Пальцы парня пробежали по струнам, исторгая тоскливую мелодию.
`Тенью крылья за спиной, в облаках плавник луны режет небеса.
Стая скомкана волной - в этом нет моей вины.
Как одиноко плыть в ночи звездной, пытаясь в шквале различить грозном
свет и родные голоса. Берег - голая скала - столь безрадостен приют сердца моего…
- Откуда ты знаешь? Кто ты? - воскликнула Лесс и устремилась за ответом,
оттолкнув Фодосия. Рука Игната замерла над еще гудящими последним аккордом
струнами. Все окаменели, воззрившись в упавшей на площадку тишине на Лесс, как
на неоспоримый идеал всех норм человечества со всеми атрибутами, включая нимб,
крылья и табличку с параметрами на груди. Но разве Лесс обратила внимание на их
реакцию?
Она подплыла к Игнату и тряхнула его, схватив за плечо:
- Я задала вопрос - ответь.
И получила толчок. Ее отбросило в сторону.
- Урва, - прошипела она, поднимаясь и желая убить брата, посмевшего помешать
ей получить столь важный ответ на столь важный для нее вопрос. Кинулась на него.
Тот увернулся грациозно и немного лениво, усмехнулся и, оглушив Лесс ударом по
лицу, схватил ее за шиворот и взмыл вверх. Она брыкалась, шипела, норовя укусить
его, вырваться, сбежать, но силы были не равны. Он чуть придушил ее, чтоб
снизить сопротивление и, доставив до замка, кинул в слепой проем окна. Лесс
прокатилась по мраморному полу, врезалась в стену, сбивая с нее древнее знамя
усопшей гвардии, и вскочила с желанием отомстить. Она стремительно направилась к
окну и… вновь была откинута к стене. Проем окна был закрыт для нее - ни
витражей, ни стекла, ни пластика, ни единой видимой преграды - и все же ей не
пройти.
Урва, парящий за окном, усмехнулся, глядя в лицо сестры, легко вспрыгнул на
подоконник. Лесс почувствовала себя загнанной и сникла, свесила голову,
сообразив, что без воли вожака проходы из замка не закрывают. И вздрогнула,
услышав неспешные шаги - Бэф нарочно шел к ней через зал, как простой смертный.
Варн так же медленно поднялась и застыла в ожидании, не смея поднять глаз на
вожака.
- Посмотри на меня, - приказал он, останавливаясь напротив. Лесс несмело
взглянула и тут же вновь уставилась в пол под ногами.
- Человек опасен…
- У тебя любой человек - опасен! - неожиданно для себя возмутилась Варн,
вскинулась, приподнявшись над полом, и нервно закружила вокруг Бэф. - Он знает
про меня! Он знает меня! Он чувствует нас и знает, что нас мучает! Он - свой, он
- такой же, как мы, иначе бы он не понимал этого, не знал! Чем он может быть
опасен?! Что он может сделать нам?! Нам!! Он лоялен, он полезен и интересен. Они
могут помочь избавить нас от холода!
Бэф не пошевелился, лишь тихо спросил, когда Варн зависла перед его лицом,
перестав кружить вокруг:
- Ты смеешь кричать на вожака?
Лесс испуганно моргнула:
- Я…
- Ты смеешь указывать мне? - чуть громче спросил он. Лесс задрожала, мгновенно
замерзнув, и рухнула на пол к ногам Бэфросиаста. - Что ты знаешь о людях? Что
ты знаешь о себе, чтоб рассуждать?!
Голос вожака гневным вихрем пробежал по зале, срывая ветхие гобелены и флаги со
стен. Лесс сжалась.
- Встань, - приказал Бэф уже ровным голосом. - Посмотри на меня.
Лесс посмотрела. Тепло карих глаз проникло в каждый уголок ее сознания и
вычистило память.
- Спи сестра, - прошептал Бэф. Лесс сонно качнулась, и упала бы, но сильные
руки вожака подхватили ее, прижали к груди, - спи моя печаль, спи.
Лесс застонала во сне, тяжело вздохнула, опалив грудь Бэф дыханием. И тот
зажмурился от блаженства, услышав в ответ три негромких удара в своей груди.
С ней, только с ней он почувствовал сначала шорох в груди, потом толчок и стук.
И вот счет ударов вырос до трех. И каждый рождал незнакомое чувство - острое,
сильное, странное. Он готов был отказаться ради него от бессмертия, от пьянящего
чувства полета, от самой свободы.
Может, счет ударов будет расти?
Облака разошлись, открывая око луны, и та, взглянув на размечтавшегося Варн,
засмеялась.
Бэф открыл глаза, с досадой покосился на светило - не твое дело! Луна фыркнула и
прикрыла бок одеялом туч.
