Он представил, как чудесно было бы сейчас снять обувь и босиком пройтись по траве, как в детстве, когда он еще мальчишкой частенько и привычно развлекался подобным образом в парке. Роскошная получилась бы картинка – босой президент топчет газоны Белого дома. Он знал: поступи он подобным образом, и эти картинки, растиражированные в миллионах экземпляров, появятся почти в каждой семье, и это принесет ему голоса избирателей. Людям импонирует, когда президент слегка импульсивен в личной жизни, слегка комичен в делах домашних и в чем-то чуточку уступает каждому из них… Впрочем, известно заранее: ничего подобного он не предпримет хотя бы по той простой причине, как отсутствие времени. Очутиться бы вновь в гетто, где времени хватало на все – на еду и сон, забавы и любовь, отцовские радости и огорчения…
Он повернулся на звук открываемых дверей. На пороге стоял Джон.
"Солидный мужчина, – подумал Уайт. – Красоту он унаследовал от матери, рост – от отца. Может, чуточку консервативен в одежде и прическе, но в остальном – весьма приличный молодой человек".
– Звонил доктор Макдональд, из Программы, – сообщил Джон довольно сухим тоном.
"Все еще не может забыть наш разговор прошлой ночью", – решил Уайт, уяснив наконец источник своей депрессии, уступчивости, желания бросить все и уйти в отставку. Все из-за Джона.
– Кто такой этот доктор Макдональд? – осведомился он.
– Директор пуэрториканской Программы, господин президент, – сообщил Джон. – Той самой, которая ведает прослушиванием радиосообщений со звезд. Такое прослушивание осуществляется уже свыше полувека. Несколько месяцев назад ими принято нечто, впоследствии названное посланием с… с какой-то там звезды, забыл название. По словам Макдональда, оно расшифровано.
– О Боже! – произнес Уайт. – Ты встречался с ним?
– Пару раз, да и то на коктейлях.
Уайт вздохнул.
– Соедини меня с ним.
Внезапно появилось предчувствие надвигающейся катастрофы, а все происходящее сегодня как бы приобрело оттенок прелюдии к ней. Внутри все похолодело. Он включил экран, установленный между рабочим столом и камином, – последним давно уже не пользовались из-за суровых экологических запретов. С экрана на него смотрел человек средних лет, блондин, с рыжеватыми тронутыми сединой волосами, – не то что его собственные… Лицо мужчины выглядело спокойным. Уайту показалось, где-то он уже видел это лицо; он тотчас узнал его и проникся симпатией и сочувствием к этому усталому человеку, чем бы тот ни занимался. Уайту пришлось даже сдержать свои чувства, нельзя позволить эмоциям влиять на ход беседы.
– Доктор Макдональд, – произнес он, – рад возможности поговорить с вами. Какие вести из Пуэрто-Рико?
– Мистер президент, ситуация столь же исторична, как и в день получения первой ядерной реакции. Хотелось бы объявить обо всем в запоминающихся и достойных войти в анналы хроник исторических выражениях, однако я в состоянии лишь сообщить: нами получено сообщение от разумных существ с другой планеты, вращающейся вокруг одного из солнц-близнецов Капеллы. Послание нами расшифровано. Мы – не одни.
– Поздравляю вас, доктор Макдональд! – невольно вырвалось у президента. – Сколько человек информировано об этом?
– Хочу вам также сообщить… – начал Макдональд, но спохватился: – Пятнадцать, а может, двадцать.
– И все они на месте? – осведомился Уайт.
– Да нет, уже порасходились. – Удастся их немедленно вернуть?
– Пожалуй, да, за исключением проповедника Иеремии и его дочери, которые покинули компьютерный зал несколько минут назад.
– Иеремия… – не тот ли это солитарианский пастор? – спросил Уайт. – Как оказался он у вас?
Макдональд заморгал.
