* * *
Ватное облачко от раскуренной сигареты медленно опустилось на стол, потекло вниз по панели переговорного пульта, и на матовом поле экрана вдруг ожило, наполнившись светом. Экран осветился и громко прогудел сигнал вызова. Лежнев вздрогнул, переключил связь на личную и закивал в такт одному ему слышному голосу, идущему через ушные горошины. Потом улыбнулся кисло и сказал, не глядя на экран:
– Потапыч, не в службу. Пойдешь ко мне, загляни к подполковнику, попроси чего-нибудь от живота. Что? Да нет, жизнь такая. Все в сухомятку.
Экран погас.
– Ну вот. Наверху уже знают, кто-то успел накапать. Ладно, переживем.
Он повел головой – влево, вправо, закинул голову вверх, потом, словно вспомнив, где тянет, ослабил узелок галстука и выдохнул нарочито устало:
– Могущественная государственная служба, можно сказать, краеугольный камень демократии, а кондиционер не работает.
Каково могущество, а, Кравец? – Он постучал пальцем по циферблату. – Ноль часов, тридцать четыре минуты. Кравец? Ты о чем сейчас думаешь?
Кравец равнодушно пожал плечами.
– Думаю? Как бы скорей до дома добраться, думаю. А то, как проклятые: вторые сутки ни выспаться как следует, ни помыться.
Лежнев кивнул.
– Все верно. Поспать бы сейчас не мешало. Ничего, капитан, будет время – еще отоспимся.
Он затянулся и отогнал от лица дым, чтобы не ел глаза.
"Подозревает он все-таки или нет? А если да, то что собирается делать?"
– Кравец. Твое мнение не переменилось? Если мальчик отыщется, по-прежнему предлагаешь как следует на него надавить?
– Я думаю, в первую очередь, пока он не найден, надо срочно изолировать Масленникова и Николаева. Взять их обоих и хорошенечко потрясти. А с мальчишкой… Он будет хорошим козырем. Я бы сыграл на их человеческих чувствах, представил дело так, что, якобы, без их признания Менделю будет плохо.
– То есть ты за радикальные меры. Что ж, возможно, ты прав. В конце концов, наше дело простое – обеспечить безопасность эксперимента. Сделать все, чтобы враг, ежели таковой отыщется, не смог ему помешать. За это нам деньги платят.
Лежнев поскреб пальцем мертвую кнопку кондиционера.
– Все верно. Но, понимаешь, Кравец, как-то на душе неспокойно.
А что, если мы опять наломаем дров? Я, хотя склонности к суеверию в себе и не замечал, но после двух проколов за день не хочу, чтобы был третий. Масленников под наблюдением. Николаев тоже. На этот счет я спокоен. Нет, Кравец. Хватит мне на сегодня твоих радикальных мер. Надо пока успокоиться. Ты никогда не увлекался рыбалкой? Товарищ генерал очень уважает этот вид спорта. Говорит, успокаивает. Нам бы тоже с тобой не мешало заняться чем-нибудь вроде. Рыбалкой, охотой… Нет, охоты и на службе хватает. Чем еще? Тимофеев из отряда Денисова домики клеит из спичек. Красиво получается. А вокруг заборчики из зубьев расчесок. Может, и нам попробовать?
Кравец даже не улыбнулся.
Лежнев поднялся и, вмяв в пепельницу окурок, быстро прошел к окну. Он приник лицом к спасительной щели, постоял так немного, потом повернулся и присел на узкую грань подоконника.
– Ноль часов сорок восемь минут. О мальчишке ни слуху ни духу.
А может, он утонул. Или в люк провалился.
– Это облегчило бы нам работу.
Лежнев усмехнулся и посмотрел на Кравца. Тот расправлял складку на рукаве рубашки. Прямо над ним в узкой прямоугольной раме висел портрет человека. Все было просто. Спокойный взгляд. Безгубая складка рта. В залысинах отражается стосвечовая лампа. Все просто и ясно. Смущает только стрела бороды, как будто фальшивой, наспех наклеенной на подбородок.
Это был мир иной, сообщающийся с настоящим через лоб, глаза, через эту блуждающую над их головами улыбку. Через военный китель покроя прошлого века. Это был мир вечный – вчерашний, завтрашний, настоящий.