Вожак передал Лесс Урва:
- Отнеси ее в спальню.
И резко смолк, отвернулся, сообразив, что чуть не добавил - в мою спальню.
Взгляд скользнул в оконный проем: Луна права - мечта и надежда - удел человека,
а он - Варн.
.
- Понимаешь, Алиса, все что было - детство. Но мы выросли, мы изменились. Я по-прежнему
отношусь к тебе очень хорошо, даже люблю, но как сестру, друга. И-и-и…э-э-э…обстоятельства
изменились.
- У тебя появилась другая? - глухо спросила девушка.
- Ну-у…да-а, - Игорь не знал, как объяснить ей мягко, но доходчиво, что их
отношения закончились. Травмировать Алису не хотелось, но и иного выхода не было.
Его больше не прельщала переписка с рядовой, но, учитывая, что она выполняет
гражданский долг и все-таки не чужая ему, почти невеста, и по глупым условностям
он должен хотя бы объясниться с ней.
Алиса видела, что Игорю неуютно: он хочет сказать многое, но не может. Парень то
ли сожалел, что пришлось пойти на столь неприятный разговор, то ли пытался смять
его, закончив побыстрей, и мечтал нажать кнопку выхода, а потом стереть память
видеофона, чтоб ничто никогда не напоминало ему о неприглядном поступке, о
бывшей возлюбленной.
Алисе было больно. Она и сама не понимала, как держится, где находит силы не
сорваться на крик, не уйти в истерику и не облить Игоря потоком обвинений, угроз.
Злость смешивалась в груди с завистью, ненависть смешивалась с любовью и
хотелось с ровнять с грязью эту холеную рожицу возлюбленного, вернуть ему хоть
часть того горя, что он ей причиняет. Мысль вернуть его, надавив на жалость,
отпала сама - какой смысл, если Сталеску еще год служить. Она здесь, он - там.
Она измученная, доведенная службой и служаками до края нервного срыва,
измотанная, похожая на страшный сон в своем выгоревшем топике. Он - такой весь
аккуратный прилизанный, правильный от формы черепа до узла студенческого
галстучка. Его ждут карьера, почет, уважение, стабильность. Ее неизвестность.
Алиса широко улыбнулась, надеясь, что улыбка получилась несильно натянутой:
- Да, не мучайся ты, я все поняла. Спасибо, правда. Я сама хотела сказать тебе
то же самое, но все как-то откладывалось. А сейчас прямо груз с души свалился. У
меня ведь, как у тебя, изменились обстоятельства - человек появился, любимый.
Предлагает руку, сердце и звание, а я все тяну с ответом. Нехорошо - обещала
тебе, ты ждешь, а я возьму и выйду замуж за другого.
- Уф! - облегчено вздохнул Игорь. - Значит, не обижаешься?
Алису передернуло: `обижаюсь? Да, я завыть готова, а тебя по видеосвязи
придушить и сучку твою! И Анаконду и все отделы, что упекли меня сюда, и
сержанта, которого зубами бы загрызла, только б дали!
Улыбнулась бодрее:
- Конечно, нет. Останемся друзьями. Маме привет, моим - тоже. Делать будет
нечего - звони. Пока. Удачи. Всех благ.
Резко нажала кнопку выхода. Экран погас. Алиса качнулась и рухнула на постель,
уткнулась в подушку, закричала в нее, вымещая боль, что мутила ее разум, жгла
душу, и заколотила кулаками по казенному одеялу: ненавижу, ненавижу, не-на-ави-ижу-у-у!!!!
Люция, услышав крики подруги, вылетела из душевой, не высушив волосы, и застыла
посреди казармы, с ужасом глядя, как Алиса с воем колотит кулаками по подушке и
одеялу.
- Ты…ты чего, а?…Эй, Лиса?! Э!
Алиса резко села и уставилась на Маликову. У той лицо вытянулось от вида
заплаканной Сталеску. Это ж чему нужно случиться, как ее нужно довести, чтоб она
заплакала?
- Умер что ли кто? - спросила с сочувствием, подходя ближе.
- Ага, Игорек, - всхлипнула девушка и скривилась. - Гад, сволочь! Ненавижу!!
Люция побледнела, сообразив, в чем дело, села рядом с Алисой, обняла за плечи,
успокаивая:
- Брось, выкинь его из головы. Подумаешь, нашелся тоже мне. Красивая картинка,
не больше, а человек - дрянь. Я тебе говорила: скользкий он, ненадежный.
Отставку дал, да? Подружку завел?
- Оставь, - скинула ее руки с плеч Алиса: без расспросов тошно.
