- В святом писании такого нет.
- Переврали наши священники библию.
- Не богохульствуй! - остерег Ноланца дознаватель.
- Брат мой, Джузи, худшее из богохульств - это вера в ложную истину. Правда от церкви - церковная правда. Но Богова ли она?!.. Ты не задумывался?
- Не говори так, Джорди, - взмолился Джузеппе.
Ноланец хмыкнул. Тополино слышал хмык и представил себе усмешку на лице узника. Однако не видел он, как Ноланец, обняв за громадные плечи дознавателя, с еще большей страстью продолжил:
- Божий мир велик. Его величия - не представить, не объять умом. И наша вселенная - не центр мироздания. И человек - не пуп миров…
- И Бог с ними, - и чтобы остановить распалившегося узника, громким шепотом произносит:
- Я принес тебе письмецо.
- Тетка Альфонсина? - предположил он.
- Нет. Мать, как узнала о тебе, - слегла.
- Неужели Антония?
- Да от герцогини Антонии Борджиа.
- Дай, - требует Ноланец и спрашивает:
- Она здесь?! В Риме?!
- Ее вызвали в Ватикан. Поговаривают, из-за тебя. Она приехала два дня назад в сопровождении папского легата в Венеции Роберто Беллармино.
- Робертино ее кузен, - рассеяно проронил Ноланец, разворачивая письмо.
- Да ну!.. Вот это да!.. - воскликнул дознаватель.
Тополино сразу понял, почему так удивился Джузеппе. По Риму шли упорные слухи о том, что легат Беллармино - друг папы и родич венецианского дожа - за поимку Ноланца отозван в Ватикан, чтобы произвести его в кардиналы. Судачили и о герцогине Антонии Борджиа. Будто бы она состояла в интимных связях с Ноланцем, покрывала его богопротивные дела и несколько лет тому назад помогла скрыться от папских кондотьеров, прибывших схватить его. Теперь, по словам всезнающих римлян ее доставили сюда обманом, чтобы в суде Святой инквизиции подвергнуть Антонию допросу с пристрастием.
Но ни Тополино, ни Джузеппе, как, впрочем, и многие другие, не знали, что Беллармино и Антония Борджиа - кузены. И не знали, что они в родстве с дожем Венеции. Один - племянник со стороны сестры, а другая - внучка двоюродного брата, почившего в бозе папы, Александра шестого, в миру Родриго Борджиа, вышедшая замуж за герцога Тосканы Козимо деи Медичи.
Поразмыслив, Тополино решил помалкивать об этом. Не может быть, чтобы папа не знал. И какое Доменико дело до того кто кому родня? Сильные мира сего слышат только то, что им хочется слышать. А за неугодное слуху своему могут покарать. И потом, он, Тополино, - не сукин сын и не доносчик.
От размышлений Доменико отвлек вырвавшийся из гортани Ноланца не то выкрик, не то стон.
- Канальи! Вот чего они хотят!
Тополино слышал, как он рвал бумагу. Потом услышал, как тот вскочил с постели и нервно засновал по комнатушке.
- Они, - после недолгой паузы зарычал Ноланец, - они хотят мои рукописи… Понимаешь, Джузи, рукописи… Они у Антонии.
- Пусть не отдает, - вырвалось у дознавателя.
- Не отдает… Не отдает… Хорошо говорить. Так они ставят условие. Если она предоставит их, ее не привлекут к допросам с пристрастием, а мне смягчат приговор…
- Так пусть отдает! - живо откликается Джузеппе.
Наступило долгое молчание. Нотарий напряг слух. Ни звука. Лишь нервные шаги Ноланца.
5
- Я не хочу, чтобы она страдала, - наконец проговорил он, а потом добавил:
- Это дело рук корыстного братца Антонии - пакостника Беллармино.
Сказал и надолго умолк. Слышно было, как под ерзающим Джузеппе кряхтит табурет. Терпение его было на исходе. И тут глухой голос Ноланца положил ему конец.
- Не сделай этого, они отдадут ее на пытки… Отдадут… Папа не страшен. Он скоро помрет… Но до того момента, как он провалится в преисподнею, пройдет время. Правда немного времени. Но достаточно, чтобы истерзать бедняжку… Пострашнее ее братец, - размышлял вслух Ноланец. - За кардинальскую мантию и золото он удавит маму родную… Надо обыграть время.
