- Облака здесь ни при чём, - сказал он. - Даже при полном их отсутствии подробности земной поверхности будут плохо видны. Атмосфера отражает солнечные лучи сильнее, чем тёмные части материков. Если бы была зима, мы видели бы Европу гораздо лучше. Хотите убедиться, - посмотрите на южное полушарие.
Действительно, я отчётливо видел силуэт Австралии, Азия смутно проступала сквозь белёсую дымку.
За те часы, что мы провели у окна, Земля и Луна казались всё время на одном месте. Корабль как будто не удалялся от них.
- Вам это только кажется, - сказал Сергей Александрович, когда я обратил его внимание на это обстоятельство. - Расстояние непрерывно увеличивается на шестьдесят километров в секунду.
- На пятьдесят восемь с половиной, - поправил Белопольский.
- Я назвал цифру приблизительно, - сказал Камов, - но Константин Евгеньевич конечно прав. Если хотите ещё более точную цифру, то на пятьдесят восемь километров двести шестьдесят метров.
Я не мог удержать улыбки, увидя, как Белопольский поджал свои тонкие губы при этих словах, сказанных самым невинным тоном. Улыбнулся и Пайчадзе.
Константин Евгеньевич имел маленький недостаток: он не всегда был достаточно тактичен, и Камов, как никто, умел мягко указать ему на это. Последняя названная им цифра была абсолютно точная.
Глядя из окна звездолёта на свободно висящий в пространстве шар Земли, я подумал о долгих веках, когда люди считали свою маленькую планету центром мира. Меня потянуло к аппарату. Хотелось запечатлеть на плёнке эту поразительную картину. Пусть миллионы людей увидят то, что видим мы - четыре счастливца, четыре посланца советской науки.
- Взгляните? - сказал Камов. - Вот блестит вдали небольшое небесное тело. Это наша родина - планета Земля. Она кажется сейчас больше всех звёзд, кроме Солнца, но всё же как она мала! Пройдут недели, вы с трудом найдёте её среди просторов Вселенной. А когда мы достигнем орбиты Марса, Земля будет казаться только крупной звездой. Но мы сами будем находиться всё ещё в самой середине планетной системы, окружающей обычную, ничем не примечательную рядовую звезду, которую мы называем Солнцем. А кругом вы видите бесчисленное количество таких же солнц, как наше. Чтобы добраться до ближайшего из них, нашему кораблю понадобилось бы тридцать четыре тысячи лет непрерывного полёта. Оттуда мы увидели бы Солнце крохотной звёздочкой, а Землю не смогли бы увидеть в самый сильный из существующих телескопов.
Белопольский обернулся к нам.
- Картину, нарисованную Сергеем Александровичем, - сказал он, - можно дополнить. Все звёзды, которые вы видите вокруг, и ещё бесчисленное количество других, которых вы не видите из-за слабости человеческого зрения, являются единой звёздной системой, называемой Галактикой. Чтобы отсюда долететь до ближайшего края нашей Галактики с той скоростью, которую имеет сейчас корабль, нужно девяносто миллионов лет, а если направиться к противоположному её краю, то мы добрались бы до него только через семьсот миллионов лет непрерывного полёта. Но наша Галактика не единственная во Вселенной. В настоящее время известно свыше ста миллионов таких же Галактик, как и наша. Предполагают, что все они входят в единую систему, называемую Метагалактикой. Нет никаких оснований предполагать, что Метагалактика существует в единственном числе. Вероятно, их также бесчисленное множество.
- Помилосердствуйте, Константин Евгеньевич! - шутливо сказал Камов. - Этого более чем достаточно.
Моё воображение было подавлено словами Белопольского. Наша грандиозная экспедиция после всего услышанного показалась мне чем-то вроде небольшой прогулки.
- Смогут ли люди когда-нибудь, - сказал я, - до конца постигнуть всю необъятную Вселенную, раскрыть все её тайны?
- Никто необъятного объять не может, - сказал Пайчадзе. - Я, конечно, шучу. Смогут, Борис Николаевич! Смогут тогда, когда наука и техника будут во много раз могущественнее, чем теперь. Помните слова товарища Сталина: "Нет в мире непознаваемых вещей, а есть только вещи, ещё не познанные, которые будут раскрыты и познаны силами науки и практики".
Снова на борту корабля наступило продолжительное молчание. Его самым неожиданным образом нарушил Белопольский. Он вдруг посмотрел на часы и, ни к кому не обращаясь, сказал:
- Сколько времени потеряно даром! Надо начинать наблюдения.
Пайчадзе посмотрел на него с искренним изумлением.
- Вы способны сейчас заняться научной работой? - спросил он.
