Антон подумал, что последнее время он в основном занимался тремя вещами: трудился, думал и читал. Вовлеченный в думы и чтение, человек начинает жить отдельной от мира жизнью. К примеру, Антон прочитал в "Дон Кихоте" про ревность. Он хотел поподробнее расспросить Елену про ревность, но раздумал. Ему открылось, что одни понятия исчезают во времени, другие во времени же возникают. К примеру, Антон только что открыл одно, неизвестное во времена Дон Кихота: предсмертное благодушие. Как сейчас себя вела, что говорила Елена - это было типичнейшим предсмертным благодушием.
- Поговори с девицей, выясни их намерения, - свесила с гамака ноги Елена. Она уже не казалась умирающей.
- Это само собой, - пробормотал Антон, - но мы должны что-то предпринять…
- Немедленно! - воскликнула Елена. - И я знаю, что именно мы предпримем…
- Что?
- Выпьем самогона! - Легко спрыгнула с гамака. Антон подумал, что она сошла с ума.
10
Антон присмотрел густую разлапистую сосну, с которой далеко просматривались обе ведущие к красной проволоке тропинки. Хоть он и был укрыт в ветвях, но помнил, как ловко проклятый Омар подстрелил птицу, от которой на данный момент под сосной остались лишь перья да синие обглоданные кости. Видимо, у Омара была дурная привычка посматривать наверх и стрелять без раздумий, если что-то шевелилось в ветвях.
Антон, всей душой стремясь слиться с деревом, стоял в ветвях сосны на чужой стороне.
На его груди под рубашкой висел подарок Елены - медальон, с помощью которого можно было менять показания дозиметрических столбов.
Антон, естественно, немедленно испытал его в деле. Положив на ладонь черный двухкнопочный кругляк, приблизился к столбу. Когда до столба оставалось несколько шагов, кругляк загудел, на нем вспыхнул экранчик. На экранчике высветилась точно такая же трехзначная цифра, обозначающая уровень радиации, как и на столбе. Антон нажал левую кнопку - на экранчике и на столбе уровень радиации уменьшился на единицу. Правую - вернулись прежние цифры. Еще раз правую - уровень увеличился на единицу. Все было невероятно просто.
Антон вернулся на поляну, где возле мраморной чаши его поджидала Елена.
- Знаешь, что такое завещание? - спросила она. Антон знал, но не очень.
- Это когда человек расписывает, кому что и при выполнении каких условий достанется из его имущества после того, как он умрет.
Антон не представлял, как такое может быть. Обычно человека лишали имущества еще до смерти. Если же его убивали неожиданно, то имуществом распоряжались те, кто убил. В любом случае предполагаемый покойник не мог ставить никаких условий.
- Я завещаю тебе зажигалку, - сказала Елена, - но только если ты…
- Да-да, я сделаю все, что ты попросишь, - Антон подумал, что если кому и хлопотать о завещании, то ему. Ему надо отписать Елене - кому еще? - консервы и прочее, пока его не прибил Омар. Вот только успеет ли она съесть консервы? Составляй не составляй завещание, подумал Антон, все достанется Омару. Существование таких людей, как Омар, лишало завещания всякого смысла. И еще Антон подумал: хорошо бы она отдала зажигалку прямо сейчас. Тогда у него появится шанс завещать ее Омару при жизни. И Омар, быть может, не станет превращать его в покойника… Антону надоело считать скупо отмеренные Гришей спички, жрать глазами превратившийся в песчинку кремень.
Рядом с чашей на траве стоял перевернутый ящик из-под консервов. На ящике - бутыль самогона, вскрытая банка консервов, овощи, замешанный на дрожжах из красных лопухов хлеб, деликатесные, на сей раз обжаренные в листах папоротника черви. Утром Антон вытащил из речной ловушки большого ротана. Зажаренный на вертеле, ротан пустил на неоструганную поверхность ящика золотистое пятно жира. Пили не из кружек, как обычно, а из тонких стеклянных стаканов. Елена сказала, что они пятнадцать лет пылились без пользы.