Ноланец умолк опять. Скрипнула кровать. "Сел", - догадался Доменико.
- Итак, Джузи, - приняв окончательное решение, говорит он, - передай Антонии - я согласен. Что касается меня - пусть никому не верит. Ее обманут. Моя участь предрешена… Впрочем, этого ей не говори.
- Хорошо…
- Хотя, - спохватился он, - Антония тебя прогонит, если ты не скажешь условленной между нами фразы. Запомни ее: "И сказал Часовщик словами Спасителя: "Я судья царства небесного, но не судья царству небесному."".
- Да что там, запомню, - угрюмо пробурчал дознаватель и, тем не менее, повторил.
И повторил дважды. Уж очень не обычны были слова эти.
- Знай, брат, лишь услышав эту фразу, она поверит тебе. Иначе… Умрет, но…
- Джорди, а Часовщик, кто он?
- Долго объяснять… В общем, один наш с Антонией знакомый.
- Джорди, с чего ты взял, что тебе не сделают послабки? И не отпустят с миром? - спросил дознаватель.
- Когда в их руках окажутся мои дневники они захотят меня стереть с лица земли.
- Что в них?
- Сплошное святотатство, - усмехнулся он и твердо добавил:
- По их разумению.
- Ты богоотступник, брат… - с ужасом выдавил Джузеппе.
- Нет, конечно. Я верую и знаю - Он есть. Чем больше наблюдаешь жизнь и чем больше знаешь тем больше веруешь в могучую силу небес. Тем больше чувствуешь себя невежественным, беспомощным ничтожеством… Я не могу верить в их Бога. Они выдумали его.
- Джорди, ты был самым умным из нас. Помнишь, что говорила тебе моя матушка Альфонсина? "Либо ты станешь понтификом, либо…"
- Либо сойду с ума! - перебил дознавателя Ноланец. - У Альфонсины всегда жил царь в голове. Я, как видишь, не стал первосвященником. И слава Богу! Но я и не спятил… А тебе твоя матушка напророчила точно. Помнишь?…
Джузеппе, очевидно, замотал головой.
- Ну как же?! Тебе ребята пожаловались на Пьетро Манарди и ты чуть до смерти не забил его.
- Он обворовал семью Тони. Он у всех крал… Пьетро был старше нас. Выше всех на целую голову. Я помню, как свалил Пьетро с ног, а потом мне помогли связать его. Я устроил ему суд. Это я помню. А чтобы мать мне что-то предсказывала - не припоминаю.
- Вот те на! - искренне возмутился Ноланец. - Она назвала тебя "сиракузским бычком" и говорила: "Не суди, сынок, да не судим будешь". А ты все талдычил, что поступил по справедливости.
- Правильно! - подтвердил Джузеппе.
- Вот-вот!.. И тогда она махнула рукой, обернулась ко мне и сказала: "Помяните, люди, слова мои. Из этого сиракузского бычка вырастет Его величество король эшафота"…
- Врешь ты, Джорди… - вяло отнекивался дознаватель, а затем с воодушевлением проговорил:
- Зато ты был ленивым. Всегда отлынивал от работы.
- Я зачитывался книгами…
- Ха! Ха! - выкрикнул он. - За лень твою она тебя называла "азиатским мулом".
- А она тебя била моими портками! - ввернул Ноланец.
Там, наверху, два взрослых человека, один ученый муж и узник, а другой известный в христианском мире заплечных дел мастер и тюремщик первого, забыв обо всем на свете, вспоминали свое детство. Они впали в ребячество. Подтрунивали друг над другом. Беззлобно обзывались. Смеялись. Толкались…
"Люди, - думал нотарий, - будь они и преклонных лет - всегда люди".
Доменико удивлялся дознавателю. Сумрачный, холодный и тяжелый, как замшелый надгробный камень, Джузеппе звенел, что венецианское стекло - светло и распевно.
Ноланца Тополино не знал. Видел всего один раз. В той самой же комнатушке, где записывал его беседу с епископом Вазари. Тогда Ноланец, остановив взгляд на нотарии, сказал:
- Лицо твое мне знакомо.
Сказал и, устало смежив свои, черные от побоев, веки, кажется, что-то ворошил в своей больной памяти.
