Григораш порывался искать Жанну, но быстро понял, что после того, как Дарья своим воплем подняла на ноги весь отряд Пантеры, эти поиски могут иметь только один конец – он и Жанну не спасет, и сам погибнет. Поэтому Григ обратился в бегство и утащил Дарью за собой.
В джунглях их ждала лошадь. Королева вынесла двоих, и они долго скакали по лесу в кромешной тьме. Преследователи давно отстали, но Григораш даже не помышлял об отдыхе. Хуже того – чтобы не загнать лошадь, рыцарь Вереска и Трилистника заставил Дарью спешиться и бежать бегом. Он, впрочем, бежал рядом, держа Королеву под уздцы.
На рассвете, когда Дарья уже падала с ног от усталости, они встретили первых людей.
И надо же такому случиться – среди этих людей был старый любовник Дарьи Саня Караваев, бывший дальнобойщик, а ныне караванщик, который с отрядом и грузом направлялся в сторону Москвы. Он должен был доставить в город золото, а оттуда привести новую партию девушек, похищенных в Москве и ее окрестностях.
Дарья, разумеется, кинулась ему на шею, и Караванщик, выслушав ее сбивчивый рассказ, охотно согласился помочь валькириям. Но, конечно, не из чистого альтруизма, а с выгодой для себя.
Доставлять девушек из Москвы тяжело и опасно. Вечно случаются какие-то эксцессы.
То какая-нибудь красавица соблазнит охранника и он подрежет ей веревки, то не в меру стыдливая пленница доползет до края плота и назло всем утопится несмотря на отчаянные попытки ее спасти. А еще изредка – но чем ближе к Москве, тем чаще – попадаются банды отморозков, которые не признают никаких авторитетов и плевать хотели на Шамана. И в стычках с ними случаются потери, а иногда приходится даже бросать добычу, чтобы сохранить своих бойцов.
– Я же не камикадзе, – оправдывался в таких случаях Караванщик, и Шаман принимал его оправдания, потому что другого караванщика у него не было. Этот по крайней мере был верен и умел держать в узде многочисленных подчиненных.
А тут вдруг такая удача. Больше десяти девушек совсем рядом, на своей территории. И Пантера, как пить дать, порубит им головы, если не что-нибудь похуже.
Этого никак нельзя допустить!
– Ты ведь спасешь их, правда? – с надеждой вопрошала Дарья.
– Здесь ничто не делается даром, – честно ответил ей Караванщик. – Спасение придется отрабатывать. Иначе меня просто не поймут.
– Мы отработаем, – пообещала Дарья. – Сделаем все, что захочешь.
– Да нет, тебя я к себе возьму. Ты ведь не против, правда? А вот насчет остальных…
Он не договорил. Дарья пыталась расспрашивать, что же будет с остальными, но Караванщик ограничился неопределенным ответом:
– Там посмотрим. Сначала надо забрать их у Пантеры.
Григораш, который слышал весь этот разговор, и перебросился парой слов с людьми Караванщика, вскоре исчез куда-то вместе с лошадью.
Поначалу он принял Пантеру за обычного похитителя женщин или охотника за золотом, и уходил от погони без всякой задней мысли. После неудачной попытки спасти Жанну без всякого плана – за счет быстроты и натиска – он решил все получше обдумать и найти подмогу.
Подмогу он нашел, но, поговорив с несколькими людьми, понял, что времени нет совсем. Тем более, что Караванщик намекнул, что даже его многочисленному отряду понадобится подмога, чтобы наверняка справиться с Пантерой. И это при том, что Караванщик не собирался с Пантерой драться, а хотел лишь дипломатическим путем убедить его отдать девушек.
А еще Григораш гораздо лучше Дарьи понял намеки относительно того, что ленчей даром не бывает. И сообразил, что Жанну придется спасать не только от маньяка Пантеры, но и от местных рабовладельцев.
Он во весь опор скакал назад, к тому месту, где ночью был лагерь Пантеры, а Караванщик в это время посылал гонцов к Шаману.
– Шамана нет в ставке, – заметил кто-то. – Он еще не вернулся из города.
– Тогда к Клыку, – сказал Караванщик не без сожаления. С Шаманом он еще мог договориться, чтобы не ставить валькирий на торги, а назначить им отработку прямо в ставке, и когда выручка достигнет размеров, сопоставимых с ценой средней пленницы, отпустить девчонок с миром. Но Клык на это ни за что не согласится. Тут даже говорить не о чем. А без помощи Клыка с Пантерой не совладать.
Оставив золото под охраной небольшой части отряда, Караванщик повел весь свой караван налегке туда, куда указывала Дарья. Найти дорогу было просто – река служила превосходным ориентиром.
