стихах, Адольфа Вильбрандта.
В театре Корша. "Столичный воздух" - комедия в 4-х действиях Блюменталя и Кадельбурга (50-е представление). Участвуют госпожи Мартынова, Кошева, Куд-рина, Красовская, господа Сашин, Людвигов, Визовский, Светлов, Яковлев. "Школьная пара" - комедия в одном действии Бабецкого. Участвуют: госпожа Домашева, господа Орленев, Яковлев 2-й.
Театр "П а р а д и з". Труппой русско-малорусских артистов под упр. Н. К. Садовского дано будет представление. Подробности в афишах.
В Московском Экзерциргаузе (гор. манеже) большие денные и вечерние рождественские; гуляния.
В цирке Саламонского (Цветной бульвар, собственный дом) большое представление. Подробности в афишах.
III
- Газетку читаем, землячок?
Антошин оглянулся. Справа от него пристроились на скамейке двое молодых людей - гимназист и студент. Оба в форменных шинелях и фуражках, свежие, оживленные, добродушные и любопытные.
- Пытаюсь, ответил Антошин.
- Трудно небось? - посочувствовал гимназист.
- Да не так чтоб очень.
- Хорошо, значит, грамотный?
- Более или менее, - сказал Антошин. Его забавлял и чуть-чуть раздражал мальчишески-снисходительный тон гимназиста.
- Сам на эту газету подписываешься или у хозяев одолжаешься? - продолжал свои расспросы гимназист.
- А вы, господин гимназист, со всеми незнакомыми людьми на "ты" или только с простонародьем? - полюбопытствовал Антошин, не повышая голоса.
Студент глянул на Антошина с приятным удивлением. Гимназист покраснел.
- Я так для доступности, - пробормотал он, все больше краснея, - для простоты обращения…
- Я нашел ее на снегу, у скамейки, - протянул ему Антошин газету. - Если это ваша, то пожалуйста… Гимназист вспыхнул:
- Ни один приличный русский человек не читает "Ведомостей Московской городской полиции"!.. Ни один уважающий себя русский человек не опустится до того, чтобы…
Очевидно, он сел на своего любимого конька, потому, что студент бесцеремонно перебил его.
- Хотелось бы узнать, - обратился он к Антошину, какое она на вас производит впечатление, эта газета?
Студент был серьезен, благожелателен и, видимо, искренне заинтересован таким редким явлением - крестьянским парнем, читающим газету.
Тут мы считаем нужным еще раз подчеркнуть, что в тот день Антошин еще склонен был относиться ко всему, что так неожиданно и непонятно на него навалилось, не задумываясь и шутливо.
- Других газет я пока ке видал, - сказал Антошин. - Сравнивать поэтому не могу. Но… - тут он вдруг, сам того не желая, ухмыльнулся, - но информация в ней неполная, это факт.
Вряд ли во всей Московской губернии, включая стольный град Москву, можно было в тысяча восемьсот девяносто четвертом году насчитать десяток простых, только что распростившихся с деревней крестьянских парней, которые знали бы значение, а тем более свободно пользовались такими редкими и учеными заграничными словами, как "информация" и "факт". Если раньше студент заинтересовался Антошиным, то теперь он уже был явно заинтригован.
- Информация, говорите, в ней неполная? - протянул он, казня презрительным взглядом совсем присмиревшего гимназиста. - А почему вы считаете фактом, что информация в ней неполная?
- А вы судите сами, - без тени улыбки отвечал Антошин и ткнул пальцем в обширную заметку на третьей полосе "Ведомостей". - Вот сообщают, например, что вчера прибыли в Москву тайный советник Шмит, действительные статские советники Зилов, Лестушевский, Пупешников - самые что ни на есть замшелые чинуши, бюрократы, канцелярские крысы, какой-то камердинер высочайшего двора Никифоров…
- Не камердинер, а камергер, - поправил Антошина гимназист, который следил за его указательным пальцем, водившим по строкам заметки.
- Одна дрянь! - сказал Антошин. - И камердинер холуй, и камергер - холуй.
- Э-э-э, братец! - покосился на него гимназист. - С такими словечками надо, братец, поосторожней!.. За такие словечки, братец, раз-раз и быстренько туда, куда Макар телят не гонял!
- Какой русский не любит быстрой езды! - беззаботно усмехнулся Антошин.
Теперь студент смотрел на Антошина со смешанным чувством восхищения и недоумения.
Было легко догадаться по выражению его лица, что он никак не мог понять, кто этот одетый мужичком загадочный парень, который цитирует, да еще так рискованно, "Мертвые души".
- Ты, Дима, не перебивай! - остановил он гимназиста и снова обратился к Антошину: - Значит, говорите, камердинер высочайшего двора Никифоров? - Вот именно, - невозмутимо подтвердил Антошин. - И откуда они прибыли, сказано, и где остановились. А вот что в тот же самый день, тридцать первого декабря, прибыл и остановился на Большой Бронной улице, в доме Филимоновой, на квартире у своей тетки Ефросиньи Авксентьевны, такой удивительный человек, как Георгий Васильевич Антошин, об этом, представьте, ни слова.
- Действительно, получилось не совсем прилично, - в тон ему подхватил студент. - Но, может, Георгий Васильевич поздно прибыл? Тогда сообщат в следующем нумере.
- Да, вот этого я, пожалуй, не учел, - сурово согласился Антошин, Георгий Васильевич прибыл вчера в двенадцатом часу ночи.
