Черт побери, да если б вы хотя бы говорили по-английски, как говорят англичане, и бродили бы по тротуару перед зданием палаты общин между двенадцатью и двенадцатью сорока пополудни, девятнадцатого, двадцатого, двадцать первого или двадцать второго мая - это несущественно - в 1912-м году, мимо вас прошел бы некий молодой помощник Джозефа Чемберлена. Я бы мог снабдить вас двумя его хорошими фотографиями. И если бы вы просто подошли к нему и произнесли примерно сорок пять слов с отменным чистым британским акцентом, итоги этой сессии парламента могли бы оказаться совсем другими. И почти наверняка изменили бы положение Англии в системе европейских альянсов - положение, которое напрямую привело к войне. Но увы, подобно большинству ваших полуграмотных соотечественников, вы можете говорить только как американец - просто и обыденно, с характерным акцентом.
- О да-а, как говорят в старых фильмах. А как насчет вас?
- Я читаю по-английски, по-французски и по-итальянски. И могу говорить на этих языках, хотя и с чудовищным акцентом. До того, как я поступил в армию и стал изучать военную историю, я владел только старым добрым жаргоном янки. Теперь я вполне сносно читаю печатные тексты по-русски и даже по-японски. Но для вас нам придется подыскать что-то связанное с американцами, а довоенная история Штатов - не моя специальность. Придется мне отправиться в Вашингтон и попросить помощи.
- И что же, по-вашему, скажет обо всем этом доктор Данцигер?
- А-а, мы оба хорошо знаем, что он скажет - я могу цитировать наизусть по красной книжечке премудрые изречения осторожного доктора Данцигера, сверхосторожного доктора Данцигера; он наверняка всегда носит с собой запасные шнурки. Но ведь речь идет не об изменении прошлого, Сай, - о восстановлении. И доказательством тому эта старая газета. - Он подался ко мне, нависая над столом. - Двадцатый век, Сай, мог бы стать наилучшим, наисчастливейшим в истории человечества. И первые годы этого века были бы дорогой к счастью. А потом случилась гигантская перемена, то, что отшвырнуло нас на другой путь. К войне, которая никому не была нужна. Мы не изменим прошлое, Сай, - мы вернем человечество на путь, который однажды уже был предначертан миру.
- Я вернулся сюда на несколько дней и ни с кем не собирался встречаться, кроме доктора Данцигера. Меньше всего - с вами. Так сказать, нанес последний визит, чтобы погулять и запастись впечатлениями - как приезжают в родной город, чтобы потом уехать навсегда. А вместо этого… - я коротко засмеялся и покачал головой, - вместо этого вы предлагаете мне предотвратить…
- Дайте мне неделю, Сай. Только и всего. Встретимся через неделю, ровно в полдень. На старом месте. В парке, там, где состоялся наш первый разговор.
Он ждал ответа, не спуская с меня глаз, но и представить не мог, что именно пришло мне на ум. А беззвучный голос в моей голове кричал: "Тесси и Тед! Согласись, - и окажешься там, где Тесси и Тед!" Конечно, это запретный плод… Но ведь если мне придется сделать то, о чем просит Рюб, моей вины здесь не будет, верно?
- Так что же? Встретимся через неделю?
Я кивнул, внутренне дрожа от страха и возбуждения. Тесси и Тед…
- Собираетесь потолковать с Данцигером? - спросил Рюб.
- Пожалуй.
- Но вы ведь не позволите ему отговорить вас от…
- Нет. Это совсем другое дело, когда вы с Эстергази решили подурачиться в прошлом - просто посмотреть, что из этого выйдет. Тогда я был на стороне Данцигера. Но теперь… да, можете быть уверены. Встретимся через неделю.
Тесси и Тед…
11
Я вышел из вращающихся дверей отеля "Плаза", спустился по каменным ступенькам и двинулся на север, к углу Пятьдесят девятой улицы. На углу я остановился перед светофором. На мне были серые брюки и темно-синяя куртка на молнии, которые я купил несколько дней назад; шляпу я надевать не стал. Вспыхнул зеленый свет, я перешел к Центральному парку и свернул на грунтовую аллею. Я ощущал легкое возбуждение, и мне было немного любопытно - что же там раскопал Рюб. Сойдя с дорожки, я прошел около дюжины ярдов по сорной траве к большому черному валуну.
Рюб уже ждал меня - в коричневой армейской рубашке и брюках, в коричневых туфлях, потертой кожаной куртке и забавной синей вязаной шапочке с пушистой кисточкой. Он откинулся на камень, прикрыл глаза и подставил лицо солнцу. На коленях у него лежал коричневый бумажный пакет.
Услышав мои шаги, он открыл глаза, ухмыльнулся, пока я усаживался рядом, широким жестом обвел окружавший нас уголок парка - то самое место, где он впервые рассказал мне о Проекте.