Константин Евгеньевич даже не ответил. Он слегка пожал плечами и, неловко цепляясь за ремни, направился к телескопу. По губам Камова скользнула чуть заметная улыбка.
- Я не могу работать, - сказал Пайчадзе. - Я буду смотреть на Землю, пока она близко.
Поведение Белопольского показалось мне странным. Я сам не мог отвести глаз от планеты, на которой родился и вырос и которая, как мне теперь казалось, быстро становилась всё меньше и меньше.
Камов и Пайчадзе, подобно мне, не отходили от окна. Так прошло часа два. А Константин Евгеньевич за всё это время ни разу не отошёл от телескопа, направленного в противоположную от Земля сторону.
"Может быть, - подумал я, - этот человек острее всех нас переживает отлёт с Земли и занялся работой, чтобы заглушить тяжёлые мысли".
Верно ли я угадал причину, заставившую нашего товарища отвернуться от окна, или нет, - не знаю. Возможно, что Белопольский поступил так из-за свойственного ему педантизма, но мне невольно хотелось, чтобы моё первое предположение было правильным.
В пути
По земному счёту - 10 сентября.
Через сто двадцать часов мы достигнем Венеры. Первый этап длительного пути близок к концу. Какой далёкой и недоступной казалась эта лучезарная планета, так красиво сияющая на утреннем и вечернем небе Земли, а сейчас мы находимся уже близко от неё!
Близко!.. Очевидно, постоянное общение с астрономами приучило меня к астрономическим понятиям, если расстояние свыше пятнадцати миллионов километров кажется мне близким.
Венера находится сейчас между нами и Солнцем и обращена к нам неосвещённой стороной. Зато мы видим её на фоне солнечного диска, и оба наших астронома бесконечно ведут наблюдения, столь редко доступные на Земле.
Я закончил всю программу съёмок, порученную мне на этом участке пути. Работы было так много, что за два месяца я не нашёл свободного времени продолжить свои записи.
Все заснятые плёнки и негативы проявлены и проверены. Они ведь неповторимы. Арсен Георгиевич помог мне заполнить учётные карточки, которые я прилагаю к каждому снимку. Несмотря на огромную загруженность, этот человек всегда находит время помочь мне. Он неутомим. Долгие часы он работает в обсерватории, забывая об отдыхе.
Белопольский не отстаёт от него. Кроме астрономических работ, на Константине Евгеньевиче лежит обязанность производить одновременно с Камовым все сложнейшие расчёты пути корабля и его местонахождения на каждый день.
Хотя ещё на Земле были заранее приготовлены расчёты на всё время пути, Камов считает необходимым ежедневно, как он говорит, "определиться". Результаты вычислений сравниваются, и ещё не было случая, чтобы они разошлись между собой. В бесконечном пространстве наш корабль летит, как по невидимым рельсам.
В сутки мы пролетаем свыше двух миллионов километров; и понятно, что малейшая ошибка увела бы нас далеко в сторону от той крохотной точки, какой выглядит в этом пространстве планета Венера - "сестра Земли", почти равная ей по объёму и массе.
Камов проверяет полёт корабля через каждые двадцать четыре часа, всегда в одно и то же время. Он пользуется для этого Солнцем и звёздами. Измеряя видимые расстояния между определёнными звёздами и их положение относительно Солнца и линии полёта, он вычисляет с помощью электронно-счётной машины наше место в пространстве. Два раза он включал один из двигателей. В эти минуты мы отдыхали от нашей невесомости, так как на корабле возникала ощутимая сила тяжести, правда, очень слабая.
На моей обязанности, кроме съёмок, лежит дежурство у пульта. Оно ведётся непрерывно, по заранее составленному расписанию; это обязанность всех членов экипажа, но, по безмолвному соглашению, Камов и я стараемся освобождать от неё обоих астрономов, которым и без того работы более чем достаточно.
Обязанности дежурного несложны: надо не допускать перегрева какой-нибудь одной стороны корабля, поворачивая его вокруг продольной оси, чтобы солнечные лучи могли равномерно нагревать всю поверхность корпуса.
Делается это с помощью массивного диска, диаметром в два метра, вращаемого электромотором. Быстрое вращение этого диска вызывает медленное вращение всего корабля. Как правило, дежурный обязан предупреждать о повороте, чтобы не помещать работе с телескопом. Задержка поворота большой роли не играет, так как белый корпус звездолёта хорошо отражает солнечные лучи и нагревается очень медленно.
