Вадим хотел проснуться, сбросить дремоту, но не смог. Воспоминания о шаманке, о ее жизненных переплетениях держали цепко, не отпускали. Ее рассказ и сейчас отчетливо проносился в его голове. "Я попала сюда в одной сорочке ночной, знаете, были у нас такие длинные ночные сорочки. Я в первый же день вышла к людям. Они называли себя немного странно – бепся. Но я сразу поняла, что это вепсы. Поначалу я очень обрадовалась, что попала к людям, я ужасно замерзла и хотела есть. Ведь я сама из карелов. Мы без труда поняли друг друга, ведь у нас в школе до четвертого класса преподавали родной язык. Не удивляйтесь, это так. И даже учебники были. Меня привели в поселок, в Каргийоки, так они его называли. И когда я увидела постройки их поселения, я заподозрила неладное. А уж из разговоров я и вовсе поняла, что занесла меня нелегкая не туда. Вообщем, меня приютили, обогрели и накормили. Сам могучий Баар, тогдашний глава рода, дед Конди, пришел посмотреть на меня. Он-то и заметил, что я в кулаке сжимаю что-то ему знакомое. Он попросил посмотреть, а потом и сам показал мне их родовой амулет. И мой, найденный при раскопках, и его, со знаком бесконечности, были похожи как две капли воды. Баар обрадовался и тут же собрал старейшин в священной роще. Меня не пригласили, и я не знаю, о чем там шла речь. Я, лежа у печки, ждала и думала: "Каким ветром меня сюда занесло?" Потом ко мне пришли Баар с шаманом рода и объявили, что я их родня! Баар рассказал мне, что некогда их род был един и жил далеко на севере. Затем род разделился и каждую ветвь возглавил славный вождь – все братья по крови. Перед расставанием, некогда единый амулет расплавили и из него сделали две одинаковые половинки. Одна часть рода осела у озера Ладога, недалеко от реки Сясь, а другая ушла на восток и больше о ней ничего не известно. Со слов Бара я поняла, что разделился род еще при его пра-пра-пра-прадеде. Собственно, по этому амулету меня и приняли как родню из давно пропавшей ветви медвежьего рода. Дальнейших расспросов мне удалось избежать. Я соврала им, что сильно ушиблась, упала и потерялась.
Прожила я в Каргийоки до зимы, а когда на реке встал крепкий лед, к нам приехал словенский старшина Буйслав. Я, признаться, была недурна собой и Буйслав, приметив меня, посватался. А Баар, почитавший меня как родную дочь, не возражал породниться со словенским родом, обитавшим на берегах Ильмень озера…"
Локти Вадима соскочили с колен, и он проснулся. Потер пальцами сонные глаза.
– Вадим, – окликнул его Валуй, – вот ты где. Бородач подошел, заслонив солнце.
– Что еще? – спросонья спросил десятник.
– Радей поднял людей, велит этих зверей, – Валуй кивнул на драккары, – испытать на воде.
– Хорошо, – ответил Вадим, поднимаясь, – сейчас только лицо ополосну.
Пока десятник умывался на берегу, появился воевода с дружинниками. Радей на ходу раздавал приказы, делил десятки по ладьям. Выделенные новгородцы десятками отходили к определенным им драккарам. Вадим умылся и, прихватив с собой Валуя, направился к воеводе, который все еще продолжал давать указания.
– Вадим, ты со своим десятком со мной, – заметив подошедших, сказал воевода.
– Хорошо, – равнодушно ответил Вадим.
– Вот на этой мордатой пойдем, – указал Радей на крайний слева драккар, который выделялся среди прочих более высокой носовой фигурой.
Тем временем, новгородцы принялись сталкивать ладьи в воду. Когда они чуть сдвинулись с места, воины стали карабкаться на суда, ловко подтягиваясь и переваливаясь через борт. Радей, в сопровождении Вадима и его бородача-заместителя, подошел к выбранному драккару.
Оказавшись на борту флагманской "мордатой" ладьи, воевода приказал разбирать весла. К рулевому веслу встал Щербатый Палей, а новгородцы, сев по два на скамьи, быстро приноровились к длинным веслам и тремя взмахами отогнали ладьи от берега.
