Глава 22. 1 июля 2001
Тридцатого июня я прибыл в родной город. Снял квартиру – ту самую, где когда-то устраивал "разборки" с Мандрыкиной и где затем потерял подаренный Ириной костюм вместе с документами. Специально – ту самую. Теперь я не собирался играть в кошки-мышки со Временем. В этот раз должен сложиться узор, который я помнил. По моим законам так положено. И баста!
Последний день июня прошёл без всяких приключений. Я гулял по городу, смотрел телевизор, опять гулял, опять смотрел. Я ждал, что ночью Время подсунет мне старый кошмар, в котором я пытаюсь остановить Ксюшу и не могу. Ничуть не бывало. Спал крепко, без сновидений. Во всяком случае, когда проснулся утром, вспомнить ничего не смог.
За пятнадцать минут до того самого, рокового мгновения я вышел из "тридцать четвёртого" на бульваре Шевченко. Не прятался, не маскировался, стоял на остановке и ждал. Я знал, как следует поступить. Едва мы выйдем из автобуса, я подойду и расскажу, что должно случиться. Вернее, что не должно случиться. И я-тогдашний сделаю то, что не по силам оказалось мне-нынешнему. И пусть серый монстр попробует остановить нас! Двух Карташовых слишком много в одном место-времени? Хватит и одного! Лишь бы он знал, что следует сделать.
Себя я заметил ещё сквозь окно автобуса. Видел, как стою у передней двери, как жду, пока выкарабкается бабулька, навьюченная пузатой сумкой. Как потом выхожу сам. Всё правильно, всё, как я помню…
Вот только Оксаны не было! Вместо неё с подножки спрыгнул пацан лет шести-семи, в шортах и оранжево-чёрной футболке. Светловолосый, круглолицый, похожий на кого-то, хорошо знакомого мне. Я-тогдашний взял пацана за руку, и мы направились по бульвару в сторону цирка. Не взглянули в сторону меня-нынешнего.
Я был настолько ошеломлён, что даже хлестнувший наотмашь приступ дурноты не смог вывести меня из оцепенения. Стоял, раззявив рот, и таращился в спины удаляющейся парочки…
Тёмно-вишнёвый "опель" взвыл, набирая скорость, когда они уже миновали газетный киоск. Вылетел на перекрёсток, пронёсся, не останавливаясь, не притормозив даже. Тучная женщина с сумками отшатнулась, заорала вслед удаляющейся машине:
– Ах ты ж сволочуга! Чтоб у тебя колёса поотлетали! Чтоб тебе…
Пацан тут же повернул любопытную голову в её сторону. Я-тогдашний тоже оглянулся, что-то сказал мальчишке. Я-нынешний не услышал, конечно, но что-то смешное это было, потому как мальчишка засмеялся. И они пошли дальше, к цирку. А я стоял и смотрел вслед, пока эти двое не затерялись в толпе.
Я понял, кто был этот мальчишка. Это же мой сын! Сын, которого у меня никогда не было. И он в самом деле очень походил на кого-то, хорошо мне знакомого – на Светлану. Так же, как Оксана была похожа на меня…
По крайней мере час прошёл, пока голова начала соображать. Пока хоть какие-то мысли зашевелились в её гулкой пустоте. А до тех пор я брёл, куда глаза глядят, ничего не понимая, ничего не замечая. Как зомби, как заводная игрушка.
Потом завод кончился. И я начал озираться по сторонам, силясь определить, куда это меня ноги занесли. Бросился назад, домой. Не к тому дому, где жил когда-то я-нынешний, и где живу сейчас я-тогдашний с женой и… сыном! Я бежал к своему временному пристанищу в надежде встретить Мишаню. Я очень надеялся на эту встречу. В моей пустой гулкой башке наконец-то возникли вопросы, и я не знал, кому ещё их можно задать.
Мишани на углу магазина со смешным названием "Ням-ням" не было. Целый час я потратил, безуспешно пытаясь дождаться его, пока не понял – он не придёт. Мы успели пересечься с ним в этом настоящем почти месяц назад. И он сказал мне всё, что должен был сказать. Ответил на все вопросы, на какие мог ответить. Или само его появление тогда, а не сегодня, тоже ответ на мой вопрос? Остальное мне предстояло додумать самому.