Антон осторожно грел в ладонях тонкое стекло. Последний раз он пил из стекла в школе во время медицинского погрома.
Из квартиры убитого врача, помимо всего прочего, принесли и стеклянную посуду. Под ногами потом долго хрустели осколки. Отчего-то пиры в жизни Антона всегда случались перед некоей подводящей чертой. Тогда пришла армия. Сейчас - бандит Омар.
Жить плодами собственного труда не представлялось возможным. Зато очень даже представлялось ураганно прожирать-пропивать украденное, награбленное, припасенное на черный день. Сейчас Антон грабил себя как чужого. "Какие такие завещания? - подумал он. - Единственный шанс выжить - быть нищим, не иметь ничего, что могли бы отнять!" Конечно, встречались люди, которым нравилось отнимать именно жизнь, но убежденных убийц все же было меньше, нежели обычных грабителей.
Антон не выдержал - наведался к столбу, увеличил на несколько единиц уровень радиации. Это была последняя отчаянная попытка спасти от вторжения заповедную территорию. Изменение уровня немедленно отозвалось на центральной радиологической станции страны, на местных станциях в близлежащих городах, на пультах в армейских частях, на личных браслетах всех находящихся в непосредственной близости от зараженной территории граждан. У кого, конечно, имелись эти самые браслеты.
У Антона браслета не было. Перед отъездом на трудфро сопровождающий, как это водится, специальным ключом снял с них браслеты, запер в несгораемом походном сейфе. Без браслетов с электронными кодами, содержащими информацию о личности, предупреждающим о радиации экранчиком они считались временно перемещенными лицами, им не рекомендовалось никуда отлучаться. Если человека останавливали для выяснения личности, то обычно патрульные довольствовались визуальной персональной карточкой. Если же человек вызывал подозрения, то информацию о нем считывали с браслета с помощью специального дешифратора. Если же у задержанного не оказывалось ни карточки, ни браслета - его трудно было считать жильцом на этом свете. На новом месте браслеты должны были перекодировать, то есть дополнить новыми сведениями.
Впрочем, нет худа без добра. Будь на Антоне браслет, он бы не решился перелезть под красной проволокой. Без браслета в ночи он и не разглядел проволоку, подумал, что это остатки каких-то старых заграждений.
Самогон из одуванчиков, как всегда, был хорош. Елена оживилась, разрумянилась. Она не ходила - летала, совершенно не походя на прощающегося с жизнью человека. Кажется, они говорили о будущем. Елена сказала, что ей говорить о будущем смешно - у нее будущего нет. Антон сказал, что у него - сразу три. Первое - окопаться на территории, сидеть здесь, если удастся, до самой смерти. Второе - пробраться в страну, где летают бабочки, где рестораны на сваях, где делают солнечные зажигалки. "Какое же третье?" - спросила Елена. "Третье, - ответил Антон, - то, которое будет на самом деле. Скорее всего, третье - смерть". "Зачем тебе тогда второе будущее?" - спросила Елена.
Антон задумался.
Он вдруг вспомнил, как во время погрома больниц увидел людей, расположившихся прямо на улице у картонной коробки с ампулами. Они жадно вытягивали грязными шприцами содержимое ампул, вкалывали себе безмерные дозы, тут же и падали. Один бился в агонии с розовой пеной на губах. Другой лежал лицом вниз с расколотым черепом, вокруг лица - черная лужа густой головной крови. "Все загнетесь!" - крикнул, пробегая мимо, Антон. "Плевать! - ответили ему. - Хоть раз в жизни хорошо!"
Еще Антон вспомнил, как подговаривал бежать с трудфро своего друга Бруно. Тот колебался до тех пор, пока не узнал, что на соляных разработках ежедневная норма выдачи спирта - двести граммов. "Я пас", - сказал Бруно. "Ты едешь на смерть", - возразил Антон. "Зато попью вволю, - ответил Бруно. - А тебя без карточки, без браслета расстреляет первый же патруль… И выпить не дадут", - добавил после паузы.
У Антона кружилась голова. Елена, напротив, была деятельна, бодра.
- Почему ты не пьянеешь? - спросил Антон.
