Жил да был веселый парень Сашка, который на свою беду оказался слишком наблюдательным. И узнал, что в соседях у него - нелюдь. И вообще нелюди эти крутят свои нелюдские дела прям-таки среди бела дня. И никто их не видит, кроме наблюдательного Сашки и суровых сотрудников спецслужб, которые очень хотят приобщиться к нелюдским секретам...
Содержание:
Глава 1 - НЕХОРОШО УБИВАТЬ МАЛЬЧИКОВ 1
Глава 2 - СИНЬОР ПОМИДОР 2
Глава 3 - "САША + ЛИЗА =..." 4
Глава 4 - ДВЕРЬ НАПРОТИВ ЛИФТА 5
Глава 5 - СПЕЦ ПО АВАНГАРДУ 7
Глава 6 - ЖИТЕЛИ СЕЛА ТИМОХИНО 9
Глава 7 - МАКИНА ПЕРЕХОДИТ В АТАКУ 11
Глава 8 - ОХОТА ЗА ОХОТНИКОМ 14
Глава 9 - ЧУЖИЕ ПРОБЛЕМЫ 17
Глава 10 - Я ВСТУПАЮ В ИГРУ 18
Глава 11 - ЗА ОДНОГО БИТОГО... 19
Глава 12 - БЕЗ ПЯТИ ПОЛНОЧЬ 21
Глава 13 - СТРАШНЫЕ ВЕЩИ 23
Глава 14 - ПАТЕНТ БЕЗ ПРАВА ПЕРЕДАЧИ 25
Глава 15 - УДАВ И КРОЛИК 28
Глава 16 - МАКИН НОМЕР ТРИ 29
Глава 17 - ВОПРОСЫ БЕЗ ОТВЕТОВ 30
Глава 18 - ЗА ДВЕРЬЮ НОМЕР ТРИДЦАТЬ ВОСЕМЬ 31
Глава 19 - СТОРОЖА ПОНЕВОЛЕ 33
Глава 20 - ДВОРЕЦ В ПРОБИРКЕ 36
Глава 21 - ДОНОР И ОХОТНИК 39
Глава 22 - БРАТСТВО КАЛЕК 41
Глава 23 - ВКУС ЕДИНЕНИЯ 44
Глава 24 - ПОЕЗД, С КОТОРОГО НЕ СПРЫГНУТЬ 45
Глава 25 - ФАБРИКА ИНВАЛИДОВ 48
Глава 26 - СЛЕДСТВИЕ ПОД ЗЕМЛЕЙ 50
Глава 27 - СЛЕЗЫ ГОРНОГО ТОЛКОВАТЕЛЯ 52
Глава 28 - ПУТЬ В МЫШЕЛОВКУ 53
Глава 29 - ДЫХАНИЕ ЗВЕРЯ 54
Глава 30 - ЛОГОВО 56
Глава 31 - ПОБЕДА ЦЕНОЙ ПОРАЖЕНИЯ 59
Глава 32 - ПРИНЦЕССА И СКРИПАЧ 61
Глава 33 - СВОБОДНЫЙ ДРАКОН 61
Виталий Сертаков
Страшные вещи Лизы Макиной
Глава 1
НЕХОРОШО УБИВАТЬ МАЛЬЧИКОВ
Нож я держу в рукаве.
На мне толстая куртень и рукавицы. Жарковато, конечно, зато не так страшно.
Я почти не боюсь, хотя коленки трясутся...
Теплая улыбка лезвия щекочет меня сквозь ткань рубахи.
Маленький гаденыш уходит по переходу метро "Охотный ряд". Если ему удастся заскочить в поезд, я проиграл. Он легко лавирует между людьми, ведь семилетнему пацану так несложно просочиться сквозь толпу взрослых. Ни одна же зараза не окликнет: "Мальчик, где твоя мама, уж не потерялся ли ты?.." Так никто не спросит, потому что никому нет дела ни до маленьких, ни до больших мальчиков...