- А-а-а! - протянул он и, не открывая глаз, произнес:
- У Часовщика… Он показал тебя.
На какой-то миг Доменико померещилось, что Ноланец ему тоже знаком. Он видел его. Раньше. Но где? Когда?!.. Он хотел было сказать, мол, и ваша внешность мне знакома. Но, тряхнув головой, как бы освобождаясь от наваждения, Тополино, вместо готовой сорваться из уст его нелепицы, произнес совсем другое.
- Ваше преосвященство, Ноланец бредит.
Вазари согласно кивнул и со словами епископа - "До лучших времен" - они вышли.
6
Та бредовая реплика, оброненная узником, врезалась в память нотария. Наверное, из-за ее несуразности… Постепенно она стала забываться. И вот на тебе! Она вспыхнула в мозгу, как зарница в черном небе…
Ноланец теперь в добром здравии. И снова он о загадочном Часовщике чьи занятные слова должны были убедить герцогиню Борджиа. "Странно все это, - думал Доменико, - хотя с головой у меня все в порядке".
Однако, голос узника ему все же приходилось слышать. Точно слышал. И эти мягкие, коричневого бархата глаза, и высокий лоб с тремя, вырезанными на нем возрастом, глубокими волнистыми линиями, и теплую виноватую улыбку - нотарию некогда приходилось видеть. Прямо перед собой. То ли узник стоял склонившись над ним, то ли они сидели друг перед другом и беседовали… И похоже, то было во сне.
Именно беседовали. Правда, недолго. "Стоп!.. Стоп!.. - приказал он себе. - Когда?.. Где?.." Доменико, как не силился, вспомнить не мог. Это его так заняло, что самую сногсшибательную информацию, за какую любой "сукин сын" получил бы пригоршню золотых, он отбросил от себя, как ненужную.
Отбросить то отбросил, но запомнил. Ведь вряд ли кто в Ватикане знал о том, что Ноланец и Джузеппе Кордини - родня. Двоюродные братья. А из их разговора было видно, что они давно не виделись. По крайней мере, лет двадцать. Они спешили наговориться. И, как дети, радовались своему общению…
Как понял нотарий Джузеппе родился и жил сначала в Ноле, а когда ему стукнуло пятнадцать, он ушел на заработки и осел в Риме…
- Хорошо, Джорди, - сказал костолом, - "азиатский мул" - понятно. А вот почему "сиракузский бычок"?…
- Не знаю, - ответил Ноланец. - Но как бы там ни было, а предсказание тетки Альфонсины в отношении тебя сбылись…
- С тобой она тоже оказалась правой.
- Почему?
- Ты наверняка бы стал первосвященником… Вон какие книги написал! Да вот бес, видимо, попутал. Рехнулся… Против церкви и Бога пошел…
- Против церкви - да! - согласился узник. - Но не против Бога. Господь учит жизнью, а церковники - словом. А слово - от лукавого. Оно лишь отражение образа правды. Но не правда!.. Ибо кто кроме Него может судить?! Кто кроме Него может сказать ее?!.. Никто!.. Понтифика устраивают догмы невежд. Понтифику претит наука. Хотя наука - одна из дорог к Господу нашему…
- Папа - наместник Бога на земле, - перебивает еретика дознаватель.
- Брось, Джузи! - отмахнулся Ноланец. - Подумай, веришь ли ты в Божье рукоположение на это ничтожество?! Он присваивает себе это право.
- Замолчи, Джорди! - кричит Джузеппе, - Ты свихнулся от книжных наук…
Ноланец громко, по деревянному хохочет.
- А знаешь что сказал настоящий Наместник, которого мы называем Спасителем?.. Он сказал слова от Господа нашего, вдохнувшего в души людские жизнь. И были они такими…
Хотя нотарий сидел далеко от двух спорящих между собой братьев, он отчетливо представил себе, как Ноланец, прикрыв глаза и приложив дрожащие персты ко лбу, напрягая память, говорит:
"Я отпускаю каждому меру своего времени, даю ощущение самих себя и всего, что окружает вас. Но не даю понимание самих себя и всего созданного Мною. Ищите себя. И вы придете ко Мне".
- Ересь!.. Ересь!.. - взвился дознаватель.
