Его тогда в солидные банды звали, а он на хрен всех посылал. Сам бригадиром хотел быть. И был - мужики лет под 30 у него в подчинении ходили. Солидные бандиты его побаивались, потому что все ему по хрену было. Решил, что такой-то район его - никого туда не допускал. И "работал" очень борзо. Мне один торгаш рассказывал: "Как-то заехал Скачок ко мне в "комок", говорит, мол, с завтрашнего дня по сотке баксов в месяц мне будешь скидывать. Я ему отвечаю: "Я Мамонту плачу". А он: "Мне по хрену, в натуре, кому ты еще платишь, ты в моем районе - будешь мне платить".
Приехали мамонтовские на разборку, а он, блин, лимонку из кармана достает, чеку дергает, говорит, мол, ща, блин, брошу, выскочу и дверь припру. Те обосрались сразу. А че, он - дурак, он бросит. Пришлось мне Скачку платить".
Кстати, Скачок и на самом деле был дураком. Справка у него была, что он - дурак. Из дурдома справка. В кабаке центральном он как-то гулял, ну и запал на даму одну, очень она ему, понимаете ли, понравилась. Пригласил на танец - она отказалась, говорит: "Я танцую только со своим кавалером". Ну и выдернул ее Скачок из-за стола, врезав ее кавалеру по репе. Однако просчитался - не на того нарвался. "Кавалер" с пола встал, челюсть ушибленную потер, ну и начал… Короче, фээсбэшником оказался, сам весь в крови был, но Скачка и еще его троих друзей уложил. А сам Скачок еще и по башке бутылкой из-под шампанского получил.
В больнице его откачали, какую-то пластину в пробитую башку вставили и со справкой папе с мамой с рук на руки выдали. В тот же день Скачок с братвой поехал с тем фээсбэшником разбираться. Стрелку назначил, на двух машинах приехал, там его и повязали. Как скачковские папа с мамой ни старались, как ни проплачивали, сынку два года все-таки впаяли - за хранение огнестрельного оружия. Отпечатки пальчиков нашли и идентифицировали.
Но и на зоне Скачок не горевал. Он плевал на всех и вся. Блатные ему грозили, что сразу же замочат, стоит ему переступить порог зоны, но папа с мамой помогли непутевому чаду, и он с первого же дня вселился в отдельный блок с видаком и душем.
И хотя без командира скачковскую "бригаду" основательно потеснили конкуренты, "дачки" на зону ему привозили целыми "газелями". А потому он скидывал на общак сигареты и жратву коробками, за что и был уважаем смотрящим по зоне.
Вышел с зоны он заметно поправившимся (физически, а отнюдь не психически) и сильно озлобленным на "черных". На зоне он решил все проблемы, но вот с кавказцами общего языка так и не нашел. А потому, когда в поселке около зоны в один день замочили сразу трех грузинов-расконвойников, мы-то знали, чьих рук это дело, но доказать ничего не сумели.
И вообще, по нашей части Скачок оказался крепким орешком. Поумнел, скотина, после отсидки, адвокатов завел грамотных. И хотя нам было известно, что Скачок - бандит, что даже похищениями не брезгует, "взять за жабры" его не могли. А потом его замочили.
Ну, гондоны, пидоры черно-бурые. В натуре, вы ответите! На стрелку?!! Будет вам, бля, стрелка! Запомните, бля, надолго! И этот урод, бля, Сурен, ответит, шашлычник, х… в. Три года, бля, платил, теперь земляков нашел? Ну я, бля, устрою тебе земляков! Санька, ну-ка дай "сотовик".
Колян? Привет, брат! Это Скачок говорит. В натуре, собери братву, и жду тебя сегодня в "Царице Тамаре" в полшестого. Стрелка у нас в шесть, но пораньше соберемся. Ну да, "черные" стрелку назначили, Сурен, сука, земляков нашел, решил крышу поменять. Я ему устрою земляков, бля, я ему гланды вырву. Нет, стволы брать не надо, это - неконкретные "чурки", в крайнем случае "перьями" помашут. Да, биты бейсбольные возьмите. Я Сурену лично вмажу. Ну, давай, жду, брат.