Через несколько минут все четыре драккара отошли на достаточное расстояние от берега и начались ходовые испытания. Вадим быстро окрестил про себя все это действо боевыми маневрами.
До самого вечера продолжались испытания захваченных драккаров. И только под конец новгородцы добились слаженной работы всех весел. Ладьи легко разворачивались, маневрировали, сближались друг с другом и расходились. Воевода, стоявший на носу флагманского драккара, улыбался в широкую бороду – воевода был доволен. Вадим и Валуй, сев рядом, тоже попробовали тяжесть длинного весла, но у них вышло не очень. Ни тот, ни другой раньше никогда не гребли. Весло все время норовило нырнуть поглубже, отчего его становилось крайне сложно провернуть в воде. Кроме того, они постоянно сбивали ритм другим гребцам, оказавшимся более искусными в мореходстве, благо почти все, кого привел воевода, ходили раньше на новгородских ладьях и орудовать веслом умели.
Кроме гребных упражнений, успели опробовать и ход под парусом. Новгородцы подняли на пеньковых канатах массивную рею и полосатые паруса, поймав ветер, ускорили бег драккаров. Маневрирование под парусами прошло в целом неплохо, хотя воевода время от времени покрикивал на дружинников, которые слишком мешкали с поворотом реи под ветер. Досталось пару несладких слов и Щербатому Палею, который поздновото закладывал руль, и парус то и дело терял попутный ветер.
– Давай к берегу, – прокричал Радей, – хватит, погуляли.
Флагманский драккар, а за ним и все остальные повернули к песчаному пляжу. Гребцы, утомленные дневными маневрами, налегли на весла. На берегу их должна была ждать горячая каша и заслуженный отдых. К берегу шли споро и весело. Кто-то затянул песню:
"Ты обожди меня немного,
Я сорву с тебя венок…"
И десяток глоток подхватило:
"Ты обожди меня немного,
Приготовь пока квасок,
Ты обожди меня немного,
Рязвяжу твой поясок…"
Раздался дружный хохот, а с шедшего рядом драккара тоже подхватили песню:
"Ты обожди меня немного, Нарожаем враз пяток!"
Новгородцы дружными взмахами весел приближали свои ладьи к берегу.
Вечерело. Небесное светило, или, как называли его словене, Ярило, наполовину скрылось за горизонтом. Новгородцы отужинали кашей и вяленым мясом, принялись устраиваться на ночлег. Ночь обещала быть прохладной, но Вадим не спешил в свой шалаш. Он положил в костер пару толстых дровин, закутался в шерстяной плащ и удобно устроился на щите возле огня. Его десяток уже улегся, а из соседнего шалаша раздавался могучий храп Валуя. Десятнику не спалось. Он, не отрываясь, смотрел на пламя, которое, расправив красновато-желтоватые крылья, стало не спеша пожирать дровины. Мимо прошел, проверяя посты, Щербатый Палей, и даже окликнул его, но Вадим не ответил или не расслышал. Палей, решив, что он задремал, не настаивал.
Огонь разгорелся, и две подброшенные десятником дровины, загорелись с обеих сторон, игриво постреливая и треща. Вадим смотрел на походный костер, но видел очаг в шалаше Коди. Он вновь вспомнил ее рассказ: "Отца Боривоя еще не называли князем, хотя именно он начал собирать словен ильменских под свою руку. Буйслав срубил сильный град на берегу Ильменя, на месте, где жил его род. Конечно, Новограду было еще далеко до тех масштабов к которым мы привыкли, читая учебники, но это все же был град. С высокой стеной, с языческим капищем, с большой торговой пристанью. При Буйславе появились первые новгородские купцы, начавшие торговлю с соседними финскими племенами, с кривичами и даже с далеким Киевом.