Ноланец, однако, пропуская мимо ушей, напитанные ужасом возгласы брата, продолжал:
- Это сказал настоящий Наместник. И он есть. И рукоположен он Господом нашим… Со дня жития нашего.
- Страшна твоя ересь, брат! Ты богоотступник, потому что не веришь в святое писание, - в смятении лепечет Джузеппе.
- Что такое вера, Джузи?.. Она проста как вода. Как воздух. И покоится она на двух вещах. Первое - "Бог есть!" Второе - "Есть Божий суд!" А когда начинают объяснять каков наш Бог и чему Он нас учит… Тут уже религия. Она от лукавых святош… Да будет тебе известно, что идолы, сотворенные нами - папы, дожи, короли и смутьяны - мечтают, чтобы их паства и поданные думали одинаково. Так, как хочется им.
Ноланец перевел дух.
- Эти слова, кстати, принадлежат не мне, а Часовщику, Часовщику мира земного…
- Ты с ума сошел, Джорди… Опять Часовщик!.. Сатана, что ли?!..
- Нет сатаны, брат мой возлюбленный, - тихо, с терпеливостью мудрого учителя проговорил он и также негромко, вкладывая в каждое слово могучую силу внушения, продолжил:
- Над всем сущим - один Всевышний. Я это знаю потому, что все это видел. И потому, что прожил не одну жизнь… Это говорю я - Джордано Бруно из Нолы…
- Знаю… - начал было Джузеппе, но властный голос Ноланца осадил его.
- Не перебивай! Я разговариваю не с тобой. Я говорю Слушающему нас… Ты сейчас уйдешь, юноша. У тебя будут мои бумаги. Сохрани и донеси их…
- Джорди! Джорди!.. Что с тобой? Мы с тобой здесь одни, - бросившись к узнику, стал успокаивать его Джузеппе.
- Нет, не одни, - отбиваясь от крепких рук брата, выдохнул Ноланец.
"Неужели, - подумал нотарий, - там еще кто есть?" И в это время он услышал как кто-то с вороватой осторожностью открывал наружную дверь, которую он непредусмотрительно оставил не запертой. В приоткрытую щель просунулась острая рожица Паскуале.
- Закройте дверь, Паскуале! - потребовал он. - Вы мешаете мне.
А горбун, словно не слыша, шел уже по коридору, приближаясь к "сучьей комнате". Он шаркал кривыми ногами и вертел лисьим носом. Нет. Его сюда ни в коем случае допускать было нельзя. Тополино быстро собрав бумаги, вышел навстречу горбуну.
- Я писал секретные допросные листы прокуратора Вазари. Мне придется доложить ему, что вы помешали… Вам хотелось в них заглянуть? - прижимая к себе бумаги, он гордо продефилировал мимо канцелярщика.
Удар был что надо. Горбун вздрогнул и собачкой засеменил за нотарием.
- Доменико, ну что ты?… Я хотел просто проверить… Может кто посторонний…
- Ах, проверить?! - не дав договорить, перебил его Тополино. - Ты, стало быть, получил такое право?
Канцелярщик задохнулся от страха быть неправильно понятым. И уже на улице, не давая прохода нотарию, умолял ничего не рассказывать прокуратору Вазари. Уже входя в судейские апартаменты, Тополино наконец "сжалился" над калекой.
- Хорошо. Ничего не скажу. Только когда тебя просят выйти… Тем более нотарий… Изволь слушать, - не без назидательных ноток изрек Доменико.
Благодарный Паскуале по-собачьи лизнул нотарию руку и еще какое-то время, назойливо поскуливая, продолжал юлить у его ног.
Как он исчез - Доменико не заметил. Его, собственно, это не интересовало. Его занимало совсем другое. Кто, помимо него, мог там находиться? Кто-то третий? Откуда он мог взяться?.. Будь он там, дознаватель, который пришел раньше, заметил бы его. Да и, судя по всему, Ноланец тоже не видел его. Он не стал бы говорить о нем, как о "Слушающем". Хотя именно он, Бруно, назвал того неизвестного "юношей".
Сомнения истерзали нотария. Не давали сосредоточиться. Перо висело над бумагой так и не коснувшись ее. Нервно отодвинув ворох листов в сторону, Доменико вышел в холодный холл. Не помогло. Неотвязно, как назойливая муха, вертелось одно и то же: "Кто?"
