Этот роман рассказывает о земных и космических странствиях пилота-космонавта Улисса Дружинина в романтическом мире такого прекрасного и такого несбыточного будущего…
Люди строят на Венере города под куполами и осваивают другие близкие планеты Солнечной системы, ибо Земле грозит перенаселение, но "плеск звездных морей" зовет их все дальше - в Большой Космос…
Отдаляясь и отделяясь от родной планеты, останется ли человечество прежним, или же ему неминуемо суждено измениться?
Журнал "Искатель", 1969 год, №№ 4-5.
В этом рейсе мы с Робином были практикантами. Нам следовало думать о зачетах: космонавигационная практика, организация службы, устройство корабля. Всю первую половину рейса - с того момента, как корабль стартовал с Луны, - мы готовились к зачетам. Рейс проходил нормально. Но как только наш ионолет опустился на венерианский космодром, началось нечто непредвиденное. От здания порта к кораблю ринулся человеческий поток. Люди в скафандрах шли плотной массой, ехали на грузовой трансленте, заваленной различной ручной кладью, и над всем этим плясали, отбрасывая красный отсвет, мощные сполохи полярного сияния. Я смотрел в иллюминатор на эту картину, и мне было не по себе.
Командир велел нам с Робином встать у шлюзового люка и никого не пускать в корабль, а сам вышел навстречу толпе.
- Прошу остановиться! - загремел его голос, усиленный динамиком. - Прошу немедленно остановиться!
Течение живой реки прекратилось. В моем шлемофоне возник гул встревоженных голосов, трудно было что-либо разобрать. Доносились обрывки разговора командира с диспетчером космопорта, голос у диспетчера был растерянный. "Я не могу запретить им… Мы вызвали пассажирские корабли, эти люди отказываются ждать…"
Командир распорядился очистить трансленту: прежде всего следовало разгрузить корабль. Автоматы быстро делали свой дело, из грузового люка поплыли к складу контейнеры с оборудованием, доставленным нами для нужд Венеры. А когда с выгрузкой было покончено, началась посадка. Нечего было и думать о приеме запланированного груза - венерианских пищеконцентратов: люди заполонили весь корабль. Мы сбились с ног, регулируя шлюзование и размещая пассажиров по отсекам. Мужские, женские, детские лица мелькали у меня перед глазами, и я невольно отыскивал в их нескончаемом потоке моих родителей - Филиппа и Марию Дружининых. Но потом из обрывочных разговоров я понял, что Венеру покидают люди из числа колонистов, поселившихся там недавно - в последнее десятилетие, а старожилы остаются. Родители же мои были примарами - из первого поколения родившихся на Венере, - так что, наверное, не стоило разыскивать их здесь, на нашем корабле.
Мы взяли на борт около шестисот человек. Предел был положен запасами продовольствия. Особенно - воды. Когда число пассажиров стало достигать критического уровня, командир прекратил посадку.
Диспетчер космопорта сорвал голос, убеждая оставшихся за бортом сохранять спокойствие и терпеливо ожидать пассажирские корабли, которые уже в пути и придут через две недели по земному времени.
Попробуйте разместить полтысячи пассажиров в грузовом ионолете, имеющем всего двенадцать двухместных кают! Все каюты, включая пилотские, были отданы женщинам с грудными детьми. Остальным пассажирам предстояло провести полет в небывалых условиях - в тесноте грузовых отсеков и коридоров, на голодном пайке пищи, воды и воздуха.
Что же стряслось на Венере? Чем вызвано такое странное явление? Планета неприютна, жизнь здесь трудна - это так, но ведь колонисты, покидая Землю, знали, на что идут. Вряд ли можно было заподозрить их в том, что они - все разом! - испугались трудностей освоения Венеры. У меня не было времени выяснить причины, я носился из отсека в отсек, определяя места для пассажиров и пытаясь навести какой-нибудь порядок, а из обрывков услышанных разговоров понять что-либо было невозможно. Но я все же понял, что дело не в физических трудностях - об этом я не слышал ни слова. Речь шла о психике. Может, вспышка какой-то нервной болезни?
К вечеру мы от усталости не чуяли под собой ног.
- В жизни не видел ничего подобного, - сказал командир и повалился в пилотское кресло.
Робин, уточнявший нормы расхода воды и продуктов, перестал щелкать клавишами вычислителя.
- Что же все-таки произошло? - спросил он.