- Видишь ли, у меня очень боевое сердце, - ответила Елена. - Оно так стремительно гоняет кровь, что алкоголь моментально выветривается.
Ответ не удовлетворил Антона.
- Мое желание убраться отсюда закономерно и объяснимо, - сказал он. - Но зачем ты здесь? Что ты здесь делала столько лет?
Ветер шевелил лохмотья, проволочные космы Елены. Рядом с блистающей на солнце мраморной чашей Елена казалась живой кучей мусора. Антон ощутил странный перепад в мыслях. Жизнь была беспощадна, убога, бессмысленна. Но какой-то вечно ускользающий смысл в ней, очевидно, присутствовал. Он заключался отчасти и в том, что Елена была здесь. А Антон стремился туда. Смысл был сродни неведомо где летающей бабочке. Угадать его было все равно, что поймать ночью в лесу эту самую бабочку.
- Я оказалась здесь из-за любви, - сказала Елена.
- Ну да, - не поверил Антон.
- Из-за любви… - повторила Елена, - к истине. Я вернулась, потому что хотела убедиться…
- В чем? - Антону стало невыносимо жаль себя. Конечно же, Омар убьет его! Он отвернулся, чтобы Елена не увидела слез.
- Кое в чем, - вздохнула Елена, - в частности, в преимуществах свободного развития свободы над насилием, претерпевшим насилие.
Антон подумал, что она льстит своему сердцу. Не так уж и моментально оно выгоняет из крови алкоголь.
- Убедилась?
- Да. После того как меня в сто одиннадцатый раз изнасиловали.
- Раненько ты сломалась, - усмехнулся Антон, - всего-то на сто одиннадцатом разе.
- Не то чтобы сломалась, - уточнила Елена, - перестала считать.
- Отчего же не вернулась обратно?
- Оказывается, можно только в один конец. Да и то совершенно случайно.
…Что такое любовь, ему наглядно объяснили, когда он учился в третьем классе.
Учитель биологии раскрыл журнал, загоготал: "У нас сегодня занятная тема - размножение людей. Вопрос совершенно ясный, однако дети вашего возраста отчего-то испытывают к нему нездоровый интерес. Сейчас я вам продемонстрирую; что никаких тайн в этом простом и добром деле нет!"
Он раздвинул стол, ослабил гайки на болтах, сделал его ниже. После чего с озабоченным видом удалился из класса. Вернулся через несколько минут вместе с упирающейся учительницей физкультуры. Она поступила в школу недавно. У нее было тренированное гибкое тело, она легко и как будто даже с радостью делала упражнения. Молодое, в ранних морщинках личико румянилось, белые кудряшки на голове подпрыгивали. Она нехотя скинула физкультурный костюм, встала совершенно обнаженная на край стола. Антон сидел за второй партой, до него донесся запах пота и внутренней секреции.
"Вот женщина - непременная участница процесса размножения, - произнес учитель, взяв указку. - Смотрите внимательно, здесь видно лучше, чем через заплеванное окошко в сортире". Быстро, буднично и профессионально рассказал о строении и функциях женских половых органов. Между делом сам разделся, забрался на стол, встал рядом с женщиной. Девочки захихикали.
Антон поморщился. Учитель был длиннорук, волосат, как зверь. "Зачем такому размножаться?" - подумал Антон.
"Мне понятен ваш смех, - добродушно ухмыльнулся учитель. - При спокойном и беспристрастном рассмотрении половые органы не могут вызвать ничего, кроме горького смеха, разочарования и естественного отвращения. Но в том-то и штука, ребята, что в момент соития особи находятся в состоянии неистовства, превращающего эти отвратительные органы в альфу и омегу мироздания, исток и исход, конечную цель бытия на данном, как правило, не сильно долгом - пять-семь минут - отрезке бытия. В противном случае, ребята, человеческий род давно бы угас!" - на этих словах он положил учительницу на стол.
Голос его сделался прерывистым, волосатые руки задвигались по телу учительницы. Та поначалу отзывалась механически-служебно, но вдруг по спине физкультурницы прошла судорога, она то ли всхлипнула, то ли всхрапнула.
