И там, в теплом свете лампы, они увидели то, что хотел им показать Лео Ауфман. В столовой за маленьким столиком Саул и Маршалл играли в шахматы. Ребекка накрывала стол к ужину. Ноэми вырезала из бумаги платья для своих кукол. Рут рисовала акварелью. Джозеф пускал по рельсам заводной паровоз. Дверь в кухню была открыта: там, в облаке пара, Лина Ауфман вынимала из духовки дымящуюся кастрюлю с жарким. Все руки, все лица жили и двигались. Из-за стекол чуть слышно доносились голоса. Кто-то звонко распевал песню. Пахло свежим хлебом, и ясно было, что это - самый настоящий хлеб, который сейчас намажут настоящим маслом. Тут было все, что надо, и все это - живое, неподдельное.
Дедушка, Дуглас и Том обернулись и поглядели на Лео Ауфмана, а тот неотрывно смотрел в окно, и розовый отсвет лампы лежал на его лице.
- Ну конечно, - бормотал он. - Это оно самое и есть.
Сперва с тихой грустью, потом с живым удовольствием и наконец со спокойным одобрением он следил, как движутся, цепляются друг за друга, останавливаются и вновь уверенно и ровно вертятся все винтики и колесики его домашнего очага.
- Машина счастья, - сказал он. - Машина счастья.
Через минуту его уже не было под окном.
Дедушка, Дуглас и Том видели, как он захлопотал в доме - то поправит что-нибудь, то передвинет, то складку разгладит, то пылинку сдует - такой же деловитый винтик большой, удивительной, бесконечно тонкой, вечно таинственной, вечно движущейся машины.
А потом, не переставая улыбаться, они спустились с крыльца в прохладную летнюю ночь.
Два раза в год во двор выносили большие хлопающие ковры и расстилали их на лужайке, где они были совсем не к месту и казались какими-то необитаемыми. Потом из дома выходили мама и бабушка, в руках они несли как будто спинки красивых плетеных кресел, что стоят в парке у павильона с газированной водой. Каждому вручали такой жезл с широкой плетеной верхушкой, и все - Дуглас, Том, бабушка, прабабушка и мама - становились в кружок над пыльными узорами старой Армении, точно сборище ведьм и домовых. Затем по знаку прабабушки - едва она мигнет или подожмет губы - все вскидывали цепы и принимались без передышки молотить ковры.
- Вот тебе, вот, - приговаривала прабабушка. - Бейте блох, мальчики, не жалейте и вшей!
- Ну что ты такое говоришь! - укоризненно замечала ей бабушка.
Все смеялись. Вокруг бушевала пыльная буря, и смех переходил в кашель.
Вихри корпии, струи песка, золотистые хлопья трубочного табака взвивались в воздух и трепетали, подбрасываемые все новыми и новыми ударами. Останавливаясь, чтобы передохнуть, мальчики видели следы своих башмаков и башмаков взрослых, тысячу раз отпечатавшиеся на узорах ковра, - восточный рисунок то исчезал, то появлялся вновь вместе с мерным прибоем ударов, что омывал его берега.
- Вот тут твой муж пролил кофе. - И бабушка ударила по ковру.
- А здесь ты пролила сметану, - И прабабушка выбила из ковра огромный столб пыли.
- Смотрите, тут весь ворс вытоптан. Ах, ребята, ребята!
- А вот чернила, прабабушка!
- Глупости! У меня чернила лиловые, а это обыкновенные, синие. Хлоп!
- Посмотрите, какую дорожку протоптали, - это из прихожей в кухню. Ох уж эта еда! Она даже львов ведет на водопой. Давайте-ка повернем его другим боком.
- А может, просто запереть все двери и никого не впускать?
- Или пусть разуваются еще в прихожей!
Хлоп, хлоп!
Наконец ковры развешаны на веревках. Том разглядывает узор - хитроумные петли и переплеты, цветы, какие-то загадочные фигуры, разводы и змеящиеся линии.
- Том, ты что стоишь? Выбивай!
- Занятно все-таки видеть всякие вещи, - говорит Том. Дуглас подозрительно смотрит на него.
- Что ты там увидел?