- Толком ничего не поймешь, - командир слабо махнул рукой. - Выключи верхний свет, Улисс, - отнесся он ко мне, помолчав. - Глаза режет…
Я выключил плафон и спросил, когда старт.
- В четыре утра, - сказал командир.
- Разреши мне съездить в Дубов, старший, - попросил я. И пояснил: - Там живут мои родители.
- Они что - примары?
- Да.
- Надо отдохнуть перед стартом, - сказал командир. - Рейс будет трудный.
- Поселок недалеко отсюда, старший. Я бы обернулся часа за три. Хочется повидать родителей.
- Ладно, поезжай.
Я облачился в шлюзе в громоздкий венерианский скафандр и спустился на поле космодрома. Возле здания порта, на стоянке, было полно свободных вездеходов, я забрался в одну из машин и погнал ее по широкой каменистой дороге.
Как хорошо знал я эту дорогу! Плавно изгибаясь к юго-востоку, она взбегала на плато Пионеров, врезалась в нагромождения бурых скал, а сейчас, за поворотом, над отвесной скалой - обелиск в честь первооткрывателя Дубова и его товарищей. Вот он, обелиск, - белокаменная игла, проткнувшая низкое, сумрачное, клубящееся небо. Небо моего детства, слепое небо Венеры, на котором никогда не увидишь звезд, а солнце проглядывает лишь слабым и тусклым красноватым пятном.
И странный, высоко поднятый горизонт - будто ты на дне гигантской чаши, хотя это вовсе не так, - теперь он кажется мне странным, я отвык от сверхрефракции венерианского воздуха. А там дальше, слева, если присмотреться, - белые корпуса промышленной зоны, и башни теплоотводных станций, и скорее угадывается, чем виден, золотистый купол Венерополиса, столицы планеты.
Сколько же мне было тогда? Лет пять, наверное, или шесть… Мы ехали с отцом в Венерополис и заранее условились говорить не вслух, а по менто-системе - направленной мыслью. Вначале было интересно - я не сводил глаз с отца, и мы проверяли, правильно ли я понимал его менто. А потом мне наскучило. Я вертелся на сиденье и порывался хватать рычаги управления, а за окнами вездехода привычно высверкивали толстые разветвленные молнии, и вдруг меня словно бы пригвоздило к месту повелительное отцовское менто: "Смотри!" - "Куда смотреть?" - спросил я недоуменно и тут же увидел, как местность застилает серая пелена. Колыхались неясные тени, они протягивали руки, будто нащупывали нашу машину. Я сразу вспомнил злых великанов из сказок и, кажется, заплакал от страха. Отец" притянул меня к себе и сказал вслух: "Это начинается черный теплон. Не бойся, мы успеем уйти от него". Хорошо помню: я сразу перестал бояться, только смотрел во все глаза, как сгущаются и чернеют тени, а рука отца все лежала у меня на плече, и отец выжимал из машины полную скорость, мы мчались бешено, и было совсем не страшно - только жутковато немного. Потом, уже перед самыми шлюзовыми воротами Венерополиса, нас обступила плотная тьма, и что-то затрещало снаружи, за окном мелькнуло голубое пламя, и стало жарко, будто воздух в машине раскалился… Тут мы въехали в шлюз, ворота сразу захлопнулись за нами, и отец вынес меня на руках. Лицо у него было не такое, как обычно, - все в резких складках, по щекам катились крупные капли пота. А вездеход был оплавлен, он шипел под струями воды и окутывался паром.
Помню еще, когда теплон пронесся и восстановилась радиосвязь, запищал вызов, и на экране отцовского видеофона возникло лицо матери. Глаза у нее были расширены, и она, увидев нас с отцом, только и смогла произнести: "Ох-х!" - "Все в порядке, Мария, - сказал отец. - Мы успели проскочить". - "Не знаю, зачем тебе это понадобилось, Филипп, - сказала мать. - Я же предупреждала, что надвигается…" - "Все в порядке, Мария, - повторил отец. - Мы проскочили, и малыш теперь знает, что это такое…"
Никогда не забуду своей первой встречи с черным теплоном - вихрем, сжигающим все на своем пути. Черные теплоны постоянно бушуют в ундрелах - низких широтах, - но и сюда, в полярную область, нередко докатываются наиболее бешеные из них…
Я ехал по плато Пионеров, теперь по обе стороны дороги простиралось желтое море мхов. Могучие заросли кое-где выплескивались на дорогу, и тогда приходилось пускать в ход резаки.