Всем по фигу, кого замочат в следующую минуту... Я ускоряю шаг, меня пихают локтями, отшвыривают в стороны, как кеглю, топчут каблуками по ногам... В их ушах шнурки телефонов и плейеров, они пялятся только перед собой, они выдыхают мне в нос жвачками, воняют дезиками и потом, их глаза похожи на чайные ложки, а в зрачках мечутся секундные стрелки. Когда они разевают свои запломбированные пасти, навстречу мне летит слюна, настоящий дождь из слюны. И талдычут эти тупари тоже о "стрелках", они видят только уходящий поезд, видят бреши в винегрете из ног и рук, и никто не хочет замечать моего крика и моих слез... Но то, что я делаю, я делаю для них. Раньше я не знал, что кличка самого хищного зверя - толпа.
Раньше мне тоже было плюнуть и растереть, на знакомых и незнакомых. Я тогда не отличался от других. То есть думал, что я сам по себе, но оказалось, что это полная туфта и сам по себе человек долго не прокантуется. А тех, кто пытается удержаться в стороне, тех, кто замечает лажу в механизме, находит Скрипач...
Наверное, я все-таки слегка выделялся из общей каши - по крайней мере, так сказала Лиза, когда вставляла мне в зуб эту штуку... Она сказала, что я внутренне свободный. Я так и не спросил, как это можно быть свободным только изнутри или наоборот?
А теперь спрашивать уже не у кого... Мне нужно успеть дотянуться до него на станции - я подпрыгиваю, я поднимаюсь на цыпочки, я почти бегу. Нехорошо убивать маленьких мальчиков, это даже хуже, чем взрослых.
И вообще нельзя убивать людей. Это единственное, что меня оправдывает.
Я увивался за ним две недели. На школу я вообще забил, только матери звонил, говорил "все нормалек", чтобы не психовала. Иногда я терял маленькую дрянь из виду, потому что дрянь часто засекала меня раньше. Ничего удивительного, с его-то зрением! Напротив, мне казалось офигенной удачей, когда удавалось сесть на хвост. При второй встрече - это было на перегоне Каширской ветки - лягушонок меня узнал и ухмыльнулся. Мы зависли в разных вагонах, разделенные двойным слоем стекла, сплющенные животами соседей, одинаково притиснутые к торцевой дверце. Он лыбился, демонстрируя, что разгадал мои намерения и что я могу не строить особых планов на его счет.
И, как всегда, вокруг было слишком тесно, я не мог распустить лепестки...
Его сморщенная чумазая рожица поражала мимикой старичка, эдакого недоброго Лепрекона. Гаденыш таращился на меня секунды три не отрываясь, растянув в ухмылке посиневшие губы, покрытые корочкой болячек, растирая тщедушным кулачком ссадину над левой бровью...
Ничего необычного. Рядовой попрошайка, один из сотен детишек, что ошиваются в подземке. Несусветно грязные блеклые волосенки и водянистые гноящиеся зенки. Задрипанная курточка, ушитые брючки, расклешенные и мокрые внизу. Но под клешами - отпадные подошвы, с глубоким "трактором" и шипами, в таких убежать - не фиг делать. А драпать ему приходится часто.
Мы уставились друг на дружку, потом он легко скользнул в сторону, как упавший в ванну обмылок скользит сквозь пену, сиганул между взрослыми и, когда электричка ворвалась на станцию, растворился в сутолоке. Я ломанулся, расталкивая тормозных граждан, но его и след простыл...
Следующие три дня я колесил в метро по двенадцать часов. В ушах звенели названия станций, а по ночам не мог уснуть от призрачного шарканья тысяч и тысяч ног. А потом я столкнулся с ним снова, дважды за утро, и понял, что могу не заморачиваться.
Я догадался, что он никуда не уйдет из метро. То есть мне, дурику, следовало въехать в это намного раньше - понять, что ему просто некуда деваться. Что пацан в расклешенных брючках и рваной коричневой куртке будет вечно кружить в треугольнике центровых развязок, никогда не выбираясь за пределы кольцевой и никогда не выходя на станциях, где нет пересадок...
Можно плюнуть на него, но что-то мне мешает...