- Да весь город, людей, дома, вот и наш дом - Хлоп! - Наша улица! - Хлоп! - А вон то, черное, - овраг. - Хлоп! - Вот школа. - Хлоп! - А вот эта чудная закорючка - ты. Дуг! - Хлоп! - Вот прабабушка, бабушка, мама… - Хлоп! - Сколько же лет пролежал у нас этот ковер?
- Пятнадцать.
- И целых пятнадцать лет по нему топали! Даже видны отпечатки башмаков! - ахнул Том.
- Силен ты болтать, парень, - сказала прабабушка.
- Тут видно все, что случилось у нас в доме за пятнадцать лет. - Хлоп! - Конечно, это все прошлое, но я могу и будущее увидать. Вот сейчас зажмурюсь, а потом - р-раз! - погляжу на эти разводы и сразу увижу, где мы завтра будем ходить и бегать.
Дуглас перестал размахивать выбивалкой.
- А что еще ты там видишь?
- Главным образом нитки, - вставила прабабушка. - Тут только и осталась одна основа. Сразу видно, как его ткали.
- Верно, - загадочно сказал Том. - В эту сторону нитки и в ту тоже. Я все вижу. Черти рогатые. Грешники в аду. Хорошая погода и плохая. Прогулки. Праздничные обеды. Земляничные пиры. - Он с важным видом тыкал выбивалкой то в одно, то в другое место ковра.
- Да по-твоему выходит, что я держу тут какой-то пансион, - сказала бабушка, вся красная и запыхавшаяся.
- Тут все видно, хоть и не очень ясно. Дуг, ты нагни голову набок и зажмурь один глаз, только не совсем. Конечно, ночью видно лучше, когда ковер в комнате, и лампа горит, и вообще. Тогда тени бывают самые разные, кривые и косые, светлые и темные, и видно, как нитки разбегаются во все стороны: пощупаешь ворс, погладишь, а он как шкура какого-нибудь зверя. И пахнет как пустыня, правда-правда. Жарой пахнет и песком - наверно, так пахнет каменный гроб, где лежит мумия. Смотри, видишь красное пятно? Это горит Машина счастья!
- Просто кетчуп с какого-то сандвича, - сказала мама.
- Нет, Машина счастья, - возразил Дуглас, и ему стало грустно, что и тут она горит. Он так надеялся на Лео Ауфмана, уж у него-то все пойдет как надо, он всех заставит улыбаться, и каждый раз, когда земля, повернувшись от солнца, накренится к черным безднам вселенной, маленький гироскоп, который сидит у Дугласа где-то внутри, станет поворачивать к солнцу. И вот Лео Ауфман что-то там прошляпил - и осталась только кучка золы да пепла.
Хлоп! Хлоп! Дуглас с силой ударил выбивалкой.
- Смотрите, вот Зеленый электрический автомобильчик! Мисс Ферн! Мисс Роберта! - сказал Том. - Би-ип! Би-ип!
Хлоп!
Все рассмеялись.
- А вот твои линии жизни, Дуг, они все в узлах. Слишком много кислых яблок! И соленые огурцы перед сном!
- Которые? Где? - закричал Дуглас, всматриваясь в узор ковра.
- Вот эта - через год, эта - через два, а эта - через три, четыре и пять лет.
Хлоп! Проволочная выбивалка зашипела, точно змея.
- А вот эта - на всю остальную жизнь, - сказал Том. Он ударил по ковру с такой силой, что вся пыль пяти тысяч столетий рванулась из потрясенной ткани, на мгновенье замерла в воздухе, - и пока Дуглас стоял, зажмурясь, и старался хоть что-нибудь разглядеть в переплетающихся нитях и пестрых разводах ковра, лавина армянской пыли беззвучно обрушилась на него и навеки погребла его на глазах у всех родных…
Старая миссис Бентли и сама не могла бы сказать, как все это началось. Она часто видела детей в бакалейной лавке - точно мошки или обезьянки, мелькали они среди кочанов капусты и связок бананов, и она улыбалась им, и они улыбались в ответ. Миссис Бентли видела, как они бегают зимой по снегу, оставляя на нем следы, как вдыхают осенний дым на улицах, а когда цветут яблони - стряхивают с плеч облака душистых лепестков, но она никогда их не боялась. Дом у нее в образцовом порядке, каждая мелочь на своем привычном месте, полы всегда чисто выметены, провизия аккуратно заготовлена впрок, шляпные булавки воткнуты в подушечки, а ящики комода в спальне доверху набиты всякой всячиной, что накопилась за долгие годы.
