Я должен быть внимательным и недоверчивым. То, что они обнаружили меня достаточно быстро, спасло мне жизнь, но одновременно наводило на мысль о возможной связи их с людьми из ночного кошмара. С одной стороны, это обстоятельство может помочь установить правду, а с другой - еще больше запутать поиски. Я должен или вести поиск вместе с ними, или, наоборот, выступить против них. В любом случае мне следовало быть очень осторожным.
Итак, сначала я должен выяснить, что же они знают о моем последнем полете. А вдруг они знают то, чего я не заметил, занятый бесновавшимися двигателями? Затем я должен буду принять решение о дальнейших действиях.
- Может быть, вы сядете? - спокойно предложила Лилит. - Если разговаривать в открытую, то это займет некоторое время.
- Нет никакой необходимости рассказывать все от начала до конца, воспротивился Питер. - Я просто хочу воспользоваться, честно это или нет, своим правом.
- Он хочет знать, почему мы интересуемся именно этим кораблем.
- И я не хочу ему ничего объяснять, - Питер пригладил свои густые волосы толстыми пальцами. - Здесь нет установившейся шкалы обязательств, насколько я знаю, и спасший жизнь человека может выбирать. Я прав? - он вперил в меня свой взгляд.
- У вас, землян, другая шкала ценностей, - ответил я. - Вы цените вещи, которые невозможно съесть, вдохнуть или износить.
- Это верно, - отступил он. - На Земле жизнь человека может быть оценена во что-нибудь необыденное, например в золотой самородок. Здесь же вы, вероятно, способны убить из-за баллона с кислородом или фляги с водой.
- Причем тут убийство? - спросила Лилит, напуганная прямолинейностью разговора.
Еще раз они поменялись ролями. Я не удивлюсь, если окажется, что эта процедура была запланирована заранее, чтобы сбить меня с толку. Наверное, они надеялись задурить мне голову своей софистикой.
Если все так, то у них ничего не выйдет.
- Может быть, мы перейдем к делу? - предложил Питер. - Мы спасли вам жизнь, и вы подтвердили свое обязательство. Мы не знали, что вы тот самый марсианин, с корабля, которого мы разыскивали, пока не нашли ваши документы и не увидели последний регистрационный штамп. Теперь мы будем спрашивать прямо, надеясь, что вы выполните требования вашего национального обычая.
- Я расскажу вам все, что смогу, - ответил я.
Когда я закончил, наступила долгая пауза.
- Кое-что есть в том, что он говорил об этой обработке нервно-парализующим хлыстом, - наконец прервала молчание Лилит.
- Мы не знаем наверняка, связано ли это с тем, что нас интересует, возразил Питер и повернулся ко мне. - Связано?
- Вы спрашивали о последнем полете, - твердо ответил я.
Лилит щелкнула своими крошечными пальчиками, и этот звук громко прозвучал в тяжелом воздухе.
- Есть еще один важный вопрос: что случилось с человеком, которого он заменил? - она внезапно с волнением напряглась.
Наверное, Питер считал, что я причастен к этому. Он подвинулся вперед на своем стуле.
- Вы знаете, что с ним произошло? - спросил он.
- Я уже говорил, он заболел, - сказал я. Я чувствовал усталость и голод, голова плохо соображала. Разговор становился не менее трудным, чем прошлой ночью, даже при отсутствии нервно-парализующего хлыста.
- Удивительное совпадение, - сказала Лилит, вставая. - Питер, я думаю, ты опирался на проверенные данные о теоретической марсианской честности.
- Это оказалось до некоторой степени кстати, согласен. - Его глаза смотрели на меня с тревогой, они были бледно-голубыми, чего я раньше не заметил.
- В таком случае… - Лилит достала новую сигарету и нервно затянулась.
- В таком случае, кто же пытал его? - закончил Питер.
- Есть две возможности, не так ли? - осторожно проговорила она.