- Да, все, все. Может, пойдем куда-нибудь? Увольнительная все-таки. Сподобились,
вторую за год получить, тьфу ты, и как удачно! Что тебя звонить-то ему потянуло?
Или сам прорезался?
- Я.
- А-а-а, понятно - ностальжи.
- Представь. За последние три месяца одно письмо, восемь строчек.
Продекламировать?
- Обойдусь, - поморщилась Маликова. - Мне и Шекспир не нравится, а уж письма
твоего Стрелкова точно не шедевр. Не для моей психики опусы.
- Почему, Люся, почему? Он ведь обещал, клялся.
- От-ты! Нашла кому и чему верить! Все клянутся и все клятвы забывают.
- Но ведь это не правильно, не честно.
- Не смеши ты меня: `честно', `правильно'! Наши вон в академии учатся, по
вечерам мамины пирожки трескают и в клубы ходят. Чистенькие, честненькие.
Напомаженные. А мы из-за какой-то фигни здесь дохнем. Им карьера светит, а нам
выжить бы.
- Мы, как животные, - задумчиво протянула Алисия, глядя перед собой.
- В смысле? - нахмурилась Люция. - Ты того, подруга, крышу в круиз по дальним
странам отправила, да?
- Мы действительно, как животные, - повернулась к ней Сталеску. - Живем на
инстинкте, а из желаний лишь самые банальные, низменные: поесть, поспать. Ты
когда последний раз читала, что? А в небо смотрела?
- Давно, - пожала плечами девушка, не понимая, в чем криминал.
- И остальные. Посмотри вокруг.
- Зачем? Когда смотреть-то? Толк? Каждый живет, как может, и выживает, как
умеет.
- Не могу я больше так, не хочу. За что? Нет, ответь - за что нас прессуют? За
то, что шалили? А что, мы кого-то убили? Что-то украли?
- Угу, соцкарты вспомни, - вздохнула Люция. Алиса посмотрела на нее и свесила
голову - да, было дело, вытащили из кейса одноклассника соцкарту. Но ведь
положили на место потом. У Анаконды на спор жетон от домофона вытащили прямо из
кармана, а их поймали. И сколько ни доказывали потом, что без плохого умысла, а
для проверки ловкости это сделали - бесполезно. А потом еще с горя, решив, что
хуже не будет, а лучше наверняка - напились.
А сколько еще безобидных нелепостей было вменено им в вину?
- Не повезло, вот и все. Умнее надо было быть, гибче. Ничего, научимся.
По казарме пошло гулкое эхо шагов - Стокман.
- Принесла нелегкая, - процедила Люция, вставая.
- Если опять измываться начнет - убью гада, - заверила Алиса, пряча полный
глухой, неистребимой ненависти взгляд.
Сержант остановился посреди казармы и приказал:
- Рядовые Сталеску и Маликова, ко мне!
Девушки нехотя подошли.
- Смирно!
Замерли, вытянувшись.
- Ваша увольнительная отменяется. Заступаете на вахту через час. Охрана пункта
связи.
- Твою мать! - не сдержалась Люция: мало, отменили долгожданную увольнительную,
так еще и ставят на самый солнцепек! Будут они теперь вместо бассейна и сытого
ужина в каком-нибудь приятном заведении, стоять, как подсолнухи в огороде, до
шести утра. Нет, пора сержанта убивать, иначе он убьет их.
Алиса подумала тоже самое, но в более резкой форме. Ее лицо закаменело
- Вы что-то сказали? - зловеще процедил Стокман, шагнув к Маликовой. Та
вытянулась сильней и сжала зубы, чтоб невзначай не плюнуть в ненавистную рожу
изверга.
- Я, - спокойно ответила Сталеску.
- Не понял? - повернулся к ней сержант.
- Я сказала: Вашу мать и весь состав родни! И вас! И вашу гребанную службу! И
ваши приказы!
Лицо сержанта окаменело. С минуту он переваривал услышанное, придумывал страшную
кару рядовой. Люция, струсив, легонько толкнула подругу в бок: теперь хоть
промолчи, чтобы он ни сказал.
- Пять нарядов в мужском сортире, приступаете сейчас, - разжал зубы Стокман.
- Не имеете права.
- Вас ждет карцер и трибунал, рядовая, - заверил после повторной паузы.
- За что?
- Оскорбление старшего по званию, отказ выполнять приказ…
- А кто вас оскорбил? - выгнула бровь Маликова. Сержант уставился на нее,
соображая, что единственный свидетель оскорбления, далеко не свидетель, легче на
эту роль пригласить прикроватные тумбочки. Что остается?
- Игнорирование приказа…
- Уже идем, - заверила Маликова.