Однажды меня точно окатило ледяной крупой из ведра. Мне вдруг показалось, что он не последний, что я видел на "Таганской" еще одного. Если это так, то все потуги напрасны: значит, ребятишки "оттуда" научились выделять споры и бежать уже надо мне... Но уйти просто так, не проверив окончательно, я не мог. В прошлый четверг, наткнувшись на него дважды, я уже не сомневался, что пацанчик один, тот же самый.
Мой пропавший папашка-математик не оставил сыночку ничего, кроме классной памяти. Я запомнил, сколько у мелкого паршивца пластмассовых, а сколько латунных пуговок на куртке, и дырки с торчащим из них синтепоном запомнил.
Такие мелочи даже Скрипач не стал бы дублировать...
Он тогда снова заметил меня на долю секунды раньше, развернулся и шмыгнул в просвет между поручнями. Рядом двигалась шумящая, жующая, кашляющая река, но ни один чмырь не обернулся. Гаденыш повис на руках на четырехметровой высоте, выдавил прощальную улыбочку в мой адрес и провалился на нижний перрон. Там вскрикнула женщина, но когда я продрался сквозь ноги и животы, получив порцию матов, и перегнулся через перила, внизу уже накатывал рык электрички, и человеко-сумочно-тележная лавина закрыла обзор.
Я успокоился, но ненадолго. Я понял, что он останется тут навечно, пока... Пока что? Пока не умрет или пока его не найдет кто-то другой... Интересно, он вообще сдохнет когда-нибудь? Мне не с кем посоветоваться. Я вычислил его маршрут до такой степени, что в понедельник уже не носился, рискуя провалиться и упасть на рельсы, а спокойно потягивал сок, дожидаясь его появления. Плюс-минус восемь минут - промежуток, в который эта гнида завершала очередной круг, - он вываливался из вагона или вывинчивался из груды спешащих туловищ на пересадочном эскалаторе и почти моментально замечал меня, как бы надежно я ни прятался.
В какой-то момент у меня появилась уверенность: больше его никто не ищет. Пока не ищет...
Иначе маленький ублюдок вел бы себя по-другому. Он запомнил мою харю еще тогда, когда мы охотились вместе с Лизой. Правильнее сказать, не запомнил, а получил мое... изображение или фото от Скрипача. Наверное, в его мозгах, если у него есть мозги, хранятся физиономии всех, кого следует опасаться.
Но гаденыш ничего не может поделать, он вынужден снова и снова кружить, выполняя свою работу.
В пятницу я разработал план, как его подловить. Нарисовал его маршрут и просчитал все варианты. Я не знаю, что он делает ночью, - вот в чем беда. Вероятнее всего, бестия не поднимается на поверхность, наверняка он пережидает ночи в тоннелях.
Я разработал план и понял, что придется рискнуть, распустить лепестки в толпе. Я решил, что достану ублюдка рано утром, в воскресенье, когда не так много народу, когда есть пусть маленький, но все-таки шанс никого не покалечить. Воскресным утром, когда в жерла станций пропихиваются массовки из пригорода, мне надо подловить его между двух электричек...
...У перрона тормозит поезд. Я лечу через три ступеньки. Я прыгаю через их тележки, я распихиваю свободной рукой их сумки и пакеты. Все равно - много народу, слишком много... Куда они все прут в выходной?! Я не могу распустить лепестки, не имею права...
- С дороги! - кричу я. - Человеку плохо!
Опять не то! Да им насрать, что кому-то плохо! Я снова допускаю прежние ошибки, против которых предостерегала Лиза. Вот если бы я прокричал "Змея!" или "Бомба!", они шарахнулись бы в стороны! Но мне совсем не нужно, чтобы началась давка с воплями - это только на руку моему врагу. Мне всего лишь надо получить малюсенький просвет, свободную дорожку шириной в двадцать сантиметров...
...У открытых дверей вагона семилетний шкет оглядывается. Никто не обращает внимания на ребенка. Они держатся за поручни, они листают журналы, они смеются.
Нехорошо убивать маленьких мальчиков...