Оба молчали. Лежнев вернулся к столу и сделал вызов по внутренней связи.
– Тишкин? Нового ничего? Так. А Масленников? У себя с дедом? Понятно. Если будет что новое, немедленно мне.
Он дал отбой.
– Вот, капитан. Все на своих местах. Ты, я, Масленников. Николаев, и тот на месте. Спит себе в домике на колесах на стоянке у Каменного моста. Храп хочешь послушать? Как хочешь, а то – могу. Интересно, на что он рассчитывал, когда выскакивал на машине на площадь?
Лежнев забарабанил пальцами по столу.
Засветился сигнал вызова. Барабанная дробь оборвалась. Старший навис над экраном и сильно наморщил лоб. Слушая, он массировал темную впадину у виска.
Кравец поднял голову, ожидая сигнала отбоя.
– Ага. – Лежнев нарушил молчание. – Все-таки отыскался.
Выбрался из подвала на Маклина и сейчас приближается к дому? Крадется? Очень хорошо. Ни в коем случае. Если задержите, расстреляю. Пусть спокойно войдет в квартиру. И чтобы ни одного идиота, ни одного пугала на пути. Головой отвечаете, ясно? Выполняйте. Там будет видно. До особого распоряжения.
* * *
Он уже собрался пойти на поиски деда, когда прозвучал звонок.
– Дедушка! – закричал Мендель, выбегая в прихожую. Но вдруг понял, что дедушка не станет звонить, у дедушки ключ и он всегда открывает сам. Менделю сделалось страшно.
Звонок повторился.
Мальчик шагнул к двери и остановился, не решаясь открыть.
"Сделать вид, что в квартире никого нет. – Он на цыпочках отошел к стене, но тут же подумал: – Свет! Во всех комнатах он зажег свет. Какой смысл прятаться, когда он выдал себя светом."
Дверь молчала. "Ушли?" Прижимаясь к стене, он приблизился к самой двери и посмотрел в глазок. По ту сторону стоял Владимир Сергеевич Масленников.
– Ну, ты и устроил иллюминацию, – сказал Масленников, входя. Он щурился после лестничной полутьмы, а когда глаза пообвыкли, Владимир Сергеевич внимательно осмотрел прихожую. Потом обернулся к двери и подергал за ручку, проверяя замок.
– Сюда никто сейчас не звонил?
– Никто. – Мендель хотел сразу спросить про дедушку, но Масленников, словно угадывая вопрос, сказал:
– Мне позвонил Натан Иосифович. Сказал, что тебя с обеда нет дома. Послушай, где ты пропадал все это время?
Мендель рассказывал долго, слишком живыми были воспоминания. Он волновался, говорил путанно и, наверное, не очень понятно.
Масленников изредка его прерывал, задавая простые вопросы.
– Значит, главный был в маске? А другие?
– Хронощуп, так-так. Забавно.
Когда рассказ был закончен, Владимир Сергеевич долго молчал и только покачивал головой в такт каким-то своим мыслям. Он смотрел в пол, разговор они вели в кабинете. Потом, словно очнувшись, Масленников сказал:
– У меня есть все основания думать, мальчик, что при всех твоих неудачах тебе сегодня все-таки крупно повезло. Если бы не твой дед…
– Мой дед?
– Да, он первый забил тревогу.
– Значит, он… то есть вы… И та машина на площади…
– Погоди, Мендель. Еще будет время для разговоров. И… место.
А здесь лучше помолчать.
Масленников приложил палец к губам и глазами обвел комнату.
– Я проверял, здесь никого нет. – Мендель понял его по-своему.
– Вот и хорошо. Но разговоров лучше поменьше.
Намек Масленникова на то, что спасение Менделя не случайно, придало мыслям мальчика новое направление.
"Вот оно что, – подумал он, втайне радуясь такому сильному покровителю. – Все правильно. Дедушка звонит Масленникову. Владимир Сергеевич сразу же…"
Здесь мысль забуксовала. А сам Владимир Сергеевич, откуда он мог знать, что пожарники приведут его именно к тому дому с колоннами? Этот простой вопрос окончательно сбил мальчика с толку. Не сами же пожарники сообщили Масленникову.