Я слегка напрягся. Они достаточно искусно защищались от моего зондирования, но и сейчас они старались казаться невозмутимыми: наверное, боялись выдать причину своей заинтересованности в любой информации о последнем полете корабля Лугаса. Никто из них не спешил расшифровать эти "две возможности", и после некоторого ожидания я громко сказал:
- Я полагаю, что сделал то, о чем вы просили, и обязательство мое выполнено.
- Не так быстро, - ответил Питер, вставая с надменным видом. Стоявшая девушка была только на голову выше меня, сидевшего на стуле, но он был образцом рослого землянина и сейчас хмуро глядел на меня сверху вниз. По-моему, у нас возникли противоречия с установленными обычаями, не так ли? Абсолютная честность, абсолютная честь… А вместе с тем имеются и пути преодоления этого. Я, конечно же, не владею тем, чему вас учат с детства, и поэтому могу только раздражать вас, испытывая ваше терпение. Вы признаете, что были на корабле капитана Лугаса. После вашего возвращения домой какие-то люди похитили вас и подвергли обработке нейрохлыстом, затем бросили умирать на улице. Обычные последствия обычного путешествия? Я думаю, нет. Вы обязательно должны знать, что было необычного на корабле: экипаж, груз или пассажиры. На всем пути от Дариса до Земли вы могли заметить это. Но вы утверждаете, будто не видели ничего особенного, за исключением чересчур мощных двигателей, при которых вы были преданной сиделкой. Извините за мою земную грубость, но я нахожу это слишком несерьезным. Вы неглупый человек, если верить вашему профессиональному удостоверению. К тому же меня поражает, как легко Лугас нашел на Дарисе квалифицированную замену заболевшему инженеру, причем не центаврианина, что было бы гораздо легче предположить, а землянина.
- Марсианина! - воскликнул я.
- Да, простите, - его глаза немного сузились.
Я понял, что он пробил брешь в моей защите и проклял эту марсианскую обидчивость.
- Но что мы можем еще сделать, если он лжет? - спросила Лилит.
- Нет, конечно же, ничего, - заметил Питер. - Мы не будем унижать самих себя, рискуя оскорбить подлинно честного человека или, возможно, укрепить позиции противника. Следовательно, мы благодарим его за содействие и прощаемся с ним.
- Что? - не понял я.
- Вы сказали, что считаете свои обязательства выполненными. Поправка. Я просил вас лишь сообщить нам некоторые портовые сплетни. Могли быть другие члены экипажа, кроме вас, более наблюдательные и болтливые. Что еще вы можете сказать о своих впечатлениях о корабле, кроме того, о чем я уже спрашивал?
"Земная казуистика", - подумал я, признав правдивость его слов.
Улыбаясь, он сказал:
- Есть один недостаток у вашего абсолютного кодекса, его рычаги действуют и на тех, кто не присоединяется к нему. Я принимаю это во внимание. Мы увидимся с вами снова и еще раз поговорим об этом.
Я поднялся и хмуро наблюдал за ним, удивляясь, почему же я в полете не обратил внимания на какие-нибудь странные факты, которые мог бы предоставить им или тем замаскированным мучителям, пытавшим меня прошлой ночью. Он вынул из кармана свою визитную карточку и передал ее мне. А я, напрягая память, пытался зацепиться за что-нибудь интересное.
Я неожиданно вспомнил испуганное лицо Лугаса, когда спросил его, куда он направляется, на Землю или Марс, хотя я отлично знал, что не существует корабля Центаврианского сектора, которому было бы позволено проколоть защищающую Землю атмосферу. Кораблям земного сектора это, конечно, разрешалось.
Тогда лицо Лугаса передернула судорога, которую я теперь принял бы за тревогу! Да, он вел себя не так, как другие знакомые мне центаврианские офицеры. (Хотя, я согласен, мой опыт был ограничен всего лишь одним путешествием.)