"И наконец… завершение акта размножения - извержение семени, оплодотворение яйцеклетки… Вот так, ребята, возникает новая жизнь…"
Физкультурница оделась и ушла. Учитель до конца урока говорил уже не столько о размножении человека, сколько о способах избежать нежелательного размножения человека. Антон слушал невнимательно. Если он и испытывал раньше к этому нездоровый интерес, теперь интерес пропал…
Но в тринадцать лет появился опять.
Девчонку звали Кан. Она была желтая, раскосая, с черными блестящими, прямыми, как стрелы, волосами. В школе девчонок было больше, чем мальчишек. Желтой девчонке было трудно отыскать себе приличного парня. Однажды Антон получил записку: неизвестная приглашала его на свидание в лес. Антон отчего-то вообразил, что это одна красавица из их класса. У нее были длинные ноги, зеленые глаза и тонкое, как бы нарисованное лицо, которое не портил определенно бритвенный шрам на щеке. Ее держал при себе огромный выпускник-негр. На прошлой неделе он отбыл на трудфро. Антон столкнулся с красавицей нос к носу в школьной столовой. Лишь мгновение они смотрели в глаза друг другу, но у Антона пересохло во рту, ослабели ноги. Он как бы провалился в зеленый мешок ее глаз. В кармане у него лежали два неиспользованных талона на холодец. "Хочешь холодца?" - спросил Антон. Зеленые глаза красавицы брезгливо вспыхнули. "Спятил, идиот?" Отодвинув его плечом, она прошла мимо. С отбытия негра прошла неделя, но Антон сначала встретил ее с одним, потом с другим, с третьим. И все - негры. Надеяться было не на что, но он все равно надеялся. У него скопилось пять холодцовых талонов. Получив записку, Антон обменял их на печенье. Но по пути в лес половину съел.
Каково же было его огорчение, когда вместо ожидаемой разочаровавшейся в неграх красавицы из-за дерева выкатилась Кан - коротконогая, с лицом, как блин. Антон хотел тут же уйти, но Кан уговорила остаться, угостила таблетками, пообещала, что всему обучит Антона, что она умеет так, как никто в школе не умеет.
Кан и впрямь оказалась хорошей учительницей.
Они уединялись в лесу, в заброшенных домах, иногда на чердаке школы. В этом случае, впрочем, не вполне уединялись. На чердаке составляли в стоячие ряды отслужившие железные койки. Их возвращали в горизонтальное положение. Во всякое время суток две-три парочки оживляли тишину чердака мягким звоном панцирных сеток, шепотом, вздохами, сладкими стенаниями. Поначалу картины чужой страсти сковывали Антона. Но постепенно он приучился черпать в них силу и вдохновение. Кан это заметила и все чаще увлекала Антона на чердак, а не в лес.
Инициатива всегда была за Кан. Она назначала свидания, определяла подходящие места, приходила первая, жадно набрасывалась на Антона, буквально срывала с него штаны.
Иногда он уставал от этого механического однообразия. Однажды в лесу он отстранил требовательно льнущую к нему Кан: "Зачем тебе это? Так… много и так часто?" Черные, сузившиеся в нитку глаза Кан нехотя приоткрылись. "Ну… - Некоторое время она молчала. - Как тебе объяснить… Это все равно что голод. Всегда же хочется есть". - "А если бы на моем месте был другой?" - "Не знаю, - пожала плечами Кан. - Наверное, то же самое. Кому я потом буду нужна? Надо использовать любую возможность".
Кан не боялась забеременеть, потому что с рождения была бесплодной. Об этом свидетельствовал вытатуированный у нее на ляжке синий крестик, едва различимый на темноватой коже. Считалось, что носительница крестика - Кан - должна посвятить себя труду.
Кан родилась в столице. Там, по ее словам, облучали всех с косыми глазами. Кан завидовала девчонкам, которые могли рожать. Хотя некоторые к концу школы успевали родить и сдать в воспитательный дом по два-три ребенка. У них тем не менее оставался на будущее призрачный шанс завести полноценную семью.