Мендель смутился. Потом подумал: "А не все ли равно? Главное – спасся. Чего тебе еще надо? Вот только странно – почему здесь нет дедушки?"
Должно быть, Масленников заметил его смущение. Он сказал, заглядывая Менделю в глаза:
– А что касается твоего деда – ведь ты о нем сейчас думаешь, верно? – за него не беспокойся. С ним ты скоро увидишься, подожди. Пока не спрашивай, где он. На то есть причины.
Взгляд его был глубок, и в нем жила белая искорка, та, которая – Мендель точно знал – отличает доброго человека.
– Поверь мне, я не желаю зла ни тебе, ни твоему деду. Я знаю твоего деда, и он знает меня. Поэтому я сейчас здесь.
Он замолчал.
Мендель стал вспоминать, что же он знает про Масленникова. Порой Владимир Сергеевич гостил у них вечерами. Инженер был одинок и, живя по-соседству – в том же дворе, напротив, – заходил к деду на рюмку-другую коньяка. Мендель никогда не интересовался их длинными взрослыми разговорами, мало ли о чем они говорили. А говорили они подолгу, совсем забывая о времени, часто засиживались до утра, и в дедовском кабинете после таких разговоров табачный запах держался по нескольку дней, хотя курил один только Масленников. Иногда после ухода гостя дед качал головой и говорил, кивая на дверь: "Вот человек… А еще говорят – судьба. Не знают, что говорят. Вот у кого – судьба".
Неожиданно Масленников хлопнул ладонями о колени. Мендель вздрогнул.
– Ах, я подлец! Ты же голодный, а я тебя разговорами кормлю.
– Я не хочу есть, мне, правда, не хочется.
– Никаких "не хочу". Будем считать, что временно хозяин здесь я. Твой дед меня уполномочил, и без споров, пожалуйста.
Только он это сказал, как на низкой тумбочке у стены запел зуммер видеофона.
Мендель сделал движение туда, но Масленников его остановил.
– Я сам.
Он подошел к аппарату, но помедлил, прежде чем взяться за трубку. Потом скосил взгляд на мальчика. Мендель пожал плечами. Масленников ему улыбнулся и поднял трубку.
Зуммер умолк. Стало тихо. Масленников молчал. Мендель сидел, не двигаясь. Трубка молчала тоже. Экран видеоблока не превратился из серого в голубой. Видеоблок не работал. Должно быть, у того, кто звонил, имелись причины не показывать им лицо. Но и голоса он пока подавать не собирался.
Игра в молчанку затягивалась. Тогда Масленников осторожно, как брал, положил трубку на место.
– Ошиблись, – сказал он спокойно и кивнул в сторону кухни. – Ну-ка быстро к столу.
Ужин прошел в молчании.
Когда Масленников чистил ножом апельсин, Мендель спросил, не выдержав:
– Владимир Сергеевич, а я правильно сделал, что бросил ту пуговицу в воду?
Масленников как-будто не услышал вопроса. Он еще какое-то время продолжал вести нож по кругу. Маслянисто-оранжевая кожура аккуратно укладывалась на стол и сворачивалась на нем толстой пахучей спиралью.
– Помнится, у твоего деда всегда водился коньяк, – сказал он словно бы невпопад.
Мендель сразу же отозвался:
– Я принесу – он там, за книгами, у окна.
Мендель хотел уже встать, но Масленников придержал его за руку.
– Подожди. Хотя нет, принеси. Только ради Бога не подходи близко к окну.
Мендель пошел, но Масленников остановил его снова.
– Пойдем вместе. Ты покажешь, я сам возьму.
И вдруг, неожиданно повернувшись к Менделю, спросил:
– Пуговица, про которую ты спрашивал, – ты действительно сделал бы то, что они сказали?
Мендель не успел даже слова вымолвить, как Масленников весь как-то осунулся и потемнел лицом. Он положил руку мальчику на плечо и, слегка прихлопывая ладонью, сказал тихо:
– Не надо отвечать, прости. Считай, что я тебя ни о чем не спрашивал. Раз ничего не было, то и быть ничего не могло. Это я – старый дурак.