Лугас испугался, что я могу догадаться, кем он был на самом деле: землянином, замаскированным под центаврианина, командующего кораблем, который имел большие возможности, чем простая яхта класса "Денеб", даже имеющая крейсерские двигатели.
4
Но не эта мысль была главной в моей голове, когда я покидал апартаменты Большого Канала. Прилаживая свою маску, защищавшую от разреженного естественного воздуха и сухого резкого вечернего ветра, я испытывал некоторую досаду при мысли об устаревшей марсианской привычке. Идея калибровки давления кислорода в условиях чужеродной атмосферы других планет родилась несколько веков назад (геральдисты заявляют, что могут проследить более двенадцати рожденных на Марсе поколений внутри отдельных семейств). Эта идея уже давно отжила. Мы могли бы приравнять давление к определенному числу: двум, пяти, десяти единицам, но никак не решаемся поколебать старое правило - на любой планете давление измеряется: "тысяча футов над уровнем моря". А где оно, это мифическое море?
Пока я приспосабливался к условиям, более подходящим для моего метаболизма, я освободился от этого раздражающего наваждения. Ко мне вернулась способность думать. Я начал сожалеть, что отказался от предложения Питера и Лилит отдохнуть и пообедать. Я был еще очень слаб, даже спустя день после пытки нейрохлыстом. Мои легкие интенсивно работали: они отдавали назад поглощенный воздух квартиры, которую я только что покинул, надували щеки и наполняли клапанный мешок моей маски. Во время этих дыхательных процедур я окидывал взглядом местный пейзаж.
Не сравнивая, я назвал бы свою планету прекрасной. Пустынные, красно-коричневые равнины, песчаные дюны и небольшие холмы. Темнеющее небо, слабо мерцающий душный воздух, цветы, больше чем красивые сказочные, редкие, но резкие ветры, вздымающие вихри песков… Большинство людей не любит или даже ненавидит такой ландшафт.
И все же я никогда бы не назвал эту планету безобразной, окоченевшей, плоской. Кто может назвать узловатые руки, покрытые рубцами, некрасивыми? Я смотрел на этот родной мир, и мне вдруг пришла в голову мысль, что Тодер любил Марс. Я подумал: "Старый мудрец", - и почувствовал поддержку в этих словах.
Я пошел в город. Мысли мои беспорядочно метались в голове, словно отражались в противостоящих зеркалах. Внезапно новая мысль обожгла меня, именно здесь и сейчас я могу проверить одно из утверждений Питера и Лилит: что они доставили меня сюда совершенно незаметно. Проверить? А почему бы и нет? От их особняка отходила прямая дорога. На ней были видны две колеи, ведущие к городу, по которым я шел сейчас, и они были достаточно хороши для передвижения транспорта. Основные здания города, конечно, были погружены в трещины, долины, названные "каналами" задолго до того, как нога человека ступила на эту планету, и до сих пор носящие это "мокрое" имя. Не было рядом подходящей точки наблюдения, с которой я смог бы сверху бросить взгляд на жилые кварталы города и увидеть след, ведущий к главному входу дома землян. Мысленно же я не мог проследить весь свой путь, карабкаясь по песку.
Полагаю, что они все-таки говорили искренне. В закрытой машине земляне могли скрытно доставить меня в свой особняк. Проверим. Да, линия следов всего на десять градусов отклонялась от направления к Старому Храму, где, по их словам, они нашли меня.
По ту сторону Старого Храма находились мой дом, мое убежище и, может быть, мой учитель.
Питер и Лилит могли навести справки в космопорте о том, где я живу и когда возвращаюсь домой. А тот факт, что в экипаже корабля Лугаса был марсианин, они могли выловить в моем квартале города. Их маршрут домой да, он тянулся от Старого Храма. Допустим и проверим.
Я чувствовал себя немного лучше, несмотря на то что Тодер советовал не доверять подобным доказательствам. Я почти слышал его старый квакающий голос: "Есть две причины, по которым рассказ может быть совместим с наблюдениями и фактами. Он может быть продиктован ими или он может быть продиктован по ним".