Затем надо контролировать состояние воздуха, удаляя из него углекислоту и заменяя её кислородом. Все эти действия производятся нажатием соответствующих кнопок на пульте управления и проверяются по приборам, которые реагируют на все решительно изменения, происходящие как с самим кораблём, так и внутри него. Например, я уже упоминал, что мы обязаны закрывать за собой все двери, но если бы кто-нибудь забыл об этом, то соответствующая лампочка на пульте сразу обратила бы внимание дежурного мигающим красным огоньком. Рассеянность тоже предусмотрена. При чрезмерном нагреве наружной стенки диск, вращающий корабль, включится автоматически и после поворота на сто восемьдесят градусов остановится. Если дежурный забудет прекратить подачу кислорода, то кран закроется сам, как только концентрация воздуха достигнет нормы. И так во всём. Наш замечательный корабль полностью автоматизирован. Всё делается с помощью чувствительных и "умных" приборов, питаемых электрическим током, которым снабжают нас портативные, но огромной ёмкости аккумуляторы, изготовленные по заказу Камова одним из ленинградских заводов. Заряда этих аккумуляторов хватит на внутренние потребности корабля на все семь с половиной месяцев полёта. Но мы имеем ещё фотоэлементную зарядную станцию, преобразующую в электрический ток непосредственно лучи Солнца. Эта гелиоэлектростанция является, так сказать, аварийной.
Всё, что имеется на корабле, кроме его двигателей, допускает замену, а некоторые особо важные приборы и аппараты имеют двойную и тройную замену.
Когда я думаю об огромном весе того груза, который несёт корабль, то проникаюсь величайшим восхищением перед силой современной атомной техники. Наши двигатели очень малы по сравнению со всем звездолётом, но, несмотря на это, так мощны, что смогли сообщить кораблю его страшную скорость. Правда, Камов считает эту скорость недостаточной. Однажды, когда разговор зашёл о будущих межпланетных полётах и он опять выразил сожаление, что мы летим слишком медленно, я спросил его, почему он не заставил двигатели работать больше, чем это было при отлёте с Земли. Ведь тогда была бы получена большая скорость. Он ответил так:
- Теоретически это верно, по практически дело обстоит сложнее. Проблема получения больших скоростей упирается в проблему материала, из которого делаются дюзы и другие части двигателя. При атомном распаде развивается огромная температура, а в настоящее время мы не имеем достаточно тугоплавких металлов, которые могли бы выдерживать такой нагрев длительное время. Многочисленными опытами установлено, сколько могут работать дюзы, и этого времени как раз хватает на отлёт с Земли, Венеры и Марса. Запас равен нескольким минутам и предназначен для непредвиденных случайностей. Даже для спуска на планеты я был вынужден поставить два лишних двигателя.
- А как же полёты в атмосфере? - спросил я.
- Для них мы имеем двигатель небольшой мощности, который может работать долго, но развивая небольшую скорость. Наш корабль является вершиной современной техники, но он далеко не совершенен. Возьмите, например, тот факт, что мы не можем ни на один час задержаться на Марсе. Разве это не показывает нашего относительного бессилия? Если бы корабль обладал большей скоростью, например сорок или пятьдесят километров в секунду, или хотя бы немного большей скоростью, чем скорость Земли, то мы могли бы не считаться ни с какими сроками и пробыть на Марсе столько, сколько нам понадобится. Но сейчас мы связаны. Представьте себе, что на Марсе случится несчастье с кем нибудь из экипажа звездолёта, например болезнь вызванная неизвестным нам микробом в атмосфере планеты. При отлёте удвоенная сила тяжести может оказаться опасной для больного, даже смертельной, и всё же мы будем вынуждены вылететь обратно на Землю точно в назначенную минуту, не считаясь ни с какими последствиями. Иначе экспедиция полностью погибнет, так как мы не сможем догнать Землю. В этом заключается опасность нашего полёта. Других опасностей я не вижу.
- Мне кажется, что есть и другие, - сказал я. - Мне давно хотелось спросить: почему вы считаете ненужным смотреть вперёд? Ведь корабль может встретиться с одним из тех блуждающих тел, о которых вы сами мне говорили. Разве не надо своевременно заметить такое тело на пути корабля?
- Смотреть вперёд бесполезно. - Ответил Камов. - Мелкие частицы всё равно нельзя заметить на таком расстоянии, чтобы можно было принять меры против столкновения с ними, а если на пути корабля попадётся крупное тело, о нём предупредит радиопрожектор.
- Что это такое?
- Разве я не говорил вам?
- Нет.