Миссис Бентли была женщина бережливая. У нее хранились старые билеты, театральные программы, обрывки кружев, шарфики, железнодорожные пересадочные билеты - словом, все приметы и свидетельства ее долгой жизни.
- У меня куча пластинок, - говорила она. - Вот Карузо: это было в Нью-Йорке, в девятьсот шестнадцатом; мне тогда было шестьдесят, и Джон был еще жив… А вот Джун Мун - это, кажется, девятьсот двадцать четвертый год, Джон только что умер…
Вот это было, пожалуй, самым большим огорчением в ее жизни: то, что она больше всего любила слушать, видеть и ощущать, ей сохранить не удалось. Джон остался далеко в лугах, он лежит там в ящике, а ящик надежно спрятан под травами, а над ним написано число… и теперь ей ничего от него не осталось, только высокий шелковый цилиндр, трость да выходной костюм, что висит в гардеробе. А все остальное пожрала моль.
Но миссис Бентли сохранила все, что могла. Пять лет назад, когда она переехала в этот город, она привезла с собой огромные черные сундуки - там, пересыпанные шариками нафталина, лежали смятые платья в розовых цветочках и хрустальные вазочки ее детства. Покойный муж владел всякого рода недвижимым имуществом в разных городах, и она передвигалась из одного города в другой, словно пожелтевшая от времени шахматная фигура из слоновой кости, продавая все подряд, пока не очутилась здесь, в чужом, незнакомом городишке, окруженная своими сундуками и темными уродливыми шкафами и креслами, застывшими по углам, будто давно вымершие звери в допотопном зоологическом саду.
Происшествие с детьми случилось в середине лета. Миссис Бентли вышла из дому полить дикий виноград у себя на парадном крыльце и увидела, что на лужайке преспокойно разлеглись две девочки и мальчик, - свежескошенная трава покалывала их голые руки и ноги, и это им явно нравилось.
Миссис Бентли благодушно улыбнулась всем своим желтым морщинистым лицом, и в эту минуту из-за угла появилась тележка с мороженым. Точно оркестр крошечных эльфов, она вызванивала ледяные мелодии, острые и колючие, как звон хрустальных бокалов в умелых руках, созывая и маня к себе всех вокруг. Дети тотчас же сели и все разом, словно подсолнухи к солнцу, повернули головы в сторону тележки.
- Хотите мороженого? - спросила миссис Бентли и окликнула: - Эй, сюда!
Тележка остановилась, звякнули монетки, и в руках у миссис Бентли очутились бруски душистого льда. Дети с полным ртом поблагодарили ее и принялись с любопытством разглядывать - от башмаков на пуговицах до седых волос.
- Дать вам немножко? - спросил мальчик.
- Нет, детка. Я уже старая, и мне ничуть не жарко. Я, наверно, не растаю даже в самый жаркий день, - засмеялась миссис Бентли.
Со сладкими сосульками в руках дети поднялись на тенистое крыльцо и уселись рядышком на ступеньку.
- Меня зовут Элис, это Джейн, а это - Том Сполдинг.
- Очень приятно. А я - миссис Бентли. Когда-то меня звали Элен.
Дети в изумлении уставились на нее.
- Вы не верите, что меня звали Элен? - спросила миссис Бентли.
- А я не знал, что у старух бывает имя, - жмурясь от солнца, ответил Том.
Миссис Бентли сухо засмеялась.
- Он хочет сказать, старух не называют по имени, - пояснила Джейн.
- Когда тебе будет столько лет, сколько мне сейчас, дружок, тебя тоже никто не станет называть Джейн. Стариков всегда величают очень торжественно - только "мистер" или "миссис", не иначе. Люди помоложе не хотят называть старуху Элен. Это звучит очень легкомысленно.
- А сколько вам лет? - спросила Элис.
- Ну, я помню даже птеродактиля, - улыбнулась миссис Бентли.