Он оглядывается и смотрит мне в глаза. Я уже близко, но нарочно замедляюсь, чтобы он не передумал войти. Этот трюк мы трижды проходили. Говнюк поджидал в дверях вагона и если убеждался, что я успеваю, то выскакивал обратно и улепетывал зигзагами в переход, на другую ветку. Самое прикольное то, что бегаю я быстрее. Однажды его что-то задержало в вагоне, но он понял, что я успею, и выскочил в закрывающуюся дверь. Мы понеслись вдоль мраморных колонн, мимо взвода новобранцев, вдоль газетных киосков, и внезапно мне показалось, что Бог услышал мои мольбы.
Переход оказался перекрыт фанерным щитом, и указатель приглашал всех воспользоваться другой лестницей. Я почти догнал гаденыша, хотя сердце колотилось в глотке...
Он свернул, не замедляясь, наклонившись, как гоночный мотоцикл. А меня протащило метра четыре по инерции. Позади загрохотал поезд, дежурная по станции гундосила насчет пересадки, и никто на нас не обращал внимания. Играются себе дети подземелий - и флаг им в одно место!
Паршивец свернул в заколоченный переход, прямо на закрытые турникеты. Турникеты он преодолел одним затяжным прыжком - я даже залюбовался, а в следующую секунду я понял, что опять недооценил противника. На самом верху, между сплошным фанерным щитом, перекрывающим тоннель, и аркой потолка оставалась щель сантиметров сорок шириной.
Он поднялся по стене, как тренированный эрдельтерьер, в два касания четырьмя конечностями...
До меня вдруг дошло, что голыми руками его не возьмешь, и я вернулся к первоначальному варианту - к одной из страшных вещичек Макиной...
Я не знаю другого способа его остановить...
Маму жалко, конечно, ей нехило достанется. Ведь я же не собираюсь убегать, мне ведь надо убедиться, что он подох. Если что, я ударю его и второй, и третий раз - тут я не волнуюсь, я уже давно знаю, как это происходит. Я буду сидеть рядом и следить, чтобы в нем не осталось и капли жизни...
Надеюсь, что менты меня не пристрелят сразу. Лишь бы те ребятки первыми не подоспели...
Сначала я хотел забить, плюнуть на него, но в среду я услышал скрипку. Остановился в переходе диски позырить, и вдруг - точно рашпилем по зубам провел кто-то...
Переход волной изгибается, тетки цветы продают, а за углом запиликали. Меня тогда чуть не вывернуло: колбасит всего, ноги подгибаются, точно у наркома обширявшегося; не могу дотюмкать, куда шел и зачем, - до костей пробрало. За угол выглянул...
Соплюха у стеночки смычком наяривает. Тощенькая, свитер по колено, в черных очках, типа слепая, и футляр открыт для монеток. И скрипит какую-то ерунду на трех нотах, туда-сюда... Народ мимо валит, цыгане орут, менты волокут кого-то, а я точно прилип, точно тянет меня. Подошел к ней вплотную, спина аж мокрая стала, и сам себя убеждаю, что в дурку еще успею... Ну, в натуре, у нас целая филармония смычками машет - что ж мне теперь, утопиться?
Не помню, как я от девахи этой слепой отлепился, даже монетку ей в футляр опустил. И в тот момент усвоил, что меня так и будет вечно плющить, пока его не захомутаю. Я должен покончить с отродьем Скрипача, пока его не нашли другие. Такая вот петрушка... Натер себе новый геморрой, как говорит мамкин Сережа...
...В последнюю секунду, перед тем как шмыгнуть в дверь, маленький гаденыш улыбается. Никто не видит его улыбку - разве кому-то есть дело до оборвыша? В лучшем случае от таких, как он, шарахается, боясь подцепить какую-нибудь заразу.
Двери начинают сдвигаться. Он показывает мне зубы и кончик язычка. И тут я впервые улыбаюсь ему в ответ.
Я достаю из кармана самодельную дымовую шашку и щелкаю зажигалкой. Пакет, набитый мячиками от пинг-понга, резиной, пропитанный маслом, стукается о стенку вагона и проваливается на рельсы.
Он продолжает улыбаться. Я сжимаю зубы, давлю языком и слышу, как с нежнейшим хрустом распускаются лепестки.
Где-то свистят, краем глаза я замечаю толстую тетку с красным кружком в руке. Она машет кружком, как теннисной ракеткой. Я вижу, как у девчонки в вагоне начинают от изумления расширяться зрачки, как престарелый динозавр, зажавший между ног ящик с рассадой, выпускает из пальцев газету.