Мендель молчал. Он вспоминал себя сперва там, у дома с колоннами, потом под мостом, когда он смотрел на расходящиеся по воде круги. Нет, никого убивать он не собирался. Он и не думал о том, что придется повернуть ладонь в сторону каких-то незнакомых людей. Он вообще об этом не думал, тогда он просто желал себе смерти, себе и никому больше.
– Так вот, братец, знай. Чтобы ни мне, ни тебе больше никогда этим не мучаться. То, что они положили тебе в ладонь, это ничто. Обманка. Сам посуди. Какой нормальный преступник доверит первому встречному несовершеннолетнему мальчику какое-то страшное оружие. Излучатель. Все это блеф. Тебя просто испытывали. Потом… Ты же сам их… мог. То есть ты, конечно, не мог. Но они-то обязаны мерить других по своим меркам. Так что все это блеф, и пуговица не для убийства.
Он похлопал мальчика по плечу.
– Мы хотели пойти принести коньяк.
Масленников выпил две рюмки подряд – жадно и без перерыва. Лицо его пошло пятнами и в глазах появился блеск. Он похлопал себя по карманам, но, вспомнив о чем-то, вздохнул и махнул рукой.
– Совсем забыл, что дал слово больше не курить. Впрочем, все равно курить нечего.
Они стояли в кабинете у дедушкиного стола. Масленников смотрел на лежащую на столе книгу. Сначало он делал это рассеянно, пальцами теребя закладку, но чем глубже вчитывался, тем более сосредоточивался на тексте. Вдруг он усмехнулся и со смехом сказал – громко, но обращаясь не к Менделю:
– Ну уж пауков там не было точно.
– Пауков? – переспросил Мендель.
Владимир Сергеевич рассеянно посмотрел на мальчика, словно бы видел его впервые, потом рассмеялся и сказал дружелюбно:
– Ох, прости. Это я вспомнил один давний разговор с твоим дедом. Очень содержательный был разговор.
Он опять засмеялся, и Мендель подумал, что смех у Масленникова совсем не похож на смех взрослого человека.
Владимир Сергеевич отнес бутылку на место. Возвращаясь, он хитро подмигнул маленькому человеку с картины, припавшему к земле так низко, что светлый круг над его головой почти терялся в пестроте цветущей травы.
– Вот кто нашел в жизни самую крепкую соломинку.
Но как-то резко голос его переменился, и Масленников заговорил по-другому, словно опять обращался к самому себе:
– А другой и найдет, а все ступить не решится. Думает – вдруг не та.
Мендель совсем запутался. Он хотел спросить, что же такое хронощуп, но не успел, Масленников заговорил сам, отгибая рукав рубашки и взглядывая на часы.
– Ого, брат, да мы с тобой совсем забыли про время. Спать, спать. Вон ты какой. После всей этой нервотрепки тебе надо хорошенько выспаться. Неизвестно, что будет завтра. Вообще, ничего не известно.
* * *
Мендель спал, раскинув по сторонам руки и головой уткнувшись в кожаный валик кресла. Он не видел, как Масленников, едва заслышав звонок, в один прыжок добрался до аппарата и, путаясь в перекрутившемся проводе, напряженно и нервно слушал. Потом так же нервно и напряженно отвечал невидимому собеседнику. Речь его была односложной: "Нет", "Да" – и только один раз он выругался негромко и изнанкой ладони вытер со лба пот.
Экран не работал. Лица того, с кем Масленников говорил, видно не было.
* * *
Владимир Сергеевич Масленников в последний раз осмотрел квартиру. Настала пора уходить. Мендель затих в старом дедовском кресле, сон его был глубок, но Масленникову, когда он брал мальчика на руки, показалось, что тот чуть приоткрыл глаза. Но лишь показалось. Он спал.
– Спи, братец, спи. Это хорошо, что ты спишь. Время у нас еще есть. Не много, но есть…
Он осторожно, боясь разбудить, прошел с Менделем на руках ко входной двери. Открыл ее, свет в квартире гасить не стал и вышел на лестничную площадку. На лестнице было тихо. Масленников знал, что здесь никого нет, он бы почувствовал постороннего. Но все равно, по привычке, он заглянул в пролет и мгновенно убрал голову. Ничего не случилось. Ни выстрела, от которого он бы наверняка уберегся, ни шороха, который выдал бы затаившегося врага. Ничего.