– Его враждебное отношение к Программе приобрело угрожающий характер. Однако после того, как он увидел расшифровку послания, сходящую с печатного устройства компьютера, его враждебность улетучилась. Господин президент, это послание…
– Верните его, – велел Уайт. – Он не должен произнести ни слова о послании, даже вам и вашему персоналу.
– А как с ответом на послание? – спросил Макдональд.
– Об этом и речи быть не может, – жестко произнес Уайт. – Никаких сообщений в прессу, никакой утечки информации, никаких ответов. В противном случае последствия непредсказуемы. Я должен провести совещание. Советую то же сделать и вам.
– Господин президент, – проговорил Макдональд, – я полагаю, вы совершаете большую ошибку. Я настаиваю, пересмотрите свое решение. Разрешите ознакомить вас с содержанием, целями и значением Программы.
Уайт боролся с собственным "я". Мало нашлось бы людей, которые отважились бы указать ему на ошибку. До сих пор рисковал это делать только Джон, а вот теперь еще и доктор Макдональд, и оба умеют постоять за себя. Он знал: более всего следует ценить и беречь людей, умеющих говорить "нет", однако для него они оборачивались кошмаром: он терпеть не мог, когда ему указывали на его ошибки. Тэдди Рузвельт, как писал кто-то (Линкольн? Стефенс?), принимал решение, основываясь на ощущениях в собственной пояснице. "Нечто подобное происходит с Эндрю Уайтом", – подумал он. Откуда приходят его решения, для него почти всегда оставалось загадкой, однако на практике они всегда оказывались верными. Приходилось и ему доверять своей пояснице.
– Я приеду к вам, – произнес он. – И попробуйте меня убедить.
Вот так-то… Единственное, в чем нуждается ученый, это потребность выговориться.
– Исходя из соображений безопасности точное время сообщить не могу, а вас попрошу оставить наш разговор в тайне. Думаю, это вопрос двух ближайших дней.
Он отключился. "Вот и еще одно бремя, – подумалось ему. – Еще одно тягостное бремя на плечах".
– Джон! – позвал он.
Секретарь президента возник в дверях.
– Я как раз занят подготовкой для тебя краткой истории Программы, – сообщил он.
– Ну, спасибо, – сказал Уайт.
Славный парень, этот Джон, и секретарь из него незаменимый.
– Поедешь со мной? – нерешительно осведомился он.
Джон кивнул.
– Если ты этого хочешь.
В его тоне по-прежнему сквозила сдержанность. Когда дверь за секретарем закрылась, Уайту подумалось: возможно, поездка сблизит их, ведь предоставится случай поговорить как следует, а не перебрасываться словами, будто каменьями, вот так, как, например, сегодня.
Джон опять возник в дверях.
– Доктор Макдональд снова на линии. Частный самолет с Иеремией и его дочерью уже вылетел в Техас.
Уайт молниеносно прикинул возможность перехвата лайнера и ареста Иеремии после приземления и даже уничтожения самолета над морем, – под любым предлогом. И то, и другое никуда не годилось.
– Передайте для него в аэропорт прибытия срочное президентское сообщение: я желаю с ним встретиться прежде, чем он что-либо предпримет, и он не должен распространяться о послании, пока с ним не поговорят. Измени наш маршрут. Сперва летим в Техас.
Джон задержался в дверях.
– Отец, – начал он и умолк, потом поправился: – Мистер президент, доктор Макдональд прав. Вы совершаете ошибку. Это событие имеет отношение к науке, но никак не к политике.
Уайт медленно и печально покачал головой.
– Политика присутствует во всем. Впрочем, я отправляюсь в Пуэрто-Рико и предоставлю доктору Макдональду шанс переубедить меня.
Однако он сказал лишь половину правды. В действительности он отправлялся в Пуэрто-Рико, желая еще более утвердиться в уже принятом решении. Впрочем, существовали и другие причины, какие – он и сам еще смутно осознавал. И Джон это прекрасно понимал. Черт возьми! Почему этот парень не желает понять, – дело тут совсем не в интеллекте и мудрости, – такова жизнь; когда-то он и сам был молод и на собственных ошибках познавал, как устроен мир. И теперь от этого болезненного опыта ему хотелось оградить Джона.