Сержант скрипнул зубами, оглядев срочниц. Он еле сдерживался, чтоб не перейти
грань дозволенного и не проучить, не вернуть оскорбления, все пакости, что
вылились на его голову за последние месяцы двум ненавистным девицам сейчас,
прямо здесь, грубо и настолько доходчиво, чтоб на весь оставшийся год службы
хватило. Причем так, чтоб после вправления мозгов и исправления перекосов в
воспитании, служить бы им пришлось в лазарете. И закончить службу инвалидами.
Но их двое, он один. Неприятности, встречи с кураторским отделом дивизиона,
служебные разборки ему ни к чему. Но эти промокашки вместе сейчас, а что будет
завтра, по большому счету, зависит от него.
Стокман качнулся к Алисе:
- У меня очень длинная память. Живи, но помни об этом. Чаще оглядывайся.
Развернулся и, кинув через плечо:
- Швабры получите у дежурного! - чеканным шагом покинул казарму
- Крантец, - вздохнула Люция.
- Хуже не будет, - неуверенно протянула Алиса.
Маликова считала иначе, но разочаровывать Сталеску не стала. Только
поблагодарила взглядом за дополнительные неприятности. Их, по ее мнению, без
того хватало, и хоть тяжело, но служба все ж шла и стремилась к закономерному
окончанию, на финише которого их ждали чистые учетные карты и светлые, вполне
заслуженные после выхлебанного дерьма, перспективы. Которые, благодаря
несдержанности Сталеску, превращаются в миф.
Учитывая мстительность сержанта, понять, как пройдет оставшийся год службы, не
трудно, а если еще учесть, что характеристики и предписные листы оформляет он,
то… В принципе уже можно не спешить к финишу: орден в виде направления в
академию им не светит. Выходит, с чем пришли, с тем и дальше идти? Нет, она не
согласна. Сталеску вспылила, а Маликова-то причем? Они, конечно, подруги, но
стоит ли из-за этого жизнь себе ломать? Как там, в народе, говорят? `Любовь
приходит и уходит, а кушать хочется всегда'. И жить желательно хорошо, долго и
счастливо.
А ничего, потрепыхаются еще, а что там и как `завтра' покажет. Если доживут без
приключений.
- Пошли, что ли, клозет чистить?
- Солдатское счастье лежит в радиусе столовой, - задумчиво протянула Алиса.
- Забудь, тебе оно не светит и в самых блеклых проявлениях. А вот швабры и
писсуары уже скучают.
Глава 5.
Она проснулась с необычным чувством, села и прислушалась - тихо. Странно. И
словно раздвоилась: одна ее часть равнодушно пожала плечами - что ненормально и
какая разница? Другая запаниковала. Лесс пошла на поводу последней, устремившись
вон из спальни, и потеряла по дороге беспокойство, забыла, что разбудило ее,
показалось странным. Ее суть вновь обрела безразличие. Инстинкт, голод, острый
слух, взгляд, вот и все, что вышло вместе с ней за стены залы.
В коридоре, в проеме окна стоял Таузин и смотрел в сторону ущелья. Лесс подплыла
к нему:
- Кто сегодня на охоте?
- Ты в замке, - ответил не глядя.
- Я спросила о другом. Я хочу есть.
Варн повернулся к ней, оглядел, словно взвесил и измерил, и разжал губы:
- Одна на охоту не пойдешь.
- А кто-нибудь уже вышел?
- Все, кроме вожака, меня и Урва.
- И сестры?
- Кроме Май. Не много вопросов?
- Хочу есть, - повторила Лесс. Вопросы на секунду, но все же отвлекали ее от
острого чувства голода.
Таузин с минуту смотрел на нее, прикидывая, насколько она голодна, и решил, что
- не очень. Мотнул головой - иди в зал, подожди.
Лесс оскалилась, мгновенно обозлившись: почему она должна ждать? И попыталась
выйти из окна наружу, чтоб поохотиться. Но Таузин бесцеремонно оттолкнул ее:
- Я сказал - жди!
Лесс смерила его колючим взглядом, но, понимая, что перечить бесполезно, а тем
более бороться, отступила, поплыла в общую залу, то и дело оглядываясь на Варн и
скалясь.
Урва качался на стуле, опираясь ногами о край стола, и смотрел в ночь за окном.
Май скучала в кресле, чистила свои ноготки. На вплывшую Лесс не обратили
внимания.
- Меня не пустили на охоту! - заявила она, пнув от злости стул Урва по ножке.
Тот с грохотом развалился. Варн же глянул вниз, не меняя позы, и уставился на
сестру: что это было?
Май хитро улыбнулась, предчувствуя веселье: молодые, когда голодны, так не
сдержанны.