Со спящим Менделем Масленников спустился вниз. У выхода он задержался. Прислушался. И когда услышал спокойный нарастающий шорох шин, открыл дверь на улицу.
Машина еще тормозила, а Масленников с мальчиком на руках уже ждал на краю тротуара. Это была небольшая с виду, но вместительная "нева" старой, первой модели. Дверца открылась, и инженер сначала положил на сиденье мальчика, потом сел сам. Машина тронулась и набрала скорость, но через минуту бег ее выровнялся, и она уже плавно, без спешки катила по ночным улицам обезлюдевшего мертвого города.
– Коль, пропащий, ты, как волшебник, – минута в минуту.
Масленников положил ладонь на плечо водителя. Тот улыбнулся и, оторвав правую руку от руля, наложил ее сверху на руку Масленникова и пожал.
Мендель зашевелился, потянулся во сне и по-младенчески зачмокал губами. Масленников погладил его жесткие волосы.
– Спит, бедняга. Дай Бог, чтобы с ним все было хорошо.
– Ну, положим, от нас это тоже зависит, – сказал человек, которого Масленников назвал Колем.
Машина с улицы повернула на проспект. Он был такой же пустынный, но более светел, открыт и, потому, опасен.
Впереди за несколько кварталов от них блестела в лучах огней гладкая полоса моста. Она взлетала почти до уровня крыш и, обузданная, прямо в воздухе обрывалась. Слева и справа перед въездом на мост наполненные жидким светом стояли контрольные посты-автоматы. За ними – сетки загонов для арестованных машин. Рядом с постами, притороченные бамперами к граниту, виднелись две или три патрульные "волги". Издалека трудно было увидеть, сколько на стоянке машин и есть ли в машинах люди.
– Прикрыть мальчика? – Масленников показал рукой на освещенное огнями предмостье.
– Зачем? Свернем на Климовскую. Все равно, если остановят, найдут. Пусть спит открыто.
Коль сбавил скорость. Ночь, хотя и превратила проспект в пустыню, но рисковать не стоило.
– Коль, помнишь, вон у той подворотни стояла будка с мороженым? Как ты угощал Леночку Иоффе, а толстый Як выхватил у тебя стаканчик ртом прямо в воздухе.
– Яка потом Бог наказал. В раздевалке у него стянули мешок с тапочками. Кстати, Елена Анатольевна сейчас очень важная дама. Ей двадцать четыре года, и мужик у нее какая-то шишка в мэрии. Одно время он курировал наш институт, и как-то я ей – шишке то есть, не Леночке – чуть не съездил по роже. В деле, понимаешь, ни ухом ни рылом, а туда же – советы давать.
– Ну и что шишка?
– Написал кляузу. Мой шеф подтер этой кляузой задницу.
– Случайно фамилия этой шишки не Железняк?
– А ты откуда знаешь?
– Коль, Коль. Стареешь прямо на глазах. Эту историю я слышал от тебя раза четыре.
– Ну, могу помолчать. – Лицо Коля спряталось в тень. Он сделал вид, что обиделся.
– Не молчи, Коль, не молчи. Я так давно не слышал твоего дивного голоса.
– Ты, Володька, как был трепачом, так им и остался. Ничего тебя не берет.
– Тем, Коль, и живу. Спасаюсь. Впрочем, ты тоже. Разве не так?
– Так. – Коль притормозил, и машина плавно повернула налево.
Проспект остался позади. Перед ними в зыбком ночном тумане протянулся туннель улицы. Здесь было темно. Сжавшаяся от ночи и пустоты улица более походила на переулок. А еще Коль отключил подсветку кабины и полностью обесточил фары. Ехали в темноте.
– Не понимаю, почему городские власти экономят на освещении. Каждый день только и слышишь: "Преступность!", "Усилим борьбу!" – а такая элементарная вещь как уличное освещение почему-то никому не приходит в голову.