- Символично, а? И многозначительно.
- Что-то вроде того.
- Что ж, тогда вы не сразу приняли решение, зато решили правильно. Сделайте сейчас то же самое. Но сначала… - Он открыл пакет, извлек завернутый в вощеную бумагу сандвич и протянул мне. - Кажется, именно то, что вы тогда заказали? В тот раз, когда мы впервые сидели здесь?
Я усмехнулся, зная, что этот сандвич с жареной свининой.
- И это тоже символично. И то, что тогда вы купили у меня кота в мешке. Что ж, Сай, похоже, у меня для вас припасен и кот побольше, и мешок похуже. Но вначале попируем! - Рюб извлек из пакета два яблока - и в тот день, вспомнил я, мы тоже ели яблоки.
Мы ели не спеша. Сидеть, привалившись спиной к нагретому солнцем камню, было довольно приятно. По аллее шли две на редкость симпатичные молодые женщины. Мельком глянув на нас, они прошли мимо, чуть заметнее - всего на три восьмых дюйма - покачивая бедрами.
- Кажется, это девушки, - сказал Рюб. - Или были ими. Кто-то однажды сказал мне… но я не поверил.
- Ваше счастье, что вы в армии, Рюб: внешний мир только привел бы вас в смятение.
- Так оно и есть. Вот кабы разрешили армии навести порядок… - Он покосился на меня. - Но мне, кажется, не следовало этого говорить, а? В ваших глазах я и так уже что-то вроде доморощенного Гитлера.
- Да нет, Рюб, вряд ли. Скорее уж Наполеон - вот только головной убор неподходящий.
Он потрогал свою шапочку.
- Годится, чтобы прикрыть мою старую лысину, так что я ее не стыжусь. Мне эту шапочку связала приятельница - приходится иногда носить.
Мы покончили с сандвичами, я стряхнул с ладоней крошки, запустил зубы в яблоко - оно оказалось терпким - и сказал:
- Ладно, Рюб, я весь внимание.
Он наклонился к валуну, у которого мы сидели, и поднял чемоданчик из коричневой кожи.
- Что вы знаете об Уильяме Говарде Тафте и Теодоре Рузвельте? - спросил он, расстегивая молнию.
- Тафт был толстым, а Рузвельт носил забавные очки.
- Тут вы меня обошли. Я даже не был уверен, кто из них кто. - Рюб вынул стопку желтых в синюю линейку листов, исписанных карандашом. - Но, судя по всему, они были друзьями. Хорошими друзьями. Вначале президентом был Рузвельт, потом он передал эту должность Тафту. Разумеется, после этого они спорили за президентское кресло. В 1913 году. Но вот в чем штука: наши специалисты по истории Соединенных Штатов утверждают, что по крайней мере в одном вопросе они держались заодно. Оба они стремились к миру. По-настоящему, без дураков, без политического вранья. Рузвельт тогда уже получил Нобелевскую премию мира. Отец Тафта, - Рюб перевернул свои заметки, чтобы прочитать надпись на полях, - был посланником в Австро-Венгрии и Румынии… нет, в России - не разберу собственных каракулей. Сам Тафт был министром обороны. Рузвельт устроил мир между Россией и Японией. И так далее. И оба они были люди умные, знали, как делаются дела, знали то, что знали умные люди во всем мире: обстоятельства мало-помалу складываются так, что мир может сползти к бессмысленной войне.
Рюб сложил свои записи, сунул их в чемоданчик, но не спешил вынимать руку из его нутра. Ухмыльнувшись мне, он сказал:
- У меня припасено кое-что секретное, Сай. Этот секрет - собственность армии; наши люди раскопали его, он наш и все еще остается секретом. Полагают, что между Рузвельтом и Тафтом существовало соглашение: кто бы ни был избран в 1912 году, он должен воплотить в жизнь то, что было задумано ими вместе. А в том маловероятном случае, если будет избран демократ, они посвятят его в этот замысел и будут надеяться на лучшее. Наши люди, Рюб, работают порой превыше всяких похвал; вот, взгляните на это. - Он вынул листок размером с почтовую бумагу и протянул мне.
Это была ксерокопия листка поменьше - черные края двухдюймовой ширины окаймляли чуть скошенный белый прямоугольник размером с обычную записку. Вверху прямоугольника было напечатано: "Белый дом", а ниже карандашом были четко и разборчиво написаны три строчки:
"Обед, Д.С. упк пдрк
Поручение Z для Г., Б., В.Э.".