- Нет, правда, сколько?
- Семьдесят два.
Дети задумчиво пососали свои ледяные лакомства.
- Да-а, уж это старая так старая, - сказал Том.
- А ведь я чувствую себя так же, как тогда, когда была в вашем возрасте, - сказала миссис Бентли.
- В нашем?
- Конечно. Когда-то я была такой же хорошенькой девчуркой, как ты, Джейн, и ты, Элис. Дети молчали.
- В чем дело?
- Ни в чем.
Джейн поднялась на ноги.
- Как, неужели вы уже уходите? Даже не доели мороженое… Что-нибудь случилось?
- Мама всегда говорит, что врать нехорошо, - заметила Джейн.
- Конечно, нехорошо. Очень плохо, - подтвердила миссис Бентли.
- И слушать, когда врут, - тоже нехорошо.
- Кто же тебе соврал, Джейн? Джейн взглянула на миссис Бентли и смущенно отвела глаза.
- Вы.
- Я? - Миссис Бентли засмеялась и приложила сморщенную руку к тощей груди. - Про что же?
- Про себя. Что вы были девочкой. Миссис Бентли выпрямилась и застыла.
- Но я и правда была девочкой, такой же, как ты, только много лет назад.
- Пойдем, Элис. Том, пошли.
- Постойте, - сказала миссис Бентли. - Вы что, не верите мне?
- Не знаю, - сказала Джейн. - Нет, не верим.
- Но это просто смешно! Ведь ясно же: все когда-то были молодыми!
- Только не вы, - потупив глаза, чуть слышно шепнула Джейн, словно про себя. Ее палочка от мороженого упала в лужицу ванили на крыльце.
- Ну, конечно, мне было и восемь, и девять, и десять лет, так же, как всем вам.
Девочки хихикнули, но, спохватившись, тотчас умолкли.
Глаза миссис Бентли сверкнули.
- Ладно, не могу я целое утро спорить без толку с маленькими глупышами. Ясное дело, мне тоже когда-то было десять лет, и я была такая же глупая.
Девочки засмеялись. Том смущенно поежился.
- Вы просто шутите, - все еще смеясь, сказала Джейн. - По правде, вам никогда не было десяти лет, да?
- Ступайте домой! - вдруг крикнула миссис Бентли, ей стало невтерпеж под их взглядами. - Нечего тут смеяться!
- И вас вовсе не зовут Элен?
- Разумеется, меня зовут Элен!
- До свиданья! - сквозь смех крикнули девочки, убегая по лужайке; Том поплелся за ними. - Спасибо за мороженое!
- Я и в классы играла! - крикнула им вдогонку миссис Бентли, но их уже не было.
Весь день после этого миссис Бентли яростно громыхала чайниками и кастрюлями, с шумом готовила свой скудный обед и то и дело подходила к двери в надежде поймать этих дерзких дьяволят - уж наверно они бродят где-нибудь поблизости и смеются. Впрочем… если она и увидит их снова, что им сказать? Да и с какой стати они занимают ее мысли?
- Подумать только, - сказала миссис Бентли, обращаясь к изящной фарфоровой чашечке, расписанной букетиками роз. - В жизни еще никто не сомневался, что и я когда-то была девочкой. Это глупо и жестоко. Я ничуть не горюю, что я уже старая… почти не горюю. Но отнять у меня детство - ну уж нет!
Ей казалось - дети бегут прочь под дуплистыми деревьями, унося в холодных пальцах ее юность, незримую как воздух.
После ужина миссис Бентли, сама не зная зачем, с бессмысленным упорством наблюдала, как ее руки, точно пара призрачных перчаток на спиритическом сеансе, собирают в надушенный носовой платок некие необходимые предметы. Потом она вышла на крыльцо и простояла там, не шевелясь, добрых полчаса.
Наконец, внезапно, точно спугнутые ночные птицы, мимо пронеслись дети, но оклик миссис Бентли остановил их на лету:
- Что, миссис Бентли?
- Поднимитесь ко мне на крыльцо, - приказала она. Девочки повиновались, следом поднялся и Том.
- Что, миссис Бентли?
Они старательно нажимали на слово "миссис", как будто это и было ее настоящее имя.