Желтые мхи Венеры! Пейзаж, знакомый с детства. Они, эти мхи, подступали к самому куполу моего родного поселка - Дубова. И, как когда-то в детстве, я увидел комбайны, тут и там ползущие черными жуками по желтому морю. Ничто здесь не переменилось… Ничто… Вдали на юго-западе проступала в лиловой дымке невысокая горная гряда, за которой лежало дикое плато Сгоревшего спутника. Туда мы тоже однажды ездили с отцом - с отцом и другими агротехниками, - это было незадолго до моего отлета на Землю.
Ничто не переменилось. Но что же, я таком случае, заставило сотни колонистов чуть ли не штурмом брать наш корабль?
Последний поворот - и дороге устремилась прямо к главным воротам поселка Дубова. Что это? Купол не светится, как обычно, золотистым светом, он круглится землисто-темным курганом, а дальше, где прежде бушевал разлив желтых кустарников, уходила вдаль угрюмая, черная равнина. Я увидел там комбайны и фигуры в скафандрах.
И тут только дошло до меня, что это - следы теплона. Да, здесь недавно промчался черный теплон - он выжег плантации, оплавил антенны на куполе. Потому и не видно сегодня обычных молний, ну, конечно, после теплона несколько дней не бывает атмосферных разрядов.
Но почему всюду темно? Ведь куполу не страшен черный теплон… В моем воображении возник мертвый поселок, и меня охватил холод ужаса.
Спустя минуту или две я въехал в ворота. В шлюзе было полутемно. Выйдя из вездехода, я услышал маслянистое шипение, а затем чей-то голос:
- Придется подождать.
Я облегченно вздохнул: живой голос!
- Что у вас случилось? - спросил я.
- Авария на станции. Приходится шлюзовать гидравликой.
Я подождал, пока закроются ворота и дыхательная смесь вытеснит ядовитый наружный воздух. Потом, сбросив скафандр, вышел из шлюзовой камеры на главную улицу.
Тут и там тускло горели аккумуляторные лампы. Я шел мимо белых домиков с палисадниками, к которых темнели кусты молочая, мимо компрессорной станции, мимо черного зеркала плавательного бассейна на центральной площади. Было сумеречно, над куполом клубились бурые облака. Двери домов были распахнуты, дома казались нежилыми, покинутыми. Я уже не шея, а бежал, подгоняемый смутной тревогой. Вот он - родительский дом. Темные, незрячие окна в белой стене…
Я метнулся в одну комнату, другую, третью. Луч моего фонарика выхватывал из темноты стулья, кровати, громоздкое старомодное бюро, сколоченное дедом еще в давние времена. В моей - бывшей моей - комнате стол был заставлен штативами с пробирками, пахло какими-то эссенциями, на стенах висели карты Венеры. Все здесь было другое - будто я и не жил никогда в этой комнате, только книжные полки стояли на прежнем месте, мои книжные полки, единственные свидетели детства.
В кухне я зацепился за кресло-качалку, в котором, помню, так любил сиживать отец за кружкой прохладного пива. Кресло закачалось. С комком в горле я вышел из пустого дома на пустую улицу. И тут услышал отдаленные голоса. Я побежал на них, обогнул двухэтажное здание, миновал клуб агротехников, Площадка энергостанции была освещена переносными лампами, меж решетчатых башен толпились люди. Я подошел ближе и увидел, что тут в основном женщины и подростки. Они по цепочке передавали друг другу квадратные блоки, тускло поблескивающие в желтом свете переносок. А навстречу им, откуда-то из нижних дверей станции, плыли, тоже передаваемые из рук в руки, поврежденные блоки, почерневшие, оплавленные.
Да, серьезная авария, если приходится заменять все блоки энергаторов…
Я медленно шел, всматриваясь в лица людей, и вот увидел одно знакомое.
- Рэй! - позвал я.
Рэй Тудор, коренастый, широкогрудый парень, был моим школьным другом и постоянным партнером в шахматы и ручной мяч.
- О, Алексей! - он передал кому-то шланг и, улыбаясь, подошел ко мне, стиснул руку. - Прилетел на рейсовом?
Он назвал меня родительским именем, хотя прекрасно знал второе мое имя - Улисс.