Каким ценным вещам он учил меня. А я, скучая, отвлекался на, как мне казалось, более занимательные вещи, мечтая о блестящем превосходстве над землянами, центаврианами и медведианами! Почему только эта ночная экзекуция смогла продемонстрировать мне всю ценность его учения?
Потому что я был глуп.
Питер говорил: "Вы неглупый человек, если верить вашему профессиональному удостоверению". Но это удостоверение не определяло умственные способности человека, а только оценивало приобретенные им мастерство, умение, знания.
Я подошел к откосу. Дорога, накатанная транспортными машинами, извиваясь серпантином, спускалась вниз к ложу канала. Идти по ней было бесполезной тратой сил. Я решил сократить путь и пошел прямо вниз, по крутому спуску, с детства привычным шагом - чем-то средним между бегом и прыжками, естественными при нашей низкой гравитации.
Скоро мы сможем создать дешевое оборудование, управляющее силой тяжести, для установки его в жилых помещениях наподобие регуляторов давления. В той комнате, которую я оставил, уже была кровать с нуль-гравитационной установкой, хотя, конечно, зона воздействия на поле тяготения была сравнительно мала, и распространение его на все здание вылилось бы в фантастическую сумму. Но рано или поздно это должно случиться.
И от этого поползет по швам сложившееся равновесие. Некоторые миры будут просто брошены на произвол судьбы… Я могу провести несколько недель на планете, подобной Дарису, Голдстару или Хариголу, с гравитацией, близкой к земной, и воздухом, как на Марсе, но там я двигался медленнее, чтобы сохранить энергию, ел больше, чем обычно. И каждую ночь мой собственный вес припечатывал меня к кровати. Только когда я возвращался домой, я действительно мог отдохнуть. На Марсе мои семь футов и четыре дюйма вытягивались во весь рост, подобно песчаному камышу. Мои ноги работали быстро, как сейчас, спускаясь по круче, мои маленькие руки со слабыми пальцами могли собрать дюжину песчаных цветов, прежде чем они рассыпятся, войдя в контакт со слишком большой влажностью кожи. Вынужденный жить постоянно в земных условиях, я бы умер от изнеможения, не дожив до среднего возраста.
И были другие, подобные мне, думающие так же, как и я, в большей или меньшей степени. Более миллиона людей на всей планете, живущих в почти двадцати городах и поселках. Из них ни один не мог быть назван целиком марсианским. Позади меня остался кусок Земли, называемый Большим Каналом и представляющий часть чужеродного мира. При отсутствии земной гравитации жизнь в такой среде не была убийственной для меня, но делала меня подобным песчаным цветам в незащищенной вазе.
Был ли я глуп, выбрав звездную профессию?
Возможно, в какой-то мере. Но на мой выбор повлияли некоторые обстоятельства. В космических экипажах был довольно большой процент марсиан. Это было делом чести в некоторых мирах Медведианского сектора, не включая Голдстар, конечно. Они признавали марсиан как нацию, что благоприятствовало единению космических экипажей и других рабочих групп. И меня соблазнили все эти высокие идеи. Да, сильна еще древняя человеческая привычка лелеять все то, что прежде считалось прогрессивным, либеральным, даже радикальным. Это было неискреннее выражение чувств, запечатленное в металле. И нужно было изучить тот период, когда медведиане и центавриане, провозглашая свою независимость, повторили деколонизационный процесс, хорошо известный из истории Земли.
Но я в то время был искренне увлечен идеей, что на этом славном пути марсианин способен сделать что-нибудь выдающееся. Именно в космосе хотелось доказать, какими безграничными возможностями обладает марсианин.