Я делаю это ради них.
Поезд уже никуда не едет, створки дверей ползут назад, из-под днища прет дым.
Я улыбаюсь пацану и двигаюсь очень быстро. Гораздо быстрее любого из людей.
Я достаю нож.
Глава 2
СИНЬОР ПОМИДОР
Меня так мать звала раньше - "синьор Помидор ". Это она придумала, когда я в третьем классе краснухой болел. Мы с ней тогда не лаялись так, как сейчас. Вообще-то мать у меня классная, и даже почти красивая, только невезучая немного. В основном из-за мужиков.
Когда этот, последний, появился, я ей раз пять говорил, что он мудак, а она и слушать не хочет, только орет на меня еще больше. Ладно, мне-то что, ори не ори. Только я все вижу. Вижу, как он валяется на диване, когда ее нет, и как он вскакивает, когда она появляется с работы. Вскакивает, словно был занят чем-то жутко важным или сам только что заявился. Мне даже подглядывать за ним не надо. Я все слышу не выходя из своей комнаты, всю его дерготню.
И как он к холодильнику крадется, тоже слышу. Ему, наверное, иногда неловко так много жрать. Этот урод только рад, когда я ухожу - тогда он хватает еду руками прямо из кастрюль. Это как два пальца обделать... То есть я не сомневаюсь, что он именно так и поступает. Кстати, внешне он совсем не урод: худой, мускулистый даже, и причесон красивый....
И почему матери так не везет с мужиками?..
Так вот, он хватает еду из кастрюль. Я знаю это, потому что ни разу не видел, чтобы он, когда матери нет, помыл хоть одну вилку. А жратвы на сковородках и в кастрюлях становится меньше. А еще он, когда только поселился, по шкафам лазил. Я же по памяти знаю, как какой шкаф у нас скрипит. Он думал, раз у меня телик орет, то я ничего не слышу. Ага, спасибо папашке-математику за подаренную память. Мне стоило один разок на книжные полки после него взглянуть - я сразу замечал, где он рылся и что переставлял. Нет, он не тырил из дому ничего, но вел себя как сопляк, что по ложке ворует у бабушки варенье, а потом доливает в банку кипяток. Словно ему жалеет кто-то...
Мать же и так знает, что он ни хрена толком не работает. Походит куда-то месяца два, и опять за свое: "устал", "не ценят" - всякая херня, одним словом... А как узнал, что я трубками палеными занимаюсь, так аж заколотило всего. Мне он прямо сказать боится - знает, что пошлю в пень, - так он матери выговаривает. Нашему Сереже, видите ли, неловко с преступником под одной крышей находиться! Он, видите ли, не собирается меня из колонии вытаскивать!
Будто его кто-то просит! Себя бы сначала вытащил, а то только и умеет, что через кухонную дверь подглядывать. Когда ко мне Светка из девятого класса заходила... Ну, мы с ней там лизались немножко - пойти-то некуда, - так Сережа подсматривал. Светка тоже тогда заметила, говорит: "Ему что, матери твоей не хватает? Может, я ему трусы подарю?"
Я его даже по имени называть не хочу - просто хахаль. Потому что если по имени звать, то непонятно, то ли на "вы" и с приставкой "дядя", то ли просто Сережа, как предыдущий...
Но предыдущий, тоже Сережа, еще хуже был, хотя мамка с ним почти два года валандалась. Нет, меня он не трогал, хотя иногда, типа, воспитывать пытался. Это когда мы с матерью из-за интернет-кафе цапались, она просила его на меня повлиять. Смешно просто, что он мне сделает? Несколько раз за руку хватал, оттащит в сторону и несет какую-то муть. Драться с ним, что ли? Предыдущий Сережа был здоровее нынешнего, хотя и я мелкий еще был.
Сядет - и давай тихонько "лечить". Мол, как не стыдно, мама на тебя столько сил тратит - и репетиторы, и секцию, какую только пожелаешь, и телик тебе купили, и кресло, и води, кого хочешь, но надо же быть разумным...