Итак, я опять попал в другое настоящее. В нём Оксаны не было вообще, её место занял незнакомый мне мальчик. Почему? Ответ есть, Мишаня подсказал когда-то: "Богу молились, и он помог. Дал ещё деток". Значит, и мы со Светланой молились, и нам дал… Но если так, то выходит, Оксана умерла много лет назад?! Нет! Я не хочу такого настоящего!..
И не надо. С чего я решил, что умерла? Ясно же сказали: "…понятное дело, не случится". И старшая Мишанина дочь неспроста в этом настоящем живой осталась. Опять подсказка, намёк. Понять только, на что именно. Где и когда в жизни Оксаны случалось что-то, способное сложиться в иной – абсолютно иной! – узор? Где судьба пыталась сделать неожиданный финт? Не сделала, но могла?
Я перелистал всю её жизнь от рождения до того злосчастного дня. Не так-то и много, неполных тринадцать лет. И ничего не вспомнил. Ничего существенного… кроме, разве что, давнего глупого случая. "Па, а правда, вы меня чуть не потеряли однажды?"
Сутолочный вокзал девяностых, четырёхлетняя малышка, минуту назад стоявшая рядом, и вдруг исчезнувшая. И страх в глазах Светланы, и суматошные поиски, и радость пополам со слезами, когда нашли. И то, что было после. О чём мы никогда Оксане не рассказывали…
– Света, да вон же она, вон!
– Где?!
– Вон, у мешочниц!
Мы бросились в самую гущу бабок – а может, и не бабок, женщин неопределённого возраста, закутанных непонятно во что, – вставших долгим походным лагерем вокруг сложенной из сумок, ящиков и тележек крепости. Именно там, посреди этого гвалта, стояла Ксюша. Шмыгала носом, готовилась разреветься всерьёз.
– Да пустите же! Отойдите от моей дочери! Ксюша, с тобой всё в порядке? Тебя никто не обидел?
Светлана опередила меня, вырвала девочку из чужих рук. И тут на нас обрушился возмущённый ор вороней стаи:
– Родители называются! Дитё одно по вокзалу ходит!
– Смотри-ка, сама вырядилась-накрасилась, а за дитём не смотрит! Не боится, что украдут.
– Так и хотел же украсть чумазый тот. Если б не погнали, увёл бы.
– Он её и на руки уже схватил. Я кричу – куда хватаешь?!
– А вот надо было, чтоб украл. Чтоб фифа эта знала!
Крики ворон хлестали, словно бичи. Светлана скорчилась под ними, стараясь прикрыть собой дочь. Тут и я протолкался. Оксана подняла на меня глаза, и они округлились удивлённо.
– Папа?
– Папа, – кивнул я. – И папа, и мама на месте. Только Ксюша гулять ушла.
Я взял своих женщин за руки и потянул прочь, подальше от галдящей, источающий кислый запах потных, немытых тел, толпы. А в спину нам летело:
– Ишь ты, за руки держат! Раньше держали бы, чтоб не потерялась.
– Петровна, а слышала, банду недавно накрыли? На Ясиновской трассе чебуречная у них была. Воровали деток – и на чебуреки!
– Да какие чебуреки?! Продают они детей в Америку. На органы для мильянеров.
…Оксана этого не помнила, а мы ей не рассказывали. И о том, что к бабушке тем летом так и не поехали – Светлана слегла, сердце прихватило, – не рассказывали. И о том, что ещё года два шарахались, завидев на улице "чумазых"…
Видение отступило. Да, именно тогда стёклышки могли сложиться в совершенно другой узор… Потому что тем "чумазым" мог стать я-нынешний. Мог украсть дочь у самого себя, увести далеко-далеко, – да хоть в другое время, лишь бы не нашли! И два Геннадия Карташова не мешали бы друг другу, каждый жил бы своей жизнью. А какое-то там "божественное равновесие" – очередная моя глупость. Вон лейтенантик спас Александру и никого ему взамен убивать не пришлось. Потому что нет никакого равновесия, как нет справедливости, просто узоры по-разному складываются. А я всё пытаюсь разобраться, как калейдоскоп устроен, пытаюсь чужие законы понять! Понять, значит принять, приспособиться. А не надо ни к чему приспосабливаться, по своему разумению действовать нужно. Не готовую реальность править силиться, а новую создавать. Смело, решительно. Не вертеть осторожно этот клятый калейдоскоп, а тряхнуть, что есть силы! Сразу надо было, пока хронобраслет у меня был…
Теперь оставалось ждать, когда Радислав образумится и вернёт мне прибор. Тот самый, что в ставке утопил, или новый – это на его усмотрение, лишь бы работал. Он должен был появиться – здесь и сейчас. А как иначе?