Я прошел остаток пути до русла канала, оставив свои размышления. Идти было тяжело, каждый шаг требовал внимания. Ноги глубоко погружались в мелкий песок. Ступив наконец на твердый грунт, я оглянулся. Солнце, конечно, давно уже ушло, и на улицах было включено вечернее освещение. Впереди, там, где канал изгибался, скрываясь из виду, слепил огромный светящийся символ центаврианского Посольства - еще один признак иноземного вторжения. В той же стороне показалась пара грузовых платформ, за которыми все еще тянулся след пыли, собранной в пустыне по дороге на Маринер. (Как много нелепых морских названий! "Маринер" на планете, не имеющей морей! Говорят, эти названия возникли еще в дозвездной истории, но…)
Я собирался войти в один из пешеходных туннелей, тот, большой прямоугольный, в котором виднелся свет. Там был свободный воздух. Я проверил давление на счетчике, расположенном рядом с входным шлюзом: шкала высвечивала обычную десятку.
Но я колебался, оглядывая купол туннеля. Верхняя часть его, что выше моей талии, была из стекла, подразумевалось, она должна быть прозрачной. Но песок, время и солнечная радиация превратили прозрачный купол в бесцветную матовую поверхность.
Хватит! Это ведь Марс, в конце концов!
Ветхие, старые, второсортные вещи. Таков был статус моего собственного мира. И рано или поздно… полная искусственная гравитация, хотим ли мы, марсиане, этого или нет.
С другой стороны полупрозрачной стены я увидел приближающуюся фигуру, человека в маске. Я не мог уверенно сказать, был ли это центаврианин, медведианин или землянин, мужчина или женщина. Его или ее тело было плотно закутано в теплую одежду. Но совершенно очевидно - это инопланетянин, чужеземец, который не мог даже дышать при давлении десять единиц. Я повернулся спиной к люку и широким шагом пошел вдоль дороги, держась подальше от колеи транспортных машин и следя, чтобы мой силуэт не был виден из освещенного туннеля.
Этот угол - единственное место, где меня могли оставить умирать! Я нагнулся, разглядывая песчаные кучи, покрывавшие стены Старого Храма. Могли ли мелкие зубцы их верхней части помешать выпихнуть мое тело, или это только глупая идея? Здесь не было ничего, что могло бы подтвердить эту версию. Выпрямившись, я посмотрел на Храм, и меня охватило то самое трепетное чувство, знакомое с детства.
"Храм"! Еще один земной термин, еще одно навязанное мнение. Тем не менее это сооружение было величавым, вызывавшим благоговейный трепет даже у марсиан, эмоционально более сдержанных, чем экскурсанты с Земли. Он был простым, но огромным, как марсианская песчаная насыпь; высота его достигала почти ста футов, это только до верхней кромки, - время не пощадило его стен, и теперь уже невозможно оценить первоначальную высоту Храма. Когда его обнаружили, он был похож на коробку без крышки, полную песка.
Здание расчистили. При раскопках были обнаружены пятнадцать предметов неясного происхождения, которые и выставили здесь же для обозрения. Посетители могли попасть в Храм с ближайшего тротуара через пешеходный туннель. И всякое новое лицо, оказавшееся в нем, разочарованно восклицало: "Да ведь он почти пуст! И экспонаты ничем не интересные!"
Однако и Храм, и все, что в нем находится, может быть делом рук совсем не марсиан, а каких-нибудь звездных пришельцев, посетивших Марс задолго до пещерных времен на Земле. И даже полуразрушенный, обезглавленный, он, казалось, говорил: "Смотрите на меня, вы, могущественные и отчаявшиеся!"
Я собирался войти внутрь. В это вечернее время в Храме, вероятно, ничего уже не было. К своему стыду, я не заходил сюда уже несколько лет, точнее, с тех пор, как я впервые покинул планету. Наш Храм - самый яркий образец уникальности Марса, и я пренебрегал им.
А еще больше мне хотелось увидеть человека, которого я совсем забыл. И поэтому я решил вернуться к Старому Храму завтра или перед своим следующим полетом.