Вот он и привез меня в этот новый град, и я своими глазами смогла увидеть, с чего началась история этого города. У Буйслава был большой дом, не терем, конечно, но места хватало. По ту пору он отметил свою тридцатую зиму, и у него уже было две жены и трое детей. Вот тут-то меня и забрало. Ну не могла я так просто мириться с такими порядками. Да и не сказал он мне раньше, что несколько жен у него да дети малые. Но что толку было браниться, когда я уже в тягости была, да еще и языка я словенского толком не знала. Вообщем, сварливая из меня получилась жена. Буйслав поначалу только ухмылялся, мол, молодая, глупая. А меня аж прямо разбирало, когда он ночевал не со мной. В конце следующего года я родила мальчонку. Волхвы посоветовали наречь его Боривоем. Меня, не поверите, такая гордость обуяла, что мальчика я родила. А у Буйслава от двух жен три девки. Да и он как-то со мной помягче стал, поприветливее. И я тут опять за свое, уж как я его молила, упрашивала прогнать его старых жен, а он нивкакую. Но хуже всего, что не возлюбили меня и волхвы. Вот так я мыкалась, боролась целых пять лет. А на пятый-то годок умер муж мой – новгородский старшина. И решили волхвы сжечь тело Буйслава, а вместе с ним и трех его жен. Те две сами согласились, а мне страшно стало от такого дикого обычая, и решила я сбежать, прихватив сына. Только поймали меня, я даже за ворота выйти не успела. Сына отобрали, а меня под замок посадили. Буйслава и двух его жен сожгли, меня же, посчитав не достойной такой чести, с позором прогнали. Ох, и намучилась я тогда, соколики мои. Расставание с сыном рвало мое сердце…
Нанялась к одному купцу работницей. Только через два года вместе с тем же купцом возвернулась я в Каргийоки. Старый Баар давно умер, весть о том я получила еще при живом Буйславе, а его сына Ёллу на охоте крепко поранил кабан. Так что и Ёлла помер от страшных ран, оставив вдову и десятилетнего Конди. Но радости в моем прибытии в Каргийоки не было. Весть о том, что я опозорена, достигла вепсов. Но прогнать меня они все же не решились. Отвели в лес и упросили бабку Тьяру взять меня. От той бабки я и переняла знания. С тех пор и живу тут, в ее шалаше. А сама Тьяра померла лет тридцать тому, да и всех, кто знал о моем прошлом я уже пережила…".
Рассказ резко оборвался в памяти Вадима, он устало моргнул, хотелось спать. Он припомнил еще, что слушая тогда рассказ Елены Константиновны, сумел подсчитать, что нынешнему новгородскому князю уже больше пятидесяти лет. И что, не зная этих подробностей, Вадим вряд ли мог дать князю больше сорока. Солнце совсем зашло, и ночная прохлада побуждала подкинуть в костер дров. Но вставать не хотелось. "Что же еще?" – подумал Вадим. "Что-то еще про князя….".
Глава четырнадцатая.
Князь Боривой
Слепец не тот, кто не видит, а тот, кто не желает видеть.
Новгородский князь Боривой захворал. Его мучили слабость, жар и сильный кашель. Князь уже вторые сутки не выходил из своего походного шатра и ничего не ел. Он с трудом поднимался с ложа, чтобы дойти до ведра, справить нужду – и вновь возвращался назад, под теплую медвежью шкуру. Его поили медом, отварами, настойками, но ничего не помогало, князю не легчало. Боривой слег очень невовремя. Он потратил больше трех седмиц, чтобы собрать в единый кулак все союзные ему чудинские рода. Лично объездил все стоянки чудинов, поднимая их на борьбу с варягами. Согласились не все, но многие; прислали своих воинов. Он привел из Новгорода шесть сотен лучших воев. И вот теперь, когда на берегу Волхова под его рукой собралось полторы тысячи воев, он не может вести их в бой.
– Болотная стерва к ему присосалась, – шептались и чудины, и новгородцы, – вот и тянет она из князя жизнь.
Невмоготу было князю, пуще телесных страданий были муки душевные. "Сколько трудов – и все впустую, – сокрушался Боривой, – не надо было Радея пущать, сейчас бы он смог повести воев на вражеский борг".
– Эх, – вздохнул князь, – не загубить бы дело.