На город опустились сумерки. Зажглись фонари на улицах, и от их электрического мёртвого света тьма начала сгущаться быстрей. Звёзды на небе проступили. И шум машин прокатывался мимо дома всё реже и реже. Я стоял у окна, смотрел в ночь, на выстроившиеся вдоль улицы тополя, утратившие цвет, застывшие. Каждая веточка, каждый листик их были очерчены неправдоподобно резко и правильно. И всё остальное было таким же застывшим и тщательно вылепленным, будто за окном не городская улица, а игрушечный мир. И мне стало страшно. Время остановилось.
Стараясь отогнать непрошенный страх, я повернулся к окну спиной. Но комната тоже замерла. Даже стрелки настенных часов не двигались. Обе ткнулись в "12" и остановились. Наверное, батарейка разрядилась? Но заставить себя подойти и проверить я не мог.
Первое июля закончилось. Я прожил его полностью, не обрывая, не откатывая назад. И дальше меня не пускали. "Дальше" я для себя не придумал, не мог идти – мне нужно было вернуться. На грязный, вонючий и заплёванный вокзал начала девяностых, к новой точке моего отсчёта. Мне нужен был хронобраслет. Мне нужен был Радик!
Часы стояли. Время стояло. Радик не приходил.
Выскочило откуда-то из глубин памяти, хлёстко ударило воспоминание: "Теперь мы точно никогда больше не увидимся…" Но как же тогда?! Откуда мог взяться я-завтрашний?
И опять воспоминание. Чёткое, как листики тополей за окном. Человек у балконной двери, вскинувший руку к лицу, будто пытающийся уберечь глаза от тусклого шестидесятиваттного светильника. Нет, не от светильника он защищался – от моих глаз! Но это не важно. Важна сама рука. Загорелая обнажённая рука… без хронобраслета.
Почему я сразу не обратил на это внимания? Был огорошен неожиданной встречей? Да и то сказать – подумаешь, нет браслета на запястье! Значит, он на другой руке. Я-завтрашний прикрыл лицо левой, потому что правая держала ручку балконной двери. Хронобраслет я всегда носил на левой… но это ни о чём не говорит. Правая была отведена чуть назад, она не запомнилась так ясно, как вскинутая левая. В конце концов браслет мог лежать в кармане. Или это вообще не браслет? Завадский мог сделать и что-то новое.
А у него самого был прибор в нашу последнюю встречу? Не мог я этого вспомнить, как ни напрягался. Внешность, одежду, разговор – помнил, но было ли что у него на запястье, когда мы дрались?
Можно придумать тысячу правдоподобных объяснений, почему на левой руке меня-завтрашнего не было хронобраслета. Но я не хотел придумывать. Потому что ни одно, самое правдоподобное объяснение не станет правдой.
"Со временем шутки плохи. Не заметишь, как переступишь черту, из-за которой не возвращаются. Захлестнёт. Не ты будешь точку настоящего сдвигать, а оно само начнёт тебя в "водовороты" затягивать. – Ты откуда это знать можешь? – Знаю".
Нет, не было у меня-завтрашнего хронобраслета. И у Радика не было. Для тех, кто переступил черту, он не нужен. Они не ныряют в межвременье, они живут в нём.
Я почувствовал, как что-то коснулось щиколотки. Скользнуло по плечу. Обвило руку, чуть выше локтя. Ни тёплое и ни холодное, ни скользкое и ни шершавое, никакое. Я мог бы увидеть его – достаточно закрыть глаза. Но я смотрел на часы. На умершие часы с разрядившейся батарейкой.
И минутная стрелка дрогнула. Чуть-чуть сдвинулась. Ещё. Между ней и часовой образовался зазор. Вот он стал шире. Часы пошли. В обратную сторону.