***
– Эти времена закончились, – говорил когда-то ему Джон. – Прекрасные и необходимые, как времена пионеров. Но они минули. Пора понять: нет больше пограничной территории – битва завершена. Ты достиг своего, победа одержана. Нет ничего более бесполезного, нежели солдат после закончившейся войны. Пора браться за другое.
– Всю жизнь я слышу это от таких слюнтяев, как ты! – орал в ответ Уайт. – Ничего не кончилось – неравенство не ликвидировано, а просто лучше замаскировано. Нам следует оставаться неутомимыми в битве, вплоть до окончательной победы, пока существует хотя бы тень опасения, что она ускользнет от нас. Ты должен помочь мне, парень! Я же не воспитывал из тебя белого… Однако все прозвучало не так, как хотелось бы. "Ты нужен мне, сынок", – вот что полагалось бы сказать. – "Ты должен передать факел нашей эстафеты в грядущее. Ты – моя опора во всем!"
И Джон ответил бы: "Отец, я же ничего не знал об этом…" И почему парень никогда не называет его "папа?"
***
Полет из Вашингтона в Техас – от катапультирования и до самой посадки – оказался хоть и монотонным, но быстрым. Но Джон успел зачитать Уайту краткий отчет о Программе. С закрытыми глазами, откинувшись в кресле, Уайт с раздражением прислушивался к приглушенному свисту воздуха за стенкой, в нескольких дюймах от него с бешеной скоростью обтекавшему полированный металл обшивки. Он давно возненавидел все эти механические и электрические приспособления и устройства, отделившие его от людей; это они швыряли его с места на место, изолировали от остального мира и окружали со всех сторон. Бежать от них невозможно. Он слушал голос Джона, читающего отчет, и чувствовал, как все это начинает заинтересовывать парня и засасывать, и ему захотелось прикрикнуть: "Хватит! Довольно зачитывать мне эту ерунду, слышать ничего не желаю. У меня от всего этого только гудит голова. Зачем ты попусту растрачиваешь свои чувства на все эти бесполезные Программы? Прибереги-ка их лучше для меня! Кончай читать, давай поговорим, как это пристало беседовать отцу с взрослым сыном, – с уважением и общими воспоминаниями, – поговорим о самих себе!" Однако он знал: Джон не одобрил бы таких слов и не понял бы его. И он продолжал слушать голос сына…
***
Первые три десятилетия Программы оказались нелегкими. Энтузиазм с годами таял, поскольку весь пыл и отчаянные попытки, все напряжение ума и воображения исследователей – в конечном счете оказывались пустой тратой времени. Директора приходили и уходили, сменяя друг друга, моральное самочувствие сотрудников ухудшалось, а финансирование Программы осуществлялось как бы из милости. Именно в такое время в Программу пришел Макдональд, и через каких-то пару лет возглавил ее. И, хотя по-прежнему так и не удавалось принять ни одного сообщения или, по крайней мере, распознать в потоке принятых импульсов, Программа медленно, но все же вставала на ноги, постепенно адаптируясь к долгосрочному характеру задачи, и работа, наконец, вошла в свое русло.
А затем, спустя пятьдесят лет со дня старта Программы, во время очередного прослушивания обычной записи информации с Большого Уха – гигантского радиотелескопа на околоземной орбите – одному из ученых-исследователей показалось, он слышит голоса. Он пропустил все через фильтры, отсеял шумы и помехи, усилил сигнал и различил обрывки музыки и голосов, говорящих по-английски.
Самолет приземлился в Хьюстоне. Первым же вопросом, заданным Уайтом встречавшим его особам, был:
– Иеремия здесь?