- Радиопрожектор, - сказал Камов, - это установка в принципе та же, что и радиолокационная. Работает на ультракоротких волнах и по тому же методу - отражения радиоволн. Если на пути радиолуча попадётся какое-нибудь препятствие, то этот луч вернётся обратно и даст сигнал о преграде и расстоянии до неё. На нашем корабле он работает беспрерывно, прощупывая путь звездолёта, как бы "освещает" дорогу. Его работа напоминает обычный световой прожектор, и поэтому он так назван. Я был уверен, что вы знаете о нём. - Первый раз слышу, - сказал я. - Это могло произойти только потому, что ваша подготовка к полёту велась ускоренными темпами. Впрочем, - прибавил он, - мы вряд ли услышим когда-нибудь сигнал об опасности. Встречу с крупным телом, которое может быть опасным для корабля, надо считать исключённой. Даже мельчайшие пылинки вещества в межпланетном пространстве отстоят друг от друга на несколько километров.
- Но вы всё-таки требуете закрывать за собой все двери на корабле?
- Да, потому что мы не вправе рисковать успехом экспедиции. Если существует хотя бы теоретическая вероятность, мы обязаны принять меры против неё. - Я слышал, что метеоры летают роями, - сказал я. - Когда такой рой встречается с Землёй, можно наблюдать фейерверк падающих звёзд. - Для Земли, - ответил Камов, - при её огромных размерах эти рои действительно очень плотны, но для нашего корабля они очень разрежены. Если мы встретимся с самым сомкнутым из этих роёв, то пролетим через него, даже не заметив. Каждая частица в них приходится на несколько кубических километров пространства.
- Выходит, что межпланетные путешествия вполне безопасны?
Камов пожал плечами.
- Всё на свете относительно, - сказал он. - То же и с межпланетными путешествиями. Космический корабль может лететь тысячу лет и не встретить ни одного метеора, но может столкнуться с ним в первый же час полёта. Во всяком случае катастрофа со звездолётом менее вероятна, чем с железнодорожным поездом, но ведь люди ездят же по железным дорогам.
После этого разговора я перестал думать о "блуждающих телах" и последствиях встречи с ними хотя с самого момента отлёта с Земли этот вопрос меня беспокоил. Несколько раз я заводил с Камовым разговор на эту тему, но он почему-то ни разу не упомянул о радиопрожекторе. А оба астронома настолько загружены работой, что у них просто нет времени говорить на такие темы.
Пайчадзе спит не больше пяти часов в сутки. Когда спит Белопольский, я вообще не знаю. Создаётся впечатление, что он никогда не покидает обсерваторию. Как-то я высказал Камову свои опасения, что здоровье наших астрономов может сильно пострадать от такой непрерывной работы.
- Тут ничего не поделаешь, - ответил он. - Впервые за всю историю науки астрономия получила возможность работать за пределами атмосферы Земли. Неудивительно, что наши учёные с увлечением пользуются этой возможностью. Наша с вами задача - стараться облегчить их труд.
…Прошло уже больше двух месяцев с того момента, как мы покинули Землю. Жизнь на корабле вошла в твёрдо установившиеся рамки. Появился распорядок дня, вернее, не дня, а двадцати четырёх часов, так как смены ночи и дня у нас нет. В определённые часы мы собираемся все вместе для завтрака, обеда или ужина. Нет ни стола, ни стульев. Мы располагаемся, кто как хочет прямо на воздухе и на эту же "опору" ставим сосуды с пищей. Ничто не может ни упасть, ни опрокинуться. Тарелок нет, - в этих условиях они бесполезны. Едим мы разнообразные консервы, вкусные и питательные, приготовленные специально для нас, прямо из банок. Пьём не воду, а различные соки, заключённые в закрытые сосуды, из которых напиток надо высасывать через гибкую трубочку, так как никакие усилия не могут заставить невесомую жидкость вылиться. Меню разнообразно, и у нас нет причины жаловаться на стол. В кладовой корабля сложено около тысячи пакетов, помеченных порядковыми номерами, в каждом из которых находится одноразовое питание для четырёх человек. Всё, что остаётся, - банки, оболочки пакетов, сосуды из-под жидкостей и все остатки пищи - поступает в особый аппарат, где всё это сжигается электрическим током и выбрасывается наружу через люк, устройством напоминающий приспособление для выбрасывания торпеды на подводной лодке. Само собой разумеется, что этот пепел не может упасть куда-нибудь, а следует за кораблём. Камов, смеясь, говорил, что наш корабль тянет за собой шлейф и что мы избавимся от этого шлейфа только с помощью Венеры, Марса и Земли, когда влетим в их атмосферы. Именно потому, что Камов не хочет "пачкать" атмосферу отбросами, мы сжигаем их, тратя на это электроэнергию. Впрочем, нам не приходится волноваться, что её не хватит.