- Я хочу показать вам несколько очень дорогих мне вещей.
Миссис Бентли развернула надушенный узелок и сперва заглянула в него сама, точно ожидала найти там нечто удивительное и для себя. Потом вынула маленькую круглую гребенку, на ней поблескивали фальшивые бриллиантики.
- Я носила ее в волосах, когда мне было девять лет, - объяснила она.
Джейн повертела гребенку в руке.
- Очень мило.
- Покажи-ка! - закричала Элис.
- А вот крохотное колечко, я носила его, когда мне было восемь лет, - продолжала миссис Бентли. - Видите, теперь оно не лезет мне на палец. Если посмотреть на свет, видна Пизанская башня, кажется, что она вот-вот упадет.
- Ну покажи мне, Джейн!
Девочки передавали колечко друг другу, и наконец оно очутилось на пальце у Джейн.
- Смотрите, оно мне как раз! - воскликнула она.
- А мне - гребенка! - изумилась Элис.
Миссис Бентли вынула из платка несколько камешков.
- Вот, - сказала она. - Я в них играла, когда была маленькая.
Она подбросила камешки, и они упали на крыльцо причудливым созвездием.
- А теперь взгляните. - И старуха торжествующе подняла вверх раскрашенную фотографию, свой главный козырь. Фотография изображала миссис Бентли семи лет от роду, в желтом, пышном, как бабочка, платье, с золотистыми кудрями, синими-пресиними глазами и пухлым ротиком херувима.
- Что это за девочка? - спросила Джейн.
- Это я!
Элис и Джейн впились глазами в фотографию.
- Ни капельки не похоже, - просто сказала Джейн. - Кто хочешь может раздобыть себе такую карточку.
Они подняли головы и долго вглядывались в морщинистое лицо.
- А у вас есть еще карточки, миссис Бентли? - спросила Элис. - Какие-нибудь попозже? Когда вам было пятнадцать лет, и двадцать, и сорок, и пятьдесят?
И девочки торжествующе захихикали.
- Я вовсе не обязана ничего вам показывать, - сказала миссис Бентли.
- А мы вовсе не обязаны вам верить, - возразила Джейн.
- Но ведь эта фотография доказывает, что и я была девочкой!
- На ней какая-то другая девочка, вроде нас. Вы ее у кого-нибудь взяли.
- Я и замужем была!
- А где же мистер Бентли?
- Он давно умер. Если бы он был сейчас здесь, он бы рассказал вам, какая я была молоденькая и хорошенькая в двадцать два года.
- Но его здесь нету, и ничего он не может рассказать, и ничего это не доказывает.
- У меня есть брачное свидетельство.
- А может, вы его тоже у кого-нибудь взяли. Нет, вы найдите такого человека, чтоб сказал, что видел вас много-много лет назад и вам было десять лет, - вот тогда я поверю, что вы в самом деле были молодая. - И Джейн даже зажмурилась, уверенная в своей правоте.
- Тысячи людей видели меня в то время, но они уже умерли, дурочка, или больны, или живут в других городах. А в вашем городе я не знаю ни души, я ведь совсем недавно тут поселилась, и никто здесь не видел меня молодой.
- Ага, то-то! - И Джейн подмигнула Тому и Элис. - Никто не видел!
- Да погоди же! - Миссис Бентли схватила девочку за руку. - Таким вещам верят без всяких доказательств. Когда-нибудь вы будете такие же старые, как я. И вам тоже люди не станут верить. Они скажут: "Нет, эти старые вороны никогда не были ласточками, эти совы не могли быть иволгами, эти попугаи не были певчими дроздами". Да, да, придет день - и вы станете такими же, как я!
- Ну нет, - ответили девочки. - Ведь правда этого не может быть? - спрашивали они друг друга.
- Вот увидите, - сказала миссис Бентли. А про себя думала: господи боже, дети есть дети, а старухи есть старухи, и между ними пропасть. Они не могут представить себе, как меняется человек, если не видели этого собственными глазами.
- Вот ты, - обратилась она к Джейн, - неужели ты не замечала, что твоя мама с годами меняется?
- Нет, - ответила Джейн. - Она всегда была такая, как теперь.