А Радей, его верный ипат, был сейчас далеко. Он сам отослал его к Вадиму, узнав о подарке Перуна и Даждьбога. Не ошибся, верно, князь в этом странном Вадиме, не ошибся. Сотню врагов сумел одолеть, самого ярла Гутрума побил, да еще и ладьи их захватил. Вот уж поистине боги на его стороне, а вот князя, видимо, они забыли.
– Эх, невовремя ты, князь, помирать собрался.
– Кто здесь? – тревожно спросил Боривой. Он тяжело поднялся на локтях, огляделся, но в шатре никого не было.
– Невовремя, – повторил голос. – А помнишь, как лихо ты начал, каким соколом летал?
– Поди прочь…, – выдохнул князь, – не желаю тебя слушать… поди прочь… По шатру прошел легкий ветерок и раздался тихий шелест.
– Помнишь, как словене прокричали тебя князем, честь тебе великую оказали. Помнишь? Боривой сглотнул.
– Помню… я все помню, – устало выдавил он, – зачем пришел? Что тебе надо?
– Вставать тебе, княже, надо, – твердо произнес голос, – вои тебя ждут.
– Вои… ждут, – как зачарованный повторил Боривой.
– Вставай, княже, пришло тебе время испытать свою судьбу.
Князь нашел в себе силы еще раз подняться на локтях. Он обвел взглядом шатер – тихо, пусто.
– Да кто ты?
– Не ищи невидимого, но верь в истинное…
На сей раз ветерок подул сильнее, отбросив со лба князя пряди седых волос. Масленый светильник, стоявший у княжеского ложа на низкой скамье, вспыхнул всего лишь на миг и тут же погас. Боривой в короткой вспышке света увидел высокую черную фигуру человека, успел разглядеть его морщинистое лицо с хищным носом и усы… желтого… золотистого цвета.
– Ты? – не поверил князь, глядя в темноту, туда, где только что стояла фигура.
– А ты сомневался? – спокойно спросил голос совсем с другой стороны.
– Нет, – твердо ответил князь. – Ты приказываешь мне встать, и я встану… – опустившись на ложе, он продолжил: – Но скажи, о великий, что ждет нас под стенами вражьего борга?
Боривой ждал, но ответа не последовало. Князь тяжело вздохнул, прикрыл глаза. Тяжелая медвежья шкура согревала его озябшее тело. Боривой почувствовал, как тепло, расходившееся внутри, убаюкивало, успокаивало. Захотелось забыться и уснуть.
Его мысли были сейчас не в лагере, не с Радеем и даже не в вражеском борге. Князь, засыпая, думал о своей встрече с волхвом Звеягой. Старец явился к нему перед самым походом и поведал князю о своем сне:
"Прошлой ночью детский плач разбудил меня. Мне снился страшный сон. Я видел гибель нашего рода. Городища наши разрушены. Новгород сожжен. Я видел голые кости под палящим солнцем… я спросил: "О великий Перун, за что ты посылаешь нам такие страдания? Чем мы прогневали тебя? Наши люди жили в мире, любили, растили детей, торговали. Наши ладьи ходили по многим рекам, в дальние края…"
У нас были враги, князь, но мы побеждали их. Но сейчас я боюсь и ничего не могу с этим поделать. Боги молчат. Чужаки пришли на наши земли, захватили многое, но хотят еще большего. Они мечтают покорить нас, превратить в рабов. Я просил: "О могущий Сварог, почему ты не выжгешь их глаза? Перун, почему ты не разобьешь их ладьи, своими огненными стрелами, чтобы они навсегда забыли дорогу сюда? " Боги всегда хранили нас. Но сейчас я не слышу их слов.
С каждым днем врагов прибывает все больше – я это вижу! Они хотят нашу землю, эти алчные и голодные псы. Варяги храбры, но разве мы нет? Будет война, княже, кровавая война. Я вижу! Многие погибнут! Я стар… я не слышу богов, но, может быть, ты, князь, услышишь их? Не прогоняй незнакомцев – один из них сделает больше, чем дружины! Ты должен сделать все, чтобы наши дети спали спокойно!".
Боривой судорожно дернулся под шкурой. "Как же пуглив этот Звеяга. Сам выжил из ума, и людей стращает. Не слышит он богов, а я? Я слышал богов. Я видел… Незнакомцы? Ах да, те трое из Каргийоки. Но кто их них? Кто? Я узнаю!", – подумал во сне князь и успокоился. Больше в эту ночь его ничто не потревожило.