Встречающие засуетились. Наконец, кто-то передал президенту слова проповедника: "Если президент захочет встретиться, он знает, где меня найти". Уайт вздохнул. Аэропорты – с их прилетами и вылетами – он ненавидел за их суету, шум и запах. И всегда испытывал только одно желание – поскорее вырваться из ненавистного места.
– Едем к нему, – приказал он.
Не обошлось без попыток протестов, однако, в конце концов, по чистым широким улицам Хьюстона его препроводили к холму, где возвышался невероятных размеров купол – солитарианский храм. Затем последовал переход по мрачным и пыльным подземным коридорам к небольшой комнатке. Огромной тяжестью нависавший над ней стадион делал ее еще меньшей.
Немолодой человек сидел у старого туалетного столика с зеркальцем. Белоснежные волосы, морщинистое лицо и проницательные черные глаза. Уайту сразу стало ясно: поколебать этого человека невозможно. Но попытаться все же следовало.
– Иеремия? – осведомился он.
– Мистер президент? – ответил Иеремия таким тоном, будто произнес "Ave, Caesar!".
– Вы только что вернулись из Аресибо с копией послания, – сказал Уайт.
– Я вернулся ни с чем, – возразил Иеремия, – а если мною и получено послание, то оно адресовано лишь мне. И у меня нет поручения говорить от имени других.
– Такое поручение, увы, есть у меня, – грустно произнес Уайт. – Поэтому я требую никому не сообщать о содержании послания.
– Так мог бы приказать, наверное, фараон Моисею, сошедшему с горы.
– Вот только я не фараон, а ты не Моисей, да и послание – не десять заповедей.
В глазах Иеремии вспыхнуло пламя, однако голос его, напротив, сделался необычайно мягким:
– Приказываешь мне в уверенности большей, нежели это допустимо. За тобой – легион. – Он обвел взглядом охрану и свиту, столпившуюся в дверях и коридоре. – За мною же – одинокая миссия. И я исполню ее, несмотря на все чинимые препоны, сегодня же вечером.
Тон его на слух не изменился ни на йоту, однако в конце фразы стал твердым, как сталь.
Уайт решил предпринять еще одну попытку.
– Твой поступок, – произнес он, – откроет дорогу разногласиям и раздорам, которые смогут погубить страну.
Легкая усмешка мелькнула и исчезла на лице Иеремии.
– Я не Кадм, и мы не в Фивах. Кому ведомо, что предназначено человеку Богом?
Уайт направился к выходу.
– Подожди, – велел Иеремия. Он повернулся к столику и взял листок бумаги. – Прошу! – произнес он, вытягивая руку. – Ты первый, кто получает послание из рук Иеремии.
Уайт взял листок и, не поблагодарив, покинул комнату. Отдав на ходу кому-то из сопровождающих приказ подготовить подробный доклад, он сел в машину и поехал в Пуэрто-Рико.
У Джона с собой оказалась запись голосов. Вначале они услышали шепот – слабый и беспорядочный – будто одновременно вяло шевелились тысячи губ и языков и звук их движения сливался воедино. Вот только издавали эти звуки, по-видимому, существа, не обладающие обычными органами речи. Не пользуясь ни языком, ни губами, они изъяснялись жужжанием, исторгаемым их телами, или же вовсе потиранием щупалец.