Где же я ошибся? Где я, бля, фуфло спорол? Почему я так глупо умер? Ну да, башка у меня с пластиной, но пластина-то серебряная. Чего я не учел?
Конкретно, надо было взять стволы! Ну а кто думал? Фигня какая: три сотки "баксов" в месяц, из-за этого не убивают.
Мы приехали на стрелку на полчаса раньше. Колян, молодец, взял самых крутых ребят. Ну да, Сурену зря он рожу набил. Не, ну а че он? Раньше шашлык с улыбочкой, на полусогнутых подавал, а теперь девку послал. Шалаву, бля! Да у нее триппер на роже нарисован.
Не, ну че я не учел? Ну кто мог подумать, что "чернобурки" начнут сразу шмалять? Может, правда, из-за Сурена. Подумаешь, бля, пара фонарей под глазом, нос разбитый. Бля, меня в школе не так п… ли. Этот их главный - усатый - круто, бля, в натуре, сработал. Как он красиво, бля, с полуразворота из "ТТ" Гнома срезал!
Мы ждали "чурок" со входа. Они появились из кухни и сразу начали стрелять. Ответить было нечем. Только вот Колян, Колюха, Колян, бля, брат! Ты меня не послушался. Ты - единственный, кто ствол взял. Кольк, братуха, в тебя с двух "калашей" в упор стреляли. И из "ТТ". Но ты все же этого усатого успел завалить, прямо в глаз!
У нас не было шансов. Один "ТТ" против трех стволов… Меня убило совсем не больно - что-то ударило в грудь, сначала под рубашкой потеплело, потом как-то холодно стало. Особенно в ногах холодно. Я все видел, видел, как нас убивали.
Сверху! Я все видел сверху! Как эти черные ублюдки ходили по кафешке, как добивали нас контрольными выстрелами в голову. Меня добивал Сурен. У него тряслись руки, он долго не мог снять пистолет с предохранителя, "черные" на него ругались и обзывали "сыкуном". На своем языке называли, но я почему-то понимал все. Но потом Сурен как-то справился. Он стрельнул мне в голову и попал как раз в пластину. Вы знаете, там, под потолком, я ничего не почувствовал. Мне не было больно…
Глумов по-строевому подошел к бару, опять взял коньяк, опять же влил все в пивную кружку и опрокинул содержимое в горло. Закусил лимончиком, продолжил:
- Из восьми человек скачковской бригады, попавшей под расстрел в "Царице Тамаре", выжил один Скачок. Нас сразу вызвали, как только началась стрельба, но застали мы одни трупы. Хозяин кафе - Сурен - сидел на кухне, у котлов, и рыдал. Все было в крови, все! Столики, барная стойка, пол. Лужи крови. Среди этого ада мы нашли живого человека. Но клянусь вам, когда мы зашли в кафе, Скачок не дышал, он был холодным как лед.
А вот и "скорая"… Интересно, как я нашел свое тело? Я его почувствовал? Нет, я просто откуда-то знаю, где мое тело, мне кто-то его показывает…
Подождите, это сколько же времени прошло? Ну не меньше года, это точно! Впрочем, когда такие мучения терпишь, и минута годом покажется. Ну вот и я! Интересно, как я в свое тело войду? И сколько мне времени отпущено? Так, потихонечку… Так, сестренка, не бойся, но сейчас я буду оживать.
Господи, как же мне больно!
Он ожил в "труповозке". Молоденькая медсестричка поправляла руку, выпавшую из-под окровавленной простыни, и вдруг закричала: "Пульс, пульс, он живой!"
Это очень странное ощущение - когда твоя душа отделяется от тела. Как в кино "Призрак". Или "Привидение"? Ты видишь свое тело как бы со стороны. Вернее - сверху. Словно под потолок тебя подвесили. И ничего не чувствуешь, только сожаление. Без злобы, без ненависти - только чувство горького сожаления. Ну вот так получилось, я умер. Рано умер, мог бы еще жить, что-то делать, кого-то любить…
Даже к тем, кто тебя убивает, злобы нет. Тебе только жалко своего тела, как-то неприятно смотреть, как стреляют в твое тело, как из него кровавые брызги летят.