- Здорово, а? - спросил Рюб. - Ребята рассказали мне, что после президентов остается груда имущества, и чем дальше, тем хуже. Джордж Вашингтон оставил совсем немного, зато Джеральд Форд - целые вагоны добра. - Он ткнул пальцем в листок, который я держал в руке. - Итак, что означает эта запись, сделанная, кстати, рукой Тафта? Скорее всего, пустяки, да и кому сейчас это интересно - если не считать того, что все написанное лично любым президентом может представлять какую-то ценность. А потому кто-то - понятия не имею кто, это было много лет назад - выяснил, по крайней мере, когда была написана эта записка. Д.С. - это скорее всего Дуглас Сельбст, сенатор от Огайо, штата, который поддерживал Тафта. Проверили дневник сенатора, который хранится в библиотеке Конгресса, и точно - там упоминается обед с президентом и приводятся некоторые подробности. И состоялся этот обед 14 августа 1911 года. Так что теперь у записки есть дата, и наши люди отметили этот факт. Только не на самом оригинале. Это ведь наша информация, и какого черта делиться ею с кем-то еще, верно? Не дай Бог, на флоте узнают, что Сельбст обедал с президентом в 1911 году.
Двадцатью пятью годами позже - я не шучу, Сай! - еще один наш человек, извините за выражение, амбициозная молодая девица, лейтенант, которая еще не появилась на свет, когда была написана эта записка, наткнулась на ее копию в нашей картотеке. И заинтересовалась другими пунктами. Что могло означать "упк пдрк"? Все, что ей пришло в голову - "упаковать подарок", а посему она выяснила дату рождения жены Тафта, что оказалось, кстати, делом отнюдь не легким. Жена Тафта родилась 15 августа, так что теперь историческому отделу армии Соединенных Штатов было известно, что "упк пдрк" действительно означает "упаковка подарка" - ужасно! Очевидно, Тафт сам упаковывал подарки - праздные были денечки, даже для президентов. Эта информация, между прочим, тоже засекречена. Поклянитесь, что никому не скажете.
Я перекрестился.
- Отлично. Наши люди не даром едят хлеб. Иногда. И вот, целую жизнь спустя после того, как Тафт нацарапал эту писульку, один из наших парней, просматривая материалы, в которых была и эта записка, взглянул на третью строчку и догадался, что означают инициалы. С первого взгляда. "Поручение для Z" - говорилось в записке, а дальше: Г. - Георг, Б. - Бриан, В.Э. - Виктор Эммануил. Георг Пятый, король английский, Бриан - премьер-министр Франции, и король Италии Виктор Эммануил. Три главы государств! И вот целую жизнь спустя наши люди заинтересовались этой запиской. Вроде бы. И взялись за дело - тоже вроде бы. Кто такой Z? - гадали они. Это было три года назад, и вначале…
- Рюб! Еще пять-шесть часов, и начнет темнеть.
- Ладно, признаюсь, меня занесло. Кто такой Z? Парень, которого Тафт и Рузвельт послали в Европу вроде бы для того, чтобы передать послания президента главам различных государств. А также… м-м… побеседовать с глазу на глаз, достичь некоторых неформальных соглашений и создать в своем роде неофициальный союз. Кто бы ни был избран в 1912 году - включая и демократа, если такое случится, - он должен был посвятить себя активной деятельности, сделать все, что в его власти, распространить слух, что мы вступим в любую европейскую войну на стороне союзников. И даже предвосхитить военные действия патрулированием Атлантики подводными лодками.
- Но ведь они не могли твердо обещать это?
- Конечно нет. Конгресс должен был бы объявить войну, а это были еще те старомодные времена, когда президенты считали необходимым чтить свою клятву, действуя согласно конституции. Только Конгресс тогда мог объявить войну, а он бы наверняка этого не сделал. Это было известно всем, всему миру. Но вот в чем тут загвоздка, Сай: в американской истории я полный невежда, но сейчас мы перемещаемся на историческое поле, которое мне хорошо знакомо. Если бы существовала хоть малейшая возможность, что Америка может ввязаться в войну в Европе, эта война тотчас же стала бы невозможна. Безо всякого Конгресса, без формальных договоров - да что там, не возникло бы ни малейшего сомнения в том, что такое не возможно. Потому что, как говорил Клаузевиц, ни один народ не начинает войну, не будучи свято уверенным, что победит. И это правда. Эта война, Сай, эта никому не нужная война попросту не началась бы. Ни дурацких ультиматумов, ни деклараций… Поверьте мне, Сай, это бы сработало! Война стала бы невозможна. Выройте из могилы Людендорфа и Гинденбурга и спросите у них - они ответят вам то же самое.
- Тем не менее Z не достиг нужных соглашений.
- Да нет же, достиг! Наши люди уверены в этом. У него были письма, частная переписка - не акты парламентов или что-то в этом роде. Но подписанные. Главами государств. Во всяком случае, таковыми они себя считали. Люди, наделенные властью.
- И так вот была предотвращена Первая мировая война?
- Она не была предотвращена.