Я ещё смог различить, как истончилась тьма за окном, как погасли фонари. А потом всё исчезло – предметы, звуки, запахи. Остались тени, призрачные, колышущиеся. Только тени и я. И я шагнул в прошлое.
Спеленавший меня кокон не сковывал движения, он будто стал частью меня. Или я стал частью его? Частью того, кого называл Богом и называл Временем? Какая разница! Нет смысла искать объяснений тому, что объяснений не имеет, думать о том, что не помещается в рамки понимания. Поэтому я не думал.
В этот раз мир не был серым. Бесцветным – да, но не серым. И вязкости киселя у него не было. Мир стал прозрачным, неощутимым. Он пропускал, не сопротивляясь, он словно не чувствовал меня. "Квантовый ветер", "углы атаки", "курс бейдевинд" – всё это мне больше не требовалось. Я шёл кратчайшим путём – против течения времени. Оно не могло помешать мне, его ведь не существовало. Отдельные мгновения, отдельные точки, не связанные между собой причиной и следствием. Я скользил между ними к той, единственной, которая была мне нужна.
Как вынырнуть из межвременья, когда остановить путешествие в прошлое, я тоже не знал. И не беспокоился об этом. Разве можно ошибиться, не дойти или проскочить, если нужный мне миг – один-единственный? Я просто шёл. Не узнавая призрачных улиц, не ощущая сопротивления туманных громад зданий. Шёл напрямик, сквозь время и пространство.
И когда дошёл, остановился. Встряхнул калейдоскоп, собирая стёклышки в нужный мне узор…
Глава 23. 1993
Я едва успел отвернуться.
Я-нынешний едва успел отвернуться, чтобы не встретиться взглядом со мной-тогдашним. А затем на меня обрушились гомон, толчея и густые запахи железнодорожного вокзала. Грязного, неухоженного, вонючего, забитого сумками, тележками и людьми.
Всё правильно, именно таким я запомнил тот день. Мы – я-тогдашний, Светлана и Ксюша – стояли в простенке между окнами. Я то и дело косился на зал, пробегал взглядом по длинным рядам скамеек, пытался первым заметить освободившееся место. Тщетно! Людей в зале ожидания собралось раза в полтора больше, чем имелось в наличии пластиковых сидений. Сидения освобождались редко, лишь когда репродуктор начинал хрипло и неразборчиво вещать, объявляя посадку на очередной поезд. Даже подоконники были заняты, потому-то нам и остались полтора метра крашенного синей краской, замызганного простенка.
Меня-нынешнего отделяло от них шагов тридцать. И башня из ящиков и тюков, сложенная бригадой мешочниц-челночниц. Тех самых. Мне показалось, что даже лица их я начинаю вспоминать. Башня прикрывала меня, позволяла вести наблюдение.
Ксюша вертелась вокруг родителей. Ей было скучно, ей хотелось во что-нибудь поиграть. Но мы со Светланой были слишком заняты разговором. Серьёзным, не очень-то приятным, судя по лицам, – о чём он, я вспомнить не мог. От дочери только отмахивались. И она в конце концов отвернулась, начала разглядывать сидящих в ближайшем ряду людей. Она была в нескольких десятках шагов от меня! Подойти, взять за руку…
Вот подойти-то я и не мог. Не позволил бы я-тогдашний увести дочь. Да и не так всё произойти должно, не так всё происходило. А как? Я не знал. Мы заговорились, а когда опомнились, Ксюши рядом не было. И рассказать после, почему ушла, она не смогла. Или не захотела.
Я не мог подойти, но длинноногая девчонка с розовым сбившимся на бок бантом вполне могла. Она была года на три-четыре старше Ксюши и на голову выше. И держалась очень уверенно и независимо. Откуда она взялась, я не видел. Подошла, спросила о чём-то, потом взяла Ксюшу за руку и деловито повела за собой. Куда они направлялись? К буфету в противоположном конце зала? К выходу? Главное – они шли в мою сторону, приближались с каждым шагом. А мы со Светланой не заметили, что дочь больше не вертится вокруг. И не заметим ещё минут десять…
– Лера? Лера?! Ты где?!
Долговязая девочка повернула голову на крик. И я следом за ней. К женщине, сидящей в дальнем ряду, как раз напротив буфета. Вернее, теперь привставшей, беспокойно оглядывающей проходы.