Интересно, какой я сейчас со стороны? Видят ли меня братки, тела которых тоже лежат на полу, которым тоже стреляли в голову. Вон Колян, Гном, Рыбак лежат. Мертвые уже. А Глухарь еще жив, стонет. Ему очень больно, я это не чувствую, а как-то знаю. Все, умер Глухарь - вон от его тела облачко светлое отлетело. Эй, Глухарь, ты меня видишь? Нет, не видит меня Глухарь.
Висит он над своим телом. Ему, наверное, тоже сейчас очень жалко своего тела. В углу еще облачко светится. Э, да это тот "усатый". Главный он у них был, его Колян завалил. Почему-то у меня нет на него злобы… А, вот облачко поплыло. Че, братан, теперь вместе летать будем? Ты, случайно, не в курсе, что дальше будет? Эй, ты куда? Все, улетел…
А я? Я что, теперь постоянно здесь висеть буду? Может, попробовать полетать? Получается потихоньку. Слушайте, почему-то мне уже не так жалко своего тела, мне как-то легче.
А что там внизу творится? Пробуют "усатого" реанимировать, чего-то ему в вену вкалывают. Зря это вы, ребята, улетел ваш командир. Куда? А я знаю?..
Ой, наверное, сейчас узнаю, что-то меня вверх тянет. Если кино вспомнить, то сияние должно сейчас появиться. Все, я полетел, лечу, лечу…
Господи, как же темно вокруг. Где я? В космосе? А где звезды? Почему звезд нет? А, вон что-то светится. Все ближе… Свет! Какой прекрасный свет! Сияние! Я хочу этот свет! Я люблю его!!!
Но почему меня не пускают в этот свет? Почему?!! Да, я грешен, Господи, ну прости меня, прости!!!
Господи, спасибо тебе, что ты мне дал еще один шанс. Я грешен! Я очень грешен! Не знал я истины твоей, не знал я благости твоей, не знал я света твоего! Прости меня, грешного, покуда живу, буду искуплять грехи свои и молиться во славу твою…
Спасибо, Господи! Но… Всевышний, ну за что ты так со мной? Ну почему после смерти своей, ожив, Божьим Провидением, я вижу не папу с мамой, не друзей-корешков, не женщин любимых, а мента этого долбаного - Глумова? Что, Господи? Молчу, молчу…
Он лежал в реанимации, на больничной койке, весь забинтованный, как мумия. Я, признаться, даже и не думал получить с него показания. До этого Скачок принципиально не давал показаний - он ненавидел нас, ментов. Но в этот раз…
Петя Скачков "раскололся". Увидев меня, он, лебедь умирающий, заплакал. Расплакался, урод, и начал каяться. Я замотался писать. Он рассказал все, про все свои похождения: про рэкет, грабежи, "хулиганку"… Он очень торопился покаяться, он боялся умереть без покаяния.
Представьте меня, "шестерочника", который получает на руки полную "признанку" по "крутой" банде от ее главаря. Ну, давайте, трубите в фанфары!
Да, я видел этот коридор. Тьма, а в конце коридора - свет. Не земной, какой-то нереальный свет. Я умер, душа моя летит к Богу, на суд. Нет, стоп, я боюсь суда. Я ничего путного в жизни не сделал. Как я понимаю, если лечу я по этому коридору, значит, загробная жизнь все-таки есть…
Ой, как мне хреново! Господи, пожалей меня! Нет, ну за что эти муки? За что?!!
Глумов дивился: Скачка клинило, он содрогался, его выворачивало. Отблевавшись, он рассказал все, что знал: по его информации "шестерка" раскрыла двадцать восемь висячих дел, вырыла из земли четыре трупа, освободила шестерых заложников. Один из них сдыхал от голода, прикованный к радиатору отопления на загородной даче, другой - директор престижного автосервиса - съел трех крыс в подвале кооператива, еще один от голода, холода и побоев двинулся головой.
А еще одного мы нашли уже мертвым. Повесился он в нужнике - "курятнике" в дачном кооперативе. Бандиты его снимать не стали, а просто спустили его тело в "очко". Его долго потом вырубали из замерзших фекалий, а патологоанатом отказался вскрывать "этот комок дерьма". Уж так сильно он пропах!