Стоило разговору зайти о семье, о детях, Кан мрачнела, в глазах вставали слезы. Как-то она сказала, что лучше бы ей родиться не в столице, а в великой пустыне. Там сейчас прорывают канал, там Бог милостив к желтым. Они работают на строительстве, у них меньше глазных заболеваний, потому что глаза устроены таким образом, что ветер не засоряет песком.
Летом Антон, как и положено, отправился со своим классом на сельхозработы. Кан закончила школу, получила распределение на какой-то завод в Африке. В то лето шли сильные дожди, Антон задержался на сельхозработах. Когда в середине осени вернулся в школу, Кан уже уехала. Проститься им не удалось.
Сам Антон не испытывал ни малейшего желания завести семью. Не имел на этот счет иллюзий.
…Это произошло еще до знакомства с Кан и даже до урока, на котором было наглядно продемонстрировано, как делаются люди.
Антону было восемь лет, их класс впервые вывезли на летние сельхозработы. До обеда пропалывали грядки, после обеда плели из обрывков полиэтилена сумки. Однако материал подвозили не всякий день. Когда не подвозили, учитель, выпив самогона, уединялся с поварихой или же, опять-таки выпив самогона, заваливался спать. Ученики разбредались по полям - искали ягоды, пекли в кострах крохотную, выродившуюся на одичавших полях картошку.
Антон впервые в жизни оказался на природе. Место было не очень загаженным. Вода в ручье казалась прозрачной. Антон подолгу лежал на берегу, смотрел, свесив голову, на прочесывающих воду мальков ротана. Они деятельно грызли водоросли, проросшие в воду сквозь берег корни. Над ручьем выгибалось аркой обреченное дерево. Ротаны выпрыгивали из воды, кусали листья.
Антон ходил по лесу, по берегу ручья. На открытые пространства выходить опасался. В лесу птицы, как правило, не нападали. На открытых пространствах вытягивались в острую линию, набирали свистящую скорость, пробивали клювами головы. Антон носил с собой деревянную лопату.
Однажды он отошел дальше обычного, оказался на опушке леса, который, как выяснилось, имел предел. Предел лесу положило небольшое засеянное поле. В отличие от тех, которые они неустанно пропалывали, это выглядело каким-то аккуратным и чистеньким. Подул ветер. По полю побежала тугая зеленая волна.
Антон увидел дом. В доме определенно жили. Окна были распахнуты, в проемах вставало и опадало что-то легкое и белое. Антон глазам своим не поверил: занавески! В городах занавески были запрещены. Каждый гражданин имел право видеть, если кто-то целится в него из окна.
Огород перед домом был обнесен плетеной изгородью. Возле крыльца на шестки были надеты глиняные горшки, напоминающие вытянутые негритянские головы. Антон поднялся на цыпочки, снял один. Ему давно хотелось иметь собственную емкость под воду, надоело хлебать из горсти.
Вдруг он услышал смех за спиной. Первым порывом было бежать. За кражу могли убить. Но смех был добродушный. Антон осторожно вернул кувшин в исходное положение, протяжно загнусил: "Тетенька, не бей, я только посмотреть хотел…" Обернувшись, увидел не изготовившуюся бить тетеньку, а девчонку ненамного старше себя. На ней было серенькое тканое платьице. Светлые пушистые волосы перевязаны вокруг головы ленточкой.
"Ты чья?" - спросил Антон. Девчонка явно была не школьная. Школьные носили штаны, до третьего класса их, как и мальчишек, стригли наголо. Отличить девчонок можно было только по серьгам в ушах. Они прокалывали уши и вдевали в каждое по три-четыре серьги.
"Как это чья? - не поняла девчонка. - Мамина, папина, своя…" - "Где они?" - поинтересовался Антон. "В городе, вернутся вечером. Они поехали за мотоблоком". - "Ты одна дома?" - удивился Антон. Девчонка проворно скакнула за дверь, высунула из-за двери длинное черное дуло. "Видел? Я знаю, как защитить дом!" Антон чуть не рассмеялся. Да позови он пару друзей, от дома останутся рожки да ножки.