Прислонившись к одной из колонн, Доменико попытался восстановить в памяти все детали происшедшего… Уличная дверь в лекарскую была заперта… Он вставил ключ… А отпирал ли?.. Нотарий зажмурился, чтобы вызвать в себе реальную картину того момента… И в это самое время кто-то, тяжело ступая, поравнялся с колонной, за которой стоял Тополино, и скрежеща зубами, явственно пробормотал: "Какой "сукин сын"?"
То был дознаватель Джузеппе. По-бычьи вперившись в двери судейского зала, костолом шел на них, выцеживая одно и то же: "Какой "сукин сын"?". Нотарий слышал эту грозную фразу так же ясно, как и свое оборвавшееся от страха сердце. И он понял: Джузеппе ищет здесь монахов, распоряжавшихся подслушивающими комнатами. Именно их. Потому что Доменико сейчас только с ужасом вспомнил, что в спешке забыл запереть дверь "сучьей"…А главное, понял другое. Кроме него, нотария Тополино, в лекарской никого не было. И речь шла о нем. И именно к нему обращался с просьбой знаменитый Джордано Бруно из Нолы.
Позже Тополино ловил на себе испытующие взгляды Джузеппе. Страшны были глаза его. И ничего хорошего не сулящее - его молчание…
Конечно же он отыскал дежурившего в тот день монаха…
7
Старательно, с каллиграфической искусностью, нотарий выписал последнюю строчку приговора:
"По возможности милосердно и без пролития крови".
"Вот и все, - сказал он себе. - Завтра пылать костру", - И с невероятным усилием, словно поднимая увязшую в грязи повозку, выпрямил спину. Потом снова, обмакнув перо, не меняя позы, с тем же тщанием вывел:
"Прокуратор Святой инквизиции, Его преосвященство епископ Себастьяно Вазари"
До приема кардиналом Беллармино времени оставалось немного, но достаточно для того, чтобы дать на подпись набело переписанный приговор.
- Паскуале, я к епископу. Скоро буду, - отодвигая стул, сказал он.
Вазари нотария не задержал. Бегло пробежав по написанному, он похвалил Доменико за аккуратность и расписался.
- Возьми! - не притрагиваясь к приговору, потребовал он. - Отдаш кардиналу Беллармино.
Тополино кивнул. Но не уходил Вазари собирался было что-то сказать ему, но, видимо, раздумал.
- Все! - наконец, проговорил он. - Ступай с Богом, сын мой.
Доменико поспешил в судейскую. Входить не стал. Раздвинув портьеру, он крикнул:
- Паскуале! Пора!
Кардинал принял их тотчас же. Он долго, не поднимая головы, молчал. Беллармино целиком был поглощен чтением. Его пальцы нервно теребили розовую ленту, которой были повязаны труды Ноланца. Дочитав, кардинал по сонному, медленно положил скомканную им ленту на лежавшие перед ним листы.
- Да-а-а, - многозначительно протянул он и лишь после этого поднял на переминавшихся у его стола людей отсутствующий взгляд.
Глаза его были не здесь. Их куда-то в глухую глубину унесли непрошенные мысли.
- Принес?! - как невпопад спросил кардинал.
Тополино сообразил: вопрос к нему.
- Да, Ваше высокопреосвященство! - доложил нотарий.
- Вазари подписал?
Нотарий кивнул и, сделав несколько шагов вперед, положил перед ним лист с текстом приговора. Посмотрев на росчерк, Беллармино загадочно ухмыльнулся и не без потаенного умысла произнес:
- По поручению Его Святейшества я его утверждаю…
Его высокопреосвященство потянулся за пером. Затем размашисто, сверху, наискосок, уверенно написал:
"Утверждаю! Его высокопреосвященство, кардинал Роберто Беллармино".
И в этот момент звонарь церкви Санта Мария-Сопра-Минерва шесть раз бухнул по колоколу.
- Шесть часов вечера, 16 февраля 1600 года от Рождества Христова, - сказал кардинал и то же самое дописал под своей подписью.
Отложив роковой вердикт в сторону, Беллармино стал собирать в стопку, разбросанные по столу страницы рукописи обреченного еретика.
- Помочь, Ваше Высокопреосвященство? - вызвался нотарий.
- Нет! - коротко бросил кардинал.