Скачок умер через две недели. Он рассказал о всех своих "подвигах", даже о "мелочевке", даже о том, как в первом классе тырил в раздевалке мелочь из карманов. На последней нашей встрече он вдруг замолчал на минуту, а потом заговорил о Боге.
- Владимир Сергеевич, поверь, когда я увидел Лик Бога, свет, от него исходящий, я понял, каким же дерьмом я был, какое же дерьмо я есть сейчас. Мне впервые в жизни стало стыдно. Меня такая тоска одолела. И я понимал, что это навсегда - навечно. У меня ничего не болело. У меня душа болела. Мне вечно мучиться предстояло. Понимаете, вечно!
Да, я там много людей видел. Мертвых. Нет - это здесь они мертвые, а там они живые. Ну, души их. Бабку свою видел. Бабушку, бабулю. Вот ее я по-настоящему любил. Она там все про меня знала. Они там вообще все про нас знают. Она меня не обвиняла. Но мне стыдно было перед ней. Очень стыдно.
Глумов опрокинул в себя четвертый коньяк. Всю поллитровку.
- Все, я в норме! Семенов, я пошел спать! Оформите мне отгул до послезавтра, я имею право, потому как я верю в Бога!
Этой же ночью старший присяжный заседатель Глумов пришел в вагон-карцер. Там он толкнул речь… Речь была, наверное, крутая, но воспроизвести ее никто не сможет. Потому как когда Глумова из-за решетки обозвали ментом поганым, а потом плюнули прямо в рожу…
Он не стал разбираться, он просто отнял у охранника автомат и положил всех на корню. В карцере тогда шестеро провинившихся было. Ни одного живого не осталось. В том числе и Глумова. Он прострелил себе голову. При осмотре его купе было найдено письмо. В нем сухим казенным языком сообщалось, что в Омске во время теракта, совершенного неустановленными лицами, был взорван пассажирский автобус. Среди погибших были опознаны бывшая жена, двое детей и мать Глумова. Больше родных у него не осталось.
На столе лежала краткая записка: "Простите, ухожу к ним".
Глава 12
ХАРОН ИВАНОВИЧ ХАРРИСОН
Семенов очень хорошо, в мельчайших подробностях, помнил тот день, когда его назначили старшим апостолом - начальником поезда. Он хотя и прокатался простым присяжным заседателем целых полгода, но мало представлял себе, чем же в первую очередь "старшой" должен заниматься.
Вернее, не представлял, как начальнику хватает на все времени. Ему казалось, что его бывший "старшой" - майор Семчин - занимался абсолютно всем: председательствовал на "судилищах", визировал приговоры, готовил приказы и постановления, контролировал работу охраны, кухни и медпункта, гонял разгильдяев из банно-прачечного блока и т.д. и т.п. Даже стенгазету Поездка редактировал. И когда Семчин умудрялся спать, Семенову, измученному донельзя сонной болезнью, даже не представлялось. И Семчиным он просто восхищался.
Но в первый же день после своего назначения старшим Семенов понял, что одного восхищения мало. Тут больше уместно благоговейное почитание…
Будучи назначенным начальником Поездка взамен слегшего с чахоткой Семчина (не было у майора времени заниматься своим здоровьем, не было), Семенов целый день сидел за столом и тупо подписывал бумажки.
Ему-то казалось, что первым делом надо "построить" все службы, провести генеральную проверку всех подразделений, назначить собрание, выступить с пламенной речью о задачах и о долге, а на деле… На деле пришлось весь день разбираться с недостачей матрасов на складе, со счетами за радиотелефон и почту, оформлять перерасход угля за счет недопоставок мазута, ходить на склад и лично подписывать акты о списании ржавых ведер и о постановке на баланс Поездка какой-то мудреной фиговины с мудрым названием "импульсный генератор" (кстати, Семенов до сих пор не мог врубиться, зачем эта штука на Поездке нужна) и т.д. и т.п. К вечеру он взвыл, кинул в завхоза калькулятором и, позорно сбежав из командирского вагона, заперся у себя в купе, где и напился до чертиков.