Шли пешком. У Караванщика были лошади, целых три, но на одной гонец ускакал в ставку, а на двух других люди Караванщика поскакали вперед, чтобы объявить Пантере приказ остановить казнь. Караваев рискнул воспользоваться именем Шамана, зная, что это единственный человек, чей авторитет Пантера хоть немного, но признает.
Однако всех обогнал Григораш. Он издали увидел Жанну, висящую на столбе, и попытался прорваться к ней, используя внезапность. Со стороны это было похоже на схватку одного из трех мушкетеров с двадцатикратно превосходящими силами гвардейцев кардинала.
Но люди Пантеры умели правильно реагировать на внезапную атаку. Они мгновенно рассредоточились, поставив Григораша в крайне уязвимое положение. Будь он пешим – его убили бы в первую же минуту. Будь он менее ловким наездником и метателем ножей – убили бы во вторую. Но даже при всех его достоинствах – не будь у него одного серьезного недостатка, который не в обиду ему можно назвать разумной осторожностью и причислить к достоинствам – его наверняка убили бы на третьей минуте схватки.
Но его не убили вовсе. Только ранили лошадь. Нож, брошенный умелой рукой, попал Королеве в круп. От этого Королева понесла, и все усилия рыцаря Вереска и Трилистника пошли прахом.
Пролетая мимо столба, Григораш заметил, что Жанна жива. Она приподняла голову и проводила его мутным взглядом. Но радости было мало. Оруженосец снова не смог спасти предводительницу валькирий, да и сам спасся только потому, что Пантера решил не прерывать казнь ради бесплодной погони.
Пантера не знал, что лошадь серьезно ранена. А Королева, едва прошел шок, захромала, и Григорашу пришлось сойти с нее. Лошадь даже без седока и шагом двигалась с трудом.
А казнь тем временем достигла кульминации. Прирожденные убийцы тащили к костру колдунью Радуницу, которая отчаянно сопротивлялась и рассыпала проклятия.
Три девушки уже были мертвы, еще одна висела на столбе рядом с Жанной, а остальные ждали своей очереди. Их казнь отложили на десерт. Всем хотелось посмотреть сожжение самой непокорной валькирии, которая к тому же сама отрекомендовалась колдуньей. А колдунов и ведьм, как известно, во все века сжигали на кострах.
И тут неизвестно что переклинило в мозгу у славянской язычницы, крыша которой съехала на "Велесовой книге". Прервав поток языческих проклятий и заклинаний, она вдруг заговорила размеренно и грозно, и Жанна, которая как раз опять пришла в сознание, узнала в этих словах проклятие Жака де Моле, последнего магистра тамплиеров. Когда его сжигали на костре, он проклял своих палачей во главе с королем Франции и папой римским, и многие считают, что это проклятие сбылось в полной мере.
Жанна сама рассказывала валькириям об этой истории, но Радуница была последней, от кого она ожидала услышать повторения этих слов.
"Не иначе, как дух магистра тамплиеров вселился в нее", – подумала Жанна, мысли которой путались и сбивались. Дым костра, который никак не мог разгореться, навевал галлюцинации, и порой Жанне казалось, будто она уже в аду – и ее пронзал такой страх, с которым не сравнится ни страх боли, ни страх смерти. Ведь если это ад, то боль будет вечной, и от нее не избавит никакая смерть.
Жанна никогда не верила в рай и ад, но человек, распятый на кресте, способен поверить во что угодно.
Однако острый, как боль от ожога, приступ жуткого страха снова вернул Жанну к реальности, и она достаточно хорошо расслышала последние выкрики Радуницы, чтобы понять, что магистр тамплиеров тут ни при чем. Ни единого следа безумия не было в этих словах, ибо колдунья обращалась не к французскому королю и не к римскому папе, а к своим палачам. Она предрекала их ближайшее будущее.
– Не пройдет и недели, как первый из вас будет гореть в аду. Не пройдет и месяца, как самый главный из вас пожалеет, что родился на свет. Не пройдет и года, как никого из вас не останется на этой земле. Ни крови, ни плоти, ни потомства – только огонь, от которого никто не скроется. Пепел моего костра будет жечь вас, как адское пламя, пока не выжжет дотла!
И именно в этот момент порыв ветра понес клубы дыма в сторону ухмыляющихся палачей. Дым заставил их закашляться.
А когда дым отнесло в сторону, на месте казни уже появились гонцы Караванщика, и это тоже выглядело мистически. Только что здесь не было никаких всадников, и вдруг они словно материализовались из дыма, бесшумно и таинственно.
Крик Радуницы, босые ноги которой лизнули первые языки пламени, заглушил стук копыт. Из-за этого крика гонцы никак не могли выполнить свою миссию – грозно приказать Пантере прекратить казнь.