Уайт размышлял о долгих годах прослушивания, изумляясь, как люди все это выдержали, дождались и услыхали-таки… Но вот шепот стал громче и уже перерос в звуки атмосферных помех – разнообразные отзвуки и шумы, а затем возникло нечто иное; оно становилось все выразительнее и отчетливее, на грани понимания, – будто в детстве. Когда ты еще мал и полусонный лежишь в постели, а в соседней комнате говорят взрослые и ты не можешь понять, о чем, и не в состоянии проснуться настолько, чтобы послушать их беседу, но только знаешь спросонья: кто-то разговаривает…
А затем Уайт услышал обрывки музыки и голосов, произносящих фрагменты сообщений; и все это вперемешку с атмосферными помехами, а голоса говорили нечто бессмысленное, говорили, говорили…
СТУКТТРЕСКСТУК как ты осмелился еде ТРЕСКСТУК у тебя есть друг и советчик в ТРЕСКТРЕСК музыка СТУКТРЕСКСТУК еще один визит к алленам СТУКСТУКТРЕСК оставайтесь на волнах этой частоты СТУКТРЕСК музыка: bar ba sol bar СТУК вам спальни термитов ТРЕСКСТУКСТУКСТУК в аккорде будет ТРЕСКТРЕСКСТУК речь адвоката СТУКСТУК музыка СТУКТРЕСК единственно, чего нам следует опасаться ТРЕСКТРЕСК а теперь вики с СТУКСТУКСТУК здесь нет привидений ТРЕСКСТУК музыка СТУКТРЕСКСТУК просим информировать ТРЕСКТРЕСК музыка: буу буу буу буу СТУКСТУКТРЕСК может ли женщина после тридцати ТРЕСКСТУКСТУКСТУК приключения шерифа СТУКТРЕСКТРЕСК музыка СТУКСТУК это какая-то птица ТРЕСК оригинальные СТУКТРЕСК ликование известие ТРЕСКТРЕСКСТУК приветствую всех СТУКТРЕСКСТУК музыка СТУКСТУКТРЕСК значит с парнем ТРЕСК еще двойную и счет СТУК.
– Голоса… – проговорил Уайт, когда вернулась тишина.
– Голоса, – согласно повторил Джон.
Уайт обратил внимание: одно и то же слово они произнесли по-разному, Джон – обрадованно и восторженно. Уайт – озадаченно. Его беспокоила мысль: где-то там, в сорока пяти световых годах отсюда, какие-то существа, вооруженные специальной аппаратурой, подслушивают звуки, исходящие с Земли; чужие уши слушают земные голоса с тем, чтобы отправить их вспять – разрозненные и засоренные помехами. Он часто выступал по телевидению, а с недавних пор и по радио, вновь вошедшему в моду и завоевавшему популярность; ему не могло понравиться, как голос его и изображение уносятся неутомимыми радиоволнами в неизмеримую и бесконечную даль, где нечто или некто сможет перехватить их и тем самым присвоить частицу его. Он заставил себя не верить в такую возможность.
– А если, это всего лишь какое-то отражение?
– Это с расстояния-то в сорок пять световых лет? – возразил Джон. – Никакой чувствительности не хватит принять его.
Уайт попробовал представить себе невероятные межзвездные расстояния, какие пришлось преодолеть голосам туда и обратно, но его воображение спасовало пред образом бесконечного пути сквозь неведомую пустоту. Он вообразил муравья, вышагивающего от Вашингтона до Сан-Франциско и обратно, но сравнение показалось ему бледным.
– А может, это где-нибудь ближе?
– Тогда мы не приняли бы программы девяностолетней давности, – заметил Джон.
– А разве они не могут мчаться себе спокойно над нами все эти годы… – Уайт взмахнул руками перед собой, будто желая порвать, как паутину, всю эту теорию и все эти мысли. – Знаю, знаю. Это также невозможно. Однако не в меньшей степени наивно воображать чужаков, посылающих нам сообщения из такой дали.
"Или вот это", – подумал он и глянул на листок, полученный в подарок от Иеремии. Выполненный тушью на белой бумаге рисунок, напоминающий произведение способного любителя, – возможно, и самого Иеремии. Стилизованное изображение ангела с нимбом, с распростертыми за спиной крыльями, благостным спокойствием на лице и руками, раскинутыми в приветственно-благословляющем жесте.
Ангел милосердия и любви, несущий послание Божие, обрамленный гирляндами из цветов… "Какая же невероятная магия, – подумал Уайт, – смогла превратить голоса в нечто подобное?"