Но постепенно привык и научился хозяйствовать, ловко спихивая свою работу на подчиненных. Тем не менее из первых своих неудачных опытов хозяйствования сделал важный вывод: пусть все на Поездке провалится к чертям, пусть охрана перепьется, пусть целый вагон передерется, пусть даже десяток подконвойных уйдет в самоволку, но хозвагон должен остаться. И не просто остаться, а функционировать. Иначе - всему хана…
В хозвагоне постоянно шла грызня из-за "площадей". "Банщики" воевали с медпунктом за крохотную каптерку, кладовщик плел интриги против завхоза, пытаясь выселить его из уютного кабинета в административный вагон, уборщики демонстративно оставляли швабры-ведра посреди узкого прохода, объясняя, что у спецконтингента "инструмент" хранить нельзя - воруют.
Поэтому заходить в хозвагон Семенов не любил - тут же к нему приставали с жалобами и доносами. Но сейчас был особый случай.
Единственным, кого в хозвагоне не трогали, на кого не стучали и кого не пытались выселить или хотя бы ужать в площади, был Харон Иваныч Харрисон. Харитон Ильич Харитонов по паспорту. Бывший "погранец", сверхсрочник, исполнявший на Поездке должность радиста, по совместительству - штатный экзекутор, а попросту - палач.
Харон был ярым битломаном. В его радиорубке, уютненькой такой комнатушке, заставленной самой классной японской аппаратурой, все стены, не занятые стеллажами с компакт-дисками, были превращены в настоящий иконостас. Только вместо ликов святых на них были "битлы". Харон знал про них все, он собрал всю возможную литературу про легендарную ливерпульскую четверку, он выучил биографию каждого назубок, и разбуди его ночью, спроси: "Где Джон Леннон встречал Рождество 1963 года"? - он выдал бы расписание утра, дня и ночи великого "битла" поминутно.
Семенов ему не раз предлагал, мол, напиши ты про них книгу, утри нос западным битломанам. Или программу на радио сделай, лучше - серию программ. У меня знакомые на "Голосе России" есть - помогут. Но Харон только скромно отнекивался, хотя книгу писал. По ночам писал, язык от усердия высунув. И программу для радио готовил. Раз по сто переписывал, переделывал. Даже на ситаре играть научился под это дело. Отсюда и прозвище - Харрисон. И не потому, что Харитон любил его больше других, просто внешне был похож. То же треугольное личико, тот же прямой носик, пышные усы, улыбка, только вот глаза… В глазах Харона была такая жуткая тьма…
Семенов никогда не верил в судьбу и пребывал в уверенности, что жизнь человека складывается из соотношения миллионов случайностей. И приводил пример из своей жизни: "Не оставь я тогда кейс в московском метро, не пришел бы в "Бюро находок". Не встретил бы Наташку, не назначил бы ей свидание, не женился бы на ней. Вернулся бы из командировки в свою Тмутаракань, сочетался бы законным браком с Люськой, за одной партой в школе сидели, с детства нас "жених и невеста" дразнили, завел бы кучу детей и до сих инженерил бы на своем судоремонтном. И даже в ту командировку я попал случайно - наш начснаб приболел. И где вы видите судьбу? Нет судьбы, все решил случай".
Но Харон в семеновскую теорию случайностей не вписывался никаким боком. На Хароне словно фатальная печать смерти была. На всей его биографии.
Родился он в декабре 1980-го, как раз в тот день убили Леннона. Мать его, три года мечтавшая о сыне, так и не увидела своего первенца - умерла при родах. Как не увидел его и отец. Погиб, глупо погиб. Отличный спортсмен - лыжник, чемпион России, он приехал из Сибири в Москву на похороны Высоцкого. Купил букет алых роз, шел, плача, на Таганку прощаться… Его сбил пьяный водила фургона "Мороженое" с симпатичным таким пингвинчиком на борту. Не вписался в поворот и выехал на тротуар.
Три трупа, слава Богу, сразу, никто не мучался. "У папани моего смерть была сладкая, - "шутил" потом Харитон, - его грузовик с мороженым переехал". И смеялся так, что дрожь по телу…