Наконец, поняв, что жертву на костре уже не спасти, один из гонцов, лысый, худой и страшный, похожий на самого Вестника Смерти, выстрелом из пистолета прекратил ее мучения. И тут же направил пистолет на Пантеру, у которого от ярости глаза стали совершенно оловянными.
Он уже ничего не соображал, но остальные были умнее. Они поняли, что перед ними люди Караванщика, а Караванщик – доверенное лицо Шамана, с которым лучше не ссориться, иначе будет большая беда.
– Вам назначена разборка, – заговорил гонец, который пристрелил Радуницу. – Вашу добычу по договору требует себе Шаман. Решать будет Клык и его люди. Если не дождетесь разборки и не сохраните добычу, Шаман дальше терпеть не станет. Он сказал: если Пантера не может отвечать за базар и за дело, пусть отвечают другие.
– Пантера, это серьезно, – произнес в наступившей тишине кто-то из терминаторов.
– Черт с ними с девками, пускай живут. Если ответ повесят на нас, от тебя уйдут все – ты это понимаешь?
По лицу Пантеры было видно, что он не понимает ничего. Такое лицо бывает только у маньяков-убийц в стадии обострения. Воплощенное безумие. Казалось, сейчас Пантера выхватит оружие и начнет стрелять направо и налево с одной-единственной целью – положить как можно больше трупов.
Но соратники вовремя пресекли эту опасность. Они зажали Пантеру вчетвером и отняли у него все оружие, какое только было.
Они, правда, помнили, что руки и ноги Пантеры – оружие не менее смертельное, чем нож или пистолет, но бывший спецназовец не стал обращать это оружие против своих людей.
Он просто вырвался и, прорычав в обычном своем патетическом тоне: "В этом мире остались одни трусы!" – широким шагом направился к кромке леса, не оглядываясь на окрики сзади.
А его соратники уже разрезали веревки, чтобы снять со столбов распятых девушек.
– Обе живы, – с облегчением сказал тот, который первым пошел против Пантеры, и, словно в подтверждение этому, Жанна, с трудом разлепив веки, открыла глаза.
66
Проблемы с крышей, несвоевременно отъезжающей со своего привычного места наблюдались после катастрофы у многих. Не обошли они стороной и молодого поэта Александра Леонидовича Сергеева, который с некоторых пор стал называть себя Александром Сергеевичем, а тот факт, что он попутно отрастил бакенбарды и стал завивать волосы с помощью бигудей, не оставлял никаких сомнений в том, какого именно Александра Сергеевича он имеет в виду.
Стихи, которые писал поэт Сергеев, были сомнительного достоинства, но он, как и все порядочные графоманы, нисколько не сомневался в своей гениальностью, а критические отзывы списывал исключительно на бездуховность самих критиков и полное отсутствие у них поэтического вкуса.
– Им сказали, что Пушкин гений, а я – нет, вот они и повторяют, как попугаи, – говаривал Александр Леонидович. – А если присмотреться, то и у Пушкина тоже есть неудачные стихи. Наверное, как и у любого, даже у меня.
Те, кто сталкивался с поэтом Сергеевым впервые, думали, что он так прикалывается. Но более длительный опыт общения с ним показывал, что он говорит серьезно и ни капельки не сомневается в своих словах.
Особенно умиляло в этих сентенциях скромное словосочетание "даже у меня".
Серьезные поэты смеялись над Сергеевым, друзья считали его чокнутым, и только некоторые по доброте душевной соглашались подолгу слушать его стихи и даже хвалили их, чтобы зря не обижать человека.
Этих некоторых он как раз и считал настоящими знатоками поэзии.
Однако до катастрофы все эти странности держались в некоторых рамках, которые позволяли общаться с поэтом Сергеевым без эксцессов. Но после туманно ночи с головой у него стало совсем плохо – и не только в переносном смысле, но и в прямом, поскольку он стал завиваться и бредить на тему пластической операции, которая должна превратить его курносый нос в истинно пушкинский.
С пластическими операциями в голодающей Москве были трудности, а поэта тем временем преследовали еще и беды другого рода. Глобальный интернет рухнул в ту же самую туманную ночь, внутримосковский интернет продержался после этого считанные недели, а потом не стало энергии для серверов и сеть накрылась окончательно. А между тем, это была единственная среда, где поэт Сергеев мог публиковать свои творения.
Исчезновение интернета означало для Сергеева потерю читателя и следовательно – впадение в полное ничтожество, ибо литератор, которого никто не читает – это никакой не литератор.
Это обстоятельство подействовало на Александра Леонидовича особенно болезненно – до такой степени, что он даже вызвал на дуэль председателя московского пен-клуба, который отказал Сергееву в материальной помощи. Правда, в тексте вызова Сергеев всюду называл председателя пен-клуба "господином Дантесом", и тот счел возможным уклониться от дуэли на этом основании, поскольку на самом деле его звали иначе.