- Ну, вот видите! - сказал студент, откровенно потешаясь над гимназистом, который поначалу слушал их разинув рот. - Значит, читайте в следующем нумере. Надеюсь, это вы и есть господин Антошин?
Антошин не привык еще к тому, что обращение "господин" в Москве, в которую он попал, лишено и тени презрительности. Но в данном случае в слове "господин" нельзя было усмотреть ничего обидного. Просто принято так говорить, и все!
- Не буду скрывать, - чуть улыбнулся он, - я и есть этот самый Антошин.
- Синельников. Тезка ваш. Тоже Георгий. Только Викторович. - Студент привстал и пожал Антошину руку.
- Воронич Дмитрий… Кирилловлч, - в свою очередь представился гимназист и снова залился краской, - Ученик седьмого класса… Мы с вами, оказывается, почти соседи… Мы проживаем на Малой Бронной, в домах Гирша… Я так и думал, что…
Но ни Антошину ни Синельникову нисколько не было интересно, что думал гимназист седьмого класса Воронич Дмитрий, к Синельников снова без церемоний перебил его.
- Впервые в Москве? - спросил он Антошина…
- Да как вам сказать, - замялся Антошин не подго-товленный к этому вопросу. - Вроде и был я здесь раньше, а вроде и не был. Во всяком случае, теперешнюю Москву я, считайте, не знаю вовсе. - Та-а-ак, - протянул студент. Та-а-ак!.. А видели вы уже наши Новые Верхние торговые ряды, на Красной площади? Я бы даже сказал, не новые, а новехонькие. - Только месяц, как их построили. Прекраснейшее, доложу я вам, здание. Такое и в Париже не стыдно было бы поставить. Длина по фасаду сто шестнадцать сажен!.. Стеклянная крыша на головокружительной высоте!.. Фонтан, представьте себе, как в сказочном дворце… И магазины, магазины, магазины! На обоих этажах сплошь магазины… И роскошь электрических ламп!.. Вы уже видели электрическое освещение? Если вы не видели, то…
- Гога! - перебил его гимназист. - Смотри, кто идет.
Со стороны Никитских ворот неторопливо, вразвалочку приближался студент лет тридцати с лишним, небритый, в потрепанной шинели и видавшей виды фуражке блином.
- Это мой друг! - обрадованно объяснил Воронич Антошину. - Вяльцев. Вечный студент… Хотите, я вас познакомлю? Он любит интеллигентных крестьян.
И они с Синельниковым замахали Вяльцеву, приглашая разделить с ними компанию на скамейке. "Вечный студент" отрицательно мотнул головой, развел руками. Дескать, рад бы, да не могу. Дела.
По-прежнему не торопясь, он вскоре поравнялся с памятником и остановился, потому что Синельников, а вслед за ним и гимназист кинулись поздравлять его с Новым годом. Потом Воронич стал что-то восторженно шептать ему, кивая на Антошина. Антошин из скромности снова уткнулся в газету, но краешком глаза заметил, как "вечный студент", очевидно не разделив восторгов своего молодого коллеги, помрачнел, насупился и стал вполголоса, но очень резко в чем-то выговаривать обоим своим знакомым. До Антошина долетело слово "провокатор", потом "Полицейские ведомости", потом что-то насчет "типичного идиотства и ребяческой доверчивости". Потом Вяльцев нарочито закашлялся, обращая тем самым внимание молодых людей на то, что Антошин прислушивается к их разговору. Они опасливо и, возможно это только показалось Антошину, с отвращением на него оглянулись. Потом Синельников из-за памятника крикнул: "До свидания! Мы очень торопимся!" И чтобы сбить с толку Антошина, если тот вздумает за ними увязаться, "вечный студент" повернул налево, к Триумфальным воротам, Синельников - назад, к Никитским, а гимназист Воронич Дмитрий махнул напрямик - к Петровским.
Чего обижаться? Во сне чего не бывает? Антошин заставил себя усмехнуться и снова углубился в газету. Но, говоря по совести, ему стало немножко не по себе. Даже во сне противно, если тебя принимают за провокатора. Он встал со скамейки, сложил газету вчетверо, не торопясь сбил ею снег, налипший на штаны, вздохнул и повернул направо, на Тверскую, которую он всю жизнь знал как улицу Горького.
Тверская хмуро поглядывала из-под вывесок на редких прохожих заспанными белесыми глазками своих невысоких витрин. Вывесок-то, вывесок сколько было понавешано на приземистых, все больше двух-, трех-, а то и одноэтажных зданиях удивительно неширокой Тверской! От коньков крыш до самых тротуаров они висели тяжко, как вериги, разнокалиберные, разноцветные, с сусального золота буквами, с ятями, твердыми знаками и фитами; с двухглавыми орлами на вывесках "поставщиков Двора Его Величества"; с красным крестом на вывеске "Депо медицинских пиявок"; с роскошными дамами в ротондах и мужчинами неземной красоты в блестящих цилиндрах - над мужскими и дамскими конфекционами; с дамами в умопомрачительных прическах и молодыми усатыми джентльменами со скульптурными эспаньолками - над парикмахерскими; с виноградными гроздьями над ренсковыми погребами; поразительные вывески с фамилиями владельцев этих торговых и промышленных заведений!.. Частников!..
Над крышами курчавились дымы из кирпичных невысоких труб: голландские и русские печи отогревали поостывшие за ночь квартиры.