- Да, - сказал я. - Рэй, ты не видел отца с матерью? Где они?
- Твой отец на плантациях, - ответил он, - а мать… Сейчас!
Рэй нырнул в толпу. Спустя минуту он вернулся с моей матерью. Мария Дружинина была в рабочем комбинезоне. Она нисколько не изменилась за четыре с половиной года моего отсутствия - все такая же стройная, белокурая, похожая на молодую девушку, а не на сорокалетнюю женщину. Она поцеловала меня в щеку, а я ее - в легкие волосы над ухом. Я ощутил, что мать послала мне менто, но не понял его.
- Ты возмужал, - сказала она медленно, без улыбки. - Почему ты ни разу не прилетел к нам, Алеша? Разве у вас не бывает каникул?
Я стал молоть что-то в свое оправдание - занятость… напряженная программа… тренировочные полеты… - но умолк, разглядев в глазах матери какое-то непонятное выражение. Будто она не слушала меня, а думала о чем-то другом.
- Надолго ты прилетел, Алеша?
- Нет. В четыре утра старт. Отец скоро вернется с плантаций?
- Сегодня не вернется. Очень много работы после теплона.
- Жаль… Думал, повидать его… Что произошло у вас? Почему какие-то колонисты покидают Венеру?
Тут мне опять показалось, что она посылает менто. Я умел различать только простейшие сигналы, самые элементарные. В сложных сочетаниях посланного матерью менто я уловил лишь неясное ощущение печали.
- Не понял, - сказал я.
Мать отвела взгляд, потеребила застежку комбинезона.
- Что поделаешь, - медленно сказала она. - Мы такие, какие есть.
Кто-то негромко произнес:
- Внимание, проба!
- Если хочешь, - продолжала мать, помолчав, - пойдем домой, покормлю тебя. У нас выведен новый сорт дыни - поразительный вкус.
Я посмотрел на часы и сказал мягко:
- Мне очень жаль, мама, но времени нет совершенно… Вот кончу скоро институт - прилечу в отпуск.
- Ну, как хочешь.
В здании станции вспыхнул яркий свет и тут же погас.
- Изоляцию проверьте в третьей группе! - крикнул кто-то.
- До свидания, мама.
- До свидания, Алеша. - Мать вдруг кинулась ко мне, обхватила руками шею, головой припала к моей груди. - Ах, Алеша, - прошептала она, - если бы ты остался с нами…
Я молча погладил ее по голове. Что я мог ответить? Я без пяти минут пилот, космолетчик, меня ожидает пилотская жизнь, о которой я мечтал с тех самых пор, как помню себя. Никогда я не вернусь на Венеру - разве что действительно прилечу в отпуск…
Мать, должно быть, уловила мои мысли. Она легонько оттолкнула меня, поправила волосы, сказала:
- Я расскажу отцу, что ты прилетал, Алексей. Иди. Всего тебе хорошего.
Рэй Тудор проводил меня до шлюза. Он не задал обычных после долгой разлуки вопросов - "как живешь?", "доволен ли профессией?" На мои же вопросы отвечал односложно, иногда невпопад.
- Значит, заканчиваешь политехническое училище, Рэй? - спрашивал я.
- Да.
- Будешь конструктором агромашин?
- Нет. Летательных аппаратов.
- Хорошее дело, - одобрил я. - А помнишь, как мы играли в ручной мяч? Вот команда была! Теперь-то играешь?
- Редко.
- Рэй, - спросил я, когда мы подошли к шлюзу, - хоть бы ты объяснил мне, что у вас произошло.
Я остановился, ожидая ответа, но Рэй молчал. Опять, как и в разговоре с матерью, я ощутил непонятный менто-сигнал. Затем Рэй сказал:
- Они его не поняли.
- Кто не понял? И кого?
- Отца.
Лицо Рэя смутно белело во тьме, я не мог разглядеть его выражения. Ничего больше он не сказал.
Через несколько минут я уже ехал на север, к космодрому. Я не чувствовал усталости после трудного дня, нет. Но было такое ощущение, будто я раздвоился. Одна моя половина осталась там, в пустом белом доме, где раскачивалось в темной кухне пустое кресло-качалка. Другая - гнала вездеход по каменистой дороге, озаряемой мощными сполохами полярного сияния.
На повороте я посмотрел в боковой иллюминатор и увидел: купол Дубова вспыхнул, налился спокойным золотистым светом.