– Лера, ты куда пошла? Я тебя разве отпускала?
Женщина показалась смутно знакомой, но кто это, я вспомнить не мог. Да и не старался, сейчас это не имело значения. Девочка что-то сказала Ксюше, побежала на зов. Велела возвращаться к родителям? Стоять на месте и ждать? Не знаю.
Оксана проводила взглядом неожиданную подружку, оглянулась. Родители были близко, но с высоты своего роста она их не видела. Четыре ряда кресел, сплошь занятые ожидающими, с сумками и чемоданами у ног, заслоняли. Маленькая четырёхлетняя девочка будто очутилась в длинном коридоре, ворочающемся, кашляющем, разговаривающем. Она заблудилась, хотя сама не понимала этого, не успела ещё испугаться. Стояла и вертела головой.
Между нами оставалось меньше десяти шагов и лагерь мешочниц. Я решился.
– Ксюша!
Оксана с готовностью повернулась на зов. Голос мой не очень изменился за прошедшие годы. В отличие от лица. Хоть я и постарался улыбнуться приветливо, дочери всё равно не понравилось то, что она увидела. Оксана нахмурилась. Страха в её лице не было, но недовольство и настороженность – да.
– Ксюша, ты чего? Это же я, папа.
Я присел на корточки, протянул руки навстречу. Оксана продолжала смотреть на меня с сомнением.
– Ну ты что, не узнаёшь?
– Конечно, залил глаза, и хочет, чтобы ребёнок его узнал, – ударил в спину презрительный комментарий какой-то из ворон.
Я скривился невольно. И тут Ксюша шагнула ко мне. Недоверие в её глазах сменилось удивлением.
– Папа? Почему ты старый?
Моя улыбка стала радостной. Узнала!
– Это не страшно, помолодею. Пойдём?
– А мама?
– Мама нас догонит…
Мы не успели никуда уйти.
– Стой! – старушечий крик прорвал гул, заполняющий зал. – Вон он, ворюга!
Зал притих. Дружно завертел головами, пытаясь определить, из какого угла донёсся крик.
– Где? Кто?
– Да вон же он! Узнала я, это он у меня сумку увёл!
– Милицию звать надо!
Я тоже выпрямился, оглянулся. Народу в зале ожидания было слишком много, понять, кто вор, а кто кричит, нет никакой возможности. И зал вновь загудел – подозрительно, настороженно.
– Милиция! Милиция! Люди, да держите же его! Уйдёт!
– Бабуля, кого держать-то?
Судя по всему, желающих ловить вора нашлось не много. Большинство предпочло ближе придвинуть собственную поклажу, покрепче стиснуть в руках сумочки и борсетки. Своя рубашка, она всегда ближе к телу.
И я в охотники не набивался, меня другое заботило. Суматоха докатилась до противоположной стены зала, колыхнула сидевших на подоконниках и стоявших в простенках людей. Сейчас мы со Светланой прервём наконец-то разговор и обнаружим, что Оксана исчезла. Точно! Я вспомнил совершенно отчётливо – именно после криков "держи вора!" мы и бросились искать Ксюшу.
В дверях зала нарисовались два милиционера. Зашли и остановились, пристально оглядывая зал. Их мне только и не хватало! Больше медлить нельзя было ни минуты, подхватить Ксюшу на руки и прочь из этого "сегодня". Куда-нибудь подальше! И плевать, что переполох на весь вокзал поднимется. Ксюша со мной, а всё остальное – неважно.
– Дочка, пошли мороженое купим.
Я остолбенел от подобной наглости, когда сообразил, что дочкой называют мою Оксану! А невесть откуда взявшийся чернявый крепыш в сером пиджаке времени не терял. Оп-па – и подхватил девочку на руки. И повернулся уже, намереваясь идти прямо к выходу, мимо неторопливо двинувшихся вдоль рядов милиционеров.
– Ты куда ребёнка схватил?!
Грозный окрик одной из мешочниц заставил чернявого обернуться на миг. И я его узнал. Как не узнать человека, который бил тебя обрезком трубы по голове? И которого ты молотил штакетиной. Пусть он и помолодел на десяток лет.
– Ворон?!
Теперь он не только оглянулся – вздрогнул и остановился. Уставился на меня, силясь узнать.
– Поставь ребёнка, быстро.