По шатру прошел едва ощутимый легкий ветерок и затих в дальнем углу тихим шелестом.
* * *
Как только забрезжил рассвет, князь оделся и вышел из шатра. Он чувствовал себя бодро и гадал, а не приснилась ли ему его хвороба? Не было ли это наваждением, посланным Мораной? Стоявший у шатра в карауле новгородец от изумления выпучил глаза и широко разинул рот.
– Княже…
– Что рот раззявил? – бодро спросил Боривой, – а ну-ка буди воинство, пора выступать.
Через несколько минут весь лагерь ожил, и люди зашевелились, как встревоженный пчелиный улей. Воины с воодушевлением приняли добрую весть об исцелении предводителя.
– Князь одолел хворь, – радостно шумел лагерь.
– Болотная стерва отстала…
– Князь здоров! Боги спасли его…
– Слава Боривою!
Новгородцы и чудины споро разобрав походные шалаши и позавтракав на скорую руку, облачались в доспехи.
Боривой лично проводил полусотню вершников – это все, что у него осталось после нападения на переправе. Конники ушли берегом, вперед, разведывать пути к вражескому боргу. Князь поторапливал, ему казалось, что слишком много времени он потерял, борясь с хворью, и теперь надо было наверстывать упущенное.
Следом за вершниками вдоль берега двинулись десять сотен союзных чудин из восьми соседних родов. Лагерь пустел. Последними снялись новгородцы. Словене, погрузившись на одиннадцать круглобоких ладей, выгнали свои суда на середину реки, где течение подхватило их и понесло. Боривой шел на первой в строю ладье. Он облизнул палец и поднял руку над головой. Свежий ветер холодом обжег намоченный княжеский перст.
– Ставь паруса, – громко приказал князь.
Тяжелые реи поползли вверх, освобождая серые паруса, которые хлопнув несколько раз, надулись, набрав полный ветер. Весла убрали – ветер и течение хорошо разогнали ладьи.
Боривой не сомневался, что Радей и Вадим поспеют вовремя, тогда они разом ударят с двух сторон, и варягам не усидеть в их борге. Долго, ох долго ждал этого часа новгородский князь. Выжидал, копил силы, искал союзников. И вот теперь близился день расплаты. Он сам хотел поквитаться с ярлом Гутрумом, но боги судили иначе, ярл нашел свою смерть раньше, чем смог до него добраться князь – так тому и быть. На все воля богов.
Могучий Волхов легко нес ладьи новгородцев к заветной цели, с каждым пройденным изгибом приближая их к Альдегьюборгу. К Устьице, к бывшему словенскому поселению, которое десять лет назад захватил и разорил ярл Гутрум и срубил на этом месте свой борг, перекрыв новгородцам выход к озеру, лишив их торгового пути и обильной охоты на нерпу. Тяжело тогда стало в Новгороде. Варяги часто спускались по Волхову к самому городу и разоряли его окраины. Жгли веси, уводили людей и скот. Три лета терзали чужаки словен и чудинов, разоряя и убивая. Дважды выходил Боривой с дружиной на перехват Гутруму и дважды был жестоко бит. Лучших дружинников потерял князь в тех сечах, сам в последней схватке едва жив остался. И не оставалось ему ничего другого, как заперевшись за стенами града смотреть на поднимающиеся из-за леса столбы дыма. Смотреть на разорение своих земель. В бессильной злобе сжимал князь кулаки и скрежетал зубами, но выйти и вновь сразиться с врагами он не мог. Не было у князя дружины, а с мужиками-ополченцами, от сохи взятыми, много ли навоюешь. Нет, нужны для сечи опытные вои, да только где их тогда было взять.
Так и сидел он с последней своей сотней за новгородскими валами, за крепкими да высокими стенами града, сидел и терпел. Однако варяги не спешили подступаться к стенам словенского града и брать его штурмом. Видно не до того им было, или незачем. Добыча их и без того была обильна, а многие чудинские роды сами пожелали платить ежегодную дань.