- Как же это вышло?
- Z не вернулся.
- Что?!
- Ни в одном материале из тех, что отыскали наши люди, не было и намека на его возвращение. Он отправился назад, выполнив все, за чем его посылали, - сохранились каблограммы, сообщавшие об этом, - а потом… он попросту исчез. Растворился в воздухе. Мы знаем об этом, потому что нашли в документах упоминания об исчезновении Z. Возможно, тогда знали, что же произошло, но нам это неизвестно.
- Ну хорошо, а кто такой Z?
Рюб медленно покачал головой:
- Этого наши люди не знают. Его настоящее имя не упоминалось ни разу. Z - иначе его не называли. И черт побери, Сай, нашим парням, в сущности, нет до этого дела. Их это совершенно не интересует. Они оказали мне услугу, только и всего. Не могу их винить: понимаете, вся эта история их ничуть не касается. Для них это всего лишь одна провалившаяся миссия, а таких несметное число в истории любой страны. Случилось это черт знает сколько лет тому назад, документов осталось мало, так что кому до этого дело?
- А разве вы не можете объяснить вашим людям, почему…
- Нет. Мне удалось организовать новый отдел, который занимается именно этой историей. Совсем небольшой отдел, он состоит из одних посвященных. Номинально возглавляет его Эстергази, я - его заместитель, а остальной штат - это главным образом сержант, который носит нам кофе.
- Эстергази…
- Совершенно верно. Он теперь бригадный генерал. Вы же понимаете, Сай, мы не можем никому объяснить, чем занимаемся. Большинство наших людей прежде всего и слыхом не слыхивали о Проекте. Как бы мы им растолковали, что намереваемся сделать? Показать им Проект, то есть гору хлама? Мне пришлось удовольствоваться тем, что мне предложили - по большей части то, что уже было под рукой. Да и сомневаюсь я, что можно отыскать что-нибудь еще. Речь ведь идет о Соединенных Штатах в годы перед 1914-м, когда мало кто даже задумывался о близкой войне. Не то что в Европе - помните, сколько удобных случаев для вашего вмешательства я называл, если бы мы могли действовать на Европейском континенте? Но здесь… Боюсь, история с Z - это все, что можно раскопать. - Рюб вдруг осклабился и хлопнул меня по плечу. - Ну да старая собака не забывает старых фокусов! Что она делает, когда теряет след? Бегает кругами, пока снова не учует нужный запах! Слушайте, пойдемте-ка выпьем кофе или еще чего-нибудь.
Он вскочил легко, как и положено бывшему спортсмену, протянул мне руку, помог подняться, и мы пошли к аллее.
Дойдя до нее, мы свернули на юг, к Пятьдесят девятой улице и отелю "Плаза".
- Слыхали когда-нибудь об Элис Лонгуорт? - спросил Рюб.
- Да, кажется, слыхал. Старая дама, ныне покойная? Та, которая сказала, что Томас Дьюи похож на сахарного человечка на свадебном торте?
- Точно, она. А еще она говорила: "Если чего-то о ком-то не знаете, обратитесь ко мне". Вот потому-то я о ней и вспомнил. Замечательная была женщина, смышленая, с острым язычком - как говорится, на то и дан язык. Сплетница. Супруга видного конгрессмена. И кстати, не всегда она была старой дамой. В молодости она слыла заводилой в кругу вашингтонской молодежи и знала в Вашингтоне всех, кто имел хоть какой-нибудь вес. А известно вам, что Элис Лонгуорт - дочь Теодора Рузвельта?
- Не помню. Кажется, да.
- Ну, я-то об этом помнил и прочел о ней кое-что - две-три книжки из библиотеки. И составил список ее друзей - всех, кого смог отыскать. А потом, говоря в переносном смысле, принялся звонить во все колокола. Я писал, я говорил по телефону, а один раз, в Вашингтоне, и впрямь позвонил - в дверной звонок. Я встречался со всеми, кто был хоть как-то связан с Элис Лонгуорт - внуками ее друзей, правнуками, прапраправнуками - словом, со всеми, у кого могли отыскаться ее письма. Письмо Элис Лонгуорт - такое сохранилось бы в любом семействе. Четыре пятых людей в моем списке оказались для меня бесполезны. Иные из них даже слыхом не слыхивали, кто это такая.
Мы вышли на тротуар Пятой авеню рядом с парком и зашагали в сторону Пятьдесят девятой улицы.
- Утомительное было занятие, обрыдло мне до чертиков, и я обозлился. Как-то раз по телефону я сказал: "Как? Вы никогда не слышали об Элис Лонгуорт? Значит, ваша жизнь пропала зря! Да ведь это же о ней написали песню!" - "Какую песню?" - спросил конечно же мой собеседник, и я ему спел ее. Прямо по телефону.