Друзья, между тем, недоумевали, чего добивался Сергеев, посылая этот вызов. То ли он хотел, чтобы председатель пен-клуба убил его, как Дантес Пушкина, то ли наоборот, он хотел отомстить за Пушкина, убив председателя, как Дантеса.
В старые добрые времена поэта Сергеева могли бы упрятать после этой выходки в психушку, но в те дни, когда это происходило, из психушек, наоборот, выпускали всех, кроме самых опасных буйных сумасшедших, потому что в больнице их было нечем кормить.
Сергееву тоже было нечего есть, но с голоду он не умер. Его друзья завели дачу, и хотя сам поэт не пошевелил пальцем о палец ради урожая, он получил свою долю из общего котла.
И непосредственно вслед за этим разродился новой идеей. Он высказал мысль, что настоящий поэт должен быть помещиком и иметь много земли и крепостных. Тогда ему не придется заботиться о хлебе насущном, и он сможет отдать все силы творчеству.
Друзей несколько покоробила такая постановка вопроса – получалось, что они для поэта Сергеева чуть ли не крепостные. Того и гляди, он их пороть начнет. Однако друзья и на этот раз смолчали, ибо обижаться на больных и убогих – грех.
Но поэт сам заметил, что к нему относятся, как к больному и убогому, и обиделся на лучших друзей смертельно.
И тут ему повезло. Круг знакомств его знакомых был достаточно широк, и через эти связи поэт сошелся с компанией девушек легкого поведения. Причем не каких-нибудь, а бывших пэтэушниц, которые в голодное время нашли применение своим природным достоинствам, да так и остались в этой рыночной нише, устояв в жесткой конкурентной борьбе.
Девушки, которые всегда считали, что настоящая поэзия – это тексты попсовых песен, приняли творчество поэта Сергеева с восторгом, не знающим границ. Тем более, что выглядел он весьма импозантно – вылитый Пушкин, только курносый и с оттопыренными ушами. К тому же девушкам по приколу сказали, что этот поэт – гений, и они поверили. Все в точности так, как говорил сам Сергеев про настоящего Пушкина.
Юные куртизанки охотно слушали Сергеева, подкармливали его и главное – спали с ним, так что поэт впервые за долгие годы смог почувствовать себя Пушкиным не только днем, но и ночью. В интеллигентской среде он почему-то никак не мог найти себе партнершу – очевидно, потому что стихи его дам не прельщали, а больше ничего он им предложить не мог.
Но самое интересное началось позже, когда девочки из этой компании оказались в почетном эскорте Бориса Шамшурина по прозвищу Шаман в дни его исторической встречи с Варягом. Подарок гостю от принимающей стороны.
И эти девчонки во время прощального банкета в кабаке познакомили Шамана с величайшим гением современности, новым Пушкиным – Александром Сергеевым. Или Сергеевичем, как он сам отрекомендовался.
По части поэзии Шаман был примерно таким же специалистом, как и пэтэушницы, или даже круче – где-то на уровне детсада. То есть имя Пушкина он слышал, а вот стихов его читать не довелось. Но раз ему сказали, что перед ним живой гений – то как же не уважить гения.
Понты дороже денег.
И за рюмочкой чистой, как слеза, водки новоявленный Александр Сергеевич поведал Шаману о своей мечте – стать помещиком и владеть землей и крепостными. А Шаману как раз понты ударили в голову, и ему показалось хорошей идеей иметь у себя в хозяйстве величайшего гения современности. И даже если его таланты сильно преувеличены – одной его морды хватит, чтобы Шаман мог перед всеми щегольнуть своим приобретением: вот, мол, смотрите кто у меня есть. Целый Пушкин.
Оттопыренные уши за бакенбардами не видно, зато всем сомневающимся можно предъявить стихи. И пусть кто-нибудь попробует вякнуть, что они плохие – да Шаман за своего кореша-поэта любого в порошок сотрет.
В общем, тяпнули по второй и ударили по рукам. Земли у Шамана сколько угодно, и крепостные тоже не в дефиците.
И когда на следующий день Шаман отплывал к себе в Шамбалу на катере с мотором и с топливом, поэт, пьяный вдребезги, спал на корме, а рядом с ним примостилась самая красивая из девушек легкого поведения, которой было клятвенно обещано, что она будет не крепостной, а исполняющей обязанности Натальи Гончаровой или на худой конец Анны Керн.
Правда, история умалчивает, катались ли упомянутые дамы с Пушкиным на лодке в обнаженном виде по Москве-реке. Скорее всего, нет. А вот исполняющая обязанности вольготно устроилась у борта катера, нагая, как богиня любви